Конечно, он пёкся не о народе, но именно эта фраза выдала, наконец, импульс от которого заскрипели извилины.

– Сколько возьмёшь, если по пять рублей за пуд? – осторожно спросил я.

Данила вздрогнул. Затем медленно оглядел меня. То, что я прибыл с богатыми купцами, ровно ничего не значило. Мало ли кто мог к поезду пристать? Кажется, внешность не произвела на старожила должного впечатления, но ему захотелось выговориться, а я сейчас был единственным собеседником.

– Тысячу пудов возьму. Легко.

– А у тебя есть столько денег? – я постарался вести себя нагло.

– Денег? – удивился Данила. – Во всём здешнем крае столько не соберёшь монетой–то. Шкурами расплачусь, мехами, рыбой могу. – Он оценивающе посмотрел на мой тощий мешок. – Рыба–то зимой тебе не помешает.

– Сразу расплатишься? – вернулся я к делу.

– Куда там сразу, – отмахнулся он. – Но за месяц обернусь, чтобы расплатиться с долгом.

– Нет, мне живые деньги нужны, – заявил я. – Притом сразу. Сколько сможешь купить за монету?

– По пять рублей за пуд? – переспросил он.

– По пять.

– Когда? Если к зиме доставишь, то соберу что–то, но по зимнику смотри, и другие хлеб подвезут.

– Зимы ждать не буду. Через неделю доставлю.

– Врёшь! – его, наконец, проняло.

– Правду говорю.

– И сколько привезёшь?

– Ровно столько и привезу, сколько монеты у тебя будет.

– Да почто тебе монета? – воскликнул Данила, не выдержав моего упрямства. – Неужто так и повезёшь её обратно? Глупо. Тут всякий наоборот норовит пушниной взять, чтобы в оба конца с товаром ехать. А ты тяжесть бесполезную попрёшь по нашим–то дорогам... это ведь не серебро, тут у нас больше медь в ходу. Шестнадцать рубликов на пуд тянут. Да ты на одной перевозке с половиной расстанешься. А ну как лихие людишки повстречают? Тогда и вовсе ни с чем уйдёшь, если уйдёшь...

Да уж. Если шестнадцать рублей на пуд тянут, это означает, что привычная "штука" будет весить тонну. Нечего сказать – хорошенькое дело для планируемых мной оборотов. И как только богатеи вроде Демидовых и Строгановых своими миллионами ворочают? Вот ведь и словечко такое весомое "ворочают" не случайно появилось.

Однако настроение заметно приподнялось.

– То уж моя забота, – ответил я.

Данила потёр ладонью грудь и решился.

– Если не шутишь ты на счёт хлеба, то пойдём в дом поговорим, – видимо обсуждать крупную сделку возле причалов ему не хотелось. – Ишь ты, через неделю, говоришь? Верно, обоз застрял где–то?

– Застрял, – согласился я.

– Вон как.

Когда мы поворачивали на улицу, навстречу нам выскочил молодой казак.

– Якутов с лошадьