И что-то подсказывало Михаилу Всеволодовичу, что татары поступят еще хуже… А еще он точно знал, что ему не хватит сил тягаться с Батыем. Особенно теперь, когда его дружина ушла по полудень, драться с сородичами русичами…

А может и ничего? А может, и обойдется?!

— А-а-а-х!!!

Ярясь на собственную глупость и малодущие, князь схватил себя за густые космы, крепко сжав их в руках от бессильного гнева. Что делать, что?!

Поскакать вперед и предупредить поганых, что ставят камнеметы в пределах досягаемости крепостных пороков? Но тогда татары будут знать о тайном оружие северян и наверняка сумеют снизить свои потери при штурме, легче возьмут град… Да и поперек сердца князю этот выбор — уже хотел было направить коня вниз, да будто прирос к седлу!

А оставь все как есть — и первый же выпущенный черниговцами камень, что убьет кого из татарских нукеров, станет первой пролитой меж ними кровью. И тогда Батый уже точно не откажется от платы за нее — любой платы, которую пожелает!

Впрочем, первая кровь ведь уже пролилась. Пролилась тогда, когда поганые пошли изгоном к стольному граду, желая внезапно ударить по рязанцам… И убивали всех, кто встретится им на пути — против воли князя Черниговского, коего никто о людях-то и не спросил!

Вот и теперь татары могут ни о чем не спрашивая, разграбить Чернигов до тла…

Но если штурм состоится — то ведь его же ратников и отправят первыми на стены его же града! Не случайно Батый оставил здесь пешцев «союзника»… А выйдет так, что его, Михаила Всеволодовича вои проложат татарам путь за стены, своей кровью оплатят открытые ворота — и разграбление, гибель города…

Так что делать, что?!

Не думал никогда князь, что окажется в подобной ловушке, в которую сам по глупости себя загнал, и в которой, как кажется, и выхода нет. Если только…

Если только прямо сейчас, еще до того, как Чернигов огрызнется ударом камнеметов (что может случиться в любой миг!), не обратиться к горожанам с теми самыми требованиями, кои он собирался выдвинуть чуть позже, имея на руках пленных рязанцев и явив защитникам стольного града всю мощь орды.

И того, что сейчас северяне видят, должно хватить! Убоятся удельные князья, убоятся, наверняка переметнуться под его руку! И простой люд должен последовать за ними, приняв истинного князя… Наверняка ведь последует!

Михаил Всеволодович уже было тронул коня, желая послать его к городским воротам — но тут же все его нутро сжало в узел при одной только мысли: а если не народ последует? Если не примут гордые черниговцы князя, приведшие поганых в свой дом?! Если встанут они горой за прямого и честного Мстислава, водившего их летом на этих вот самых татар?!

А еще страшнее, что Батый в любой миг может об этом «вспомнить» — особенно, если город сдастся без боя! И если захочет тогда свирепый царь покарать не только двоюродного брата Мстислава Глебовича, но и всех его ратников?! На самом деле, просто желая забрать Чернигов на разграбление!

Что тогда?!

— Господи, Господи, спаси и помилуй, Господи, грешен! Господи, вразуми, научи меня, как мне поступить?! Господи, подскажи… Ангеле Божий, хранителю мой святый — дай мне разума, дай чистого сердца понять мне, что делать, да вознеси мольбу мою к небесам!

Горячо, искренне взмолился Михаил в отчаянии, прося Божьей помощи, истово закрестился да поклонился в пояс, с седла... А когда поднял глаза, то взгляд его вдруг уткнулся в ханский шатер, перед входом которого волхвы поганых выставили идолища бесовские. Теперь каждый, кто входил в шатер помимо хана — будь то его гонец или воевода, или знатный батыр — то обязательно кланялся идолам, да еще и переступал через «священный» для язычников огонь…

И словно почувствовал князь, как от идолищ бесовских чем-то темным веет, страшным, поганым. Почувствовал вдруг что-то такое, отчего по спине его словно холодом обдало — каким-то могильным холодом… И еще тревожнее стало на душе Михаила Всеволодовича — как тревожно бывает тем воям, кто чувствует свой скорый конец.

