Когда с литовцами все было окончено, Псковский князь снял с головы шелом, протерев тыльной стороной ладони пот со лба (упрел в сече!), после чего окинул внимательным взором поле боя. На первый взгляд тел русичей было в разы меньше, чем литвинов, что не могло не радовать сердце Невского... Вдруг Александр заметил направляющегося в его сторону всадника — явно запыхавшегося, на заметно заморенном коне, разительно отличающимся от побывавших в бою скакунов. Разгоряченных и уставший, но также полных грозной мощи, как и перед сечей... Этот же жеребец явно проделал дальнюю дорогу, неся незнакомого князю дружинника на встречу с ним.

Заметив незнакомца, к Александру подтянулись чуть отставшие от него верные гриди, готовые своими телами закрыть князя. Но Невский лишь жестко усмехнулся — ему ли, с малых ногтей обучавшемуся ратному искусству и побеждавшему европейских рыцарей в поединках, бояться одного воя?! Жестом приказав ближникам держаться за его спиной, сын Ярослава чуть тронул пятками бока жеребца, посылая его навстречу всаднику.

Признав князя в молодом витязе в роскошном, посеребренном панцире, позади которым остановился и знаменосец со стягом (с вытканным на нем образом Пресвятой Богородицы "Знамение"), воин направился прямо к нему — и остановив коня за десять шагов, он приветственно поднял руку, после чего громко воскликнул:

— Гой еси, княже! Я Радей, посланник князя Киевского, Михаила Всеволодовича.

Александр после небольшой паузы (весьма заинтересованный тем, что же хотел сказать ему недавний противник его отца), легонько поклонился в ответ:

— Приветствую и я тебя, гонец Киевского князя... С чем пожаловал, какие вести принес?

Радей, прочистив горло, с некоторым усилием выдал:

— Вести черные, княже. Михаил Всеволодович заключил союз с царем Батыем. По незнанию силы рати его несметной заключил, думая, что новые поганые не опаснее половцев... Сейчас татары встали под Черниговом, разделив тьму на две части. Одна половина агарян двинулась навстречу рязанцам, следующим на помощь Мстиславу Глебовичу, другая осаждает град. Я насилу прорвался сквозь дозоры поганых... Князь же Киевский, объединив силы с князем Волынским, перед моим отъездом готовился ударить по стойбищу татар, надеясь ночной атакой разбить царя Батыя. Однако удалось ли им это или нет, то мне неведомо... Меня Михаил Всеволодович отправил предупредить тебя — так как упредить рязанцев он уже не успевал. Посылай своего гонца, княже, к отцу и...

Тут Александр Ярославич довольно жестко прервал посланника Киевского князя:

— Что мне делать, я решу сам!

После чего продолжил уже чуть мягче:

— Ты свое послушание выполнил, гонец, черные вести доставил... Я позабочусь о тебе, как только мы вернемся с поля боя. Но заводного коня и бурдюк с водой, а то и хмельным медом, ты получишь уже сейчас.

Радей, испуганно осекшийся при грозном рыке Невского, поспешно поклонился. А Александр, еще несколько мгновений назад словно бы скинувший с плеч каменную плиту, вновь почувствовал, как на плечи его легла еще большая ноша ответственности, принятия сложных решений, тяжкого выбора... Свидание с молодой женой вновь откладывалось — на неопределенное время.

И случится ли ему вновь, коли придется сойтись в сече с татарской тьмой?!

Ох, и тяжел ты, княжеский Крест...

…— Воев я тебе не дам.

Вот так вот, просто и буднично отказал мне епископ Симеон. Но при этом столько горькой неотвратимости прозвучало в словах долговязого, сухопарого старичка, что всякое желание спорить с ним отбило напрочь.

Но я был бы не я, если бы не попытался переубедить епископа:

— Владыко! Не спеши отказывать! Подумай сам — татары сейчас очень близки к Переяславлю. Повернут от Чернигова на полудень, как думаешь, через чью землю подадутся в степи?!

Епископ помолчал немного, не спеша с ответом — после чего коротко молвил:

— Поэтому и не дам.

Мне осталось лишь украдкой сжать кулаки, укрытые под столом от чужого взора, давя в себе приступ раздражения и неотступно следующего за ним гнева. Подождав еще чуть-чуть для того, чтобы голос мой не выдал моих чувств, я постарался говорить спокойно:

— Владыко, ни дружина, ни городской полк, ни крепкие стены детинца Переяславльского не спасут града, если поганые ударят всей силой. Сырцовый кирпич, коим обложены городни крома, не выдержит удара валунов, отправленных в полет камнеметами. Агаряне разобьют их пороками до основания вала, только дай срок. И ратникам вашим — сколько их сейчас в граде, тысячи три-четыре? — не выдержать штурма, когда хан Батый ударит всей тьмой.

Епископ ничего не сказал в ответ, что дало мне робкую надежду на благополучный исход переговоров, после чего я начал говорить чуть быстрее и жарче, чем следовало бы:

— Сейчас ворог разделил силы надвое, и не менее половины ханской рати идет в пределы Рязанской земли, преследуя дружина боярина Евпатия Коловрата. Оставшиеся же силы Батыя вместе с пешим ополчением Галича, Киева и Волыни встали у стен Чернигова — но единстве меж князьями нет! Даниил Романович готов поддержать нас — и если с полудня выступит Переяславльская рать, а с полуночи дружины Смоленска, Полоцка и Пскова под началом Александра Ярославича, то сдюжим мы сообща с нукерами Батыя под Черниговым, сдюжим! Зайдем со стороны Киевской дороги, откуда ворог удара не ждет, да внезапно на стоянку татарскую и нападем — а уж там нам из града и помощь придет, и Волынский князь поможет! Подумай, Владыко — Переяславль лучше будет защитить в чужих владениях, чем держать оборону на стенах детинца и окольного града…

Впервые за время разговора епископ Симеон посмотрел мне в глаза — и я немало удивился спокойной уверенности и твердости во взгляде давно уже миновавшего свой расцвет мужа:

— Устарели твои вести, воевода. Промеж князей Киевского и Волынского разлада больше нет — сговорились они и попытались ударить по стойбищу поганых у Чернигова, да северяне пошли на вылазку, желая помочь русичам… Но татары прознали об измене и подготовились к встрече. Так что нет больше князя Михаила Всеволодовича: оглушенный в бою, он принял мученический венец, отказавшись кланяться идолищам поганым. Нет больше и волынского полка — а рати Киева и Галича вдвое уменьшились, но сумели в град отступить… Спасся и Даниил Романович. Потери же татар сравнительно невелики — не больше пятой части тьмы не досчитался царь Батыя, зато многих пороков лишился… И на штурм пока больше не ходил.

Я замер, не в силах поверить в услышанное — а Симеон, меж тем, продолжил свой неторопливый сказ:

— А теперь подумай вот что, воевода: с Курской и Новгород-Северской земли бегут в наше княжество сотни беженцев с уцелевшим скарбом, да сообщают, что татары их землю разоряют да грабят неистово, не щадя ни малых, ни старых. Ковуи, считай, уже все пали в сече с погаными, ходят также неясные слухи, что дружинников, с татарами на Рязань пошедших, агаряне ночью истребили… Ханских нукеров, также немало побили — но всяко меньше, чем застигнутых врасплох русичей. Так вот, судя по сообщениям беглецов, спасшихся от агарян, вторая рать их повернула обратно к Чернигову.

Старик ненадолго замолчал, взяв кубок с яблочным взваром и пригубил напиток, сдобренный медом — передо мной стоит точно такой же. Вот только мне в рот ничего не лезет… Воспользовавшись заминкой епископа, я торопливо уточнил:

— Я со своей дружиной ни о чем подобном не слышал! Да и как же гонцы из Чернигова да Курска так быстро до тебя добрались, Владыко?!

Мой вопрос вызвал лишь скупую улыбку епископа:

— Пернатые гонцы летят по небу. Заметно быстрее гонцов конных — и недостижимы они для дозоров поганых… Мы с епископом Черниговским Порфирием давно держим связь, отправляя друг другу голубей с посланиями. Присылают мне птиц Божьих с вестями и из прочих городов нашего княжества.

Голубиная почта, известная еще в античное время, активно применяемая ромеями… Чему тут удивляться?!