Но одно вдруг очень четко понял нынешний князь Киевский — и бывший Черниговский. Понял, что верна его догадка на счет стольного града, понял, что хан поганых Батый не отступится от него, каким бы образом тот ему не достался: хоть после переговоров, хоть после штурма.

— Благодарю Тебя, Господи, что вразумил… Благодарю, Ангел мой хранитель, что помог…

Да, князь загнал себя в ловушку согласием на союз с татарами. Да, он не разобрался в своих чувствах, не успел решиться упредить рязанцев о татарах… Но еще ничто не кончено. Еще ничто не решено…

Впервые за последние дни голова князя прояснилась, а мысли его стали четкими, емкими, верными!

Да, сил у него немного — но и татары половину орды своей от стен града отправили на полудень. Ежели ночью ударить… Ежели ночью ударить, сколько поганых удастся побить? Многих, очень многих — хоть те на стоянку и отдельно становятся, обнося ее возами… Все же прорваться к ним удастся. Да к ханскому шатру!

Нет… Это лишнее. Батый и его верные чингизиды наверняка успеют бежать… Лучше по порокам! Да, лучше по порокам ударить, пожечь все камнеметы татарские — вот это великое дело! И Мстислава Глебовича предупредить — нужно его предупредить заранее. Хоть и завалил двоюродный брат все ходы подземные… Но если написать послание на выделанной коже, написать, что русичи по татарам хотят ночью ударить — так его можно и через стену стрелой переправить! А уж там коли поверит ему Мстислав и решится помочь, то поведет рать на вылазку. Ежели не поверит… Что же, увидев настоявшую сечу — поверит! А там или в сече поможет, или хотя бы отступающим к граду ратникам ворота откроет…

К воеводе же, боярину Святославу, что повел гридей с татарами на полудень, гонца потребно направить. Коли еще не схватился с рязанцами хан Шибан, поставленный Батыем во главе поганых, то Святославу стоит в будущей сече по татарам ударить. Глядишь, если вместе на агарян навалятся, сдюжат русичи — и восточные, и западные, рубясь плечом к плечу с иноземцами!

А ежели случилась уже сеча… То тогда уцелевшим воям следует ночью подняться, коней на выпасах своих разобрать, а по выпасам поганых ударить, оставив тех без лошадей! И увести табуны татарские — хоть через то же Переяславское княжество, в Киев… Уж пешие степняки-то не так страшны, как конные!

Решено. Этой же ночью отправит Михаил гонца к Святославу, а стрелой — послание к Мстиславу, в осажденный Чернигов. Следующей же русичи ударят по татарской стоянке — даст Бог, вместе ударят!

Осталось только с Даниилом Волынским все обсудить... Хоть и враг он Михаилу, но ведь одновременно с тем — дальняя родня. Сестра-то Данилова, Олёна Романовна, женой Михаилу приходится… Ее именем и будет просить князь о помощи! Галич за то отдаст не раздумывая, хоть и всех галицких ратников под руку шурина прямо сейчас отдаст…

О том, что будет, если Даниил Романович при личной встрече ответит отказом, выслушав предложение Михаила, князь старался не думать. Только рука его при этом невольно касалась меча…

…Но Михаил Всеволодович зря опасался на счет Даниила Волынского. Тот идею зятя поддержал сразу, как только посмотрел в его горящие огнем скорби и надежды глаза, и сердцем понял — не врет князь Киевский. И тогда уже Волынский князь сгоряча открыл правду о гонце к рязанцам — чем вызвал не порицание, а только настоящий, непритворный восторг зятя!

Да только невдомек было обоим князьям, что Батый оцепил Чернигов густой цепью своих разъездов. И когда новые гонцы их вместе отправились к воеводам (Святославу и Дмитру, преданному боярину и тысяцкому Даниила), то перехватили их поганые вместе с посланиями…

И утром следующего дня, когда русичи еще только готовились к внезапному для татар ночному бою, Батый уже знал об измене орусутов и готовящемся нападении…

…— Бешенные собаки! Трусы! Лживые предатели! Да я сейчас же прикажу уничтожить всех орусутов, вырезать до единого!!! Захотели руку хозяина укусить, псы — ну так познайте теперь его ярость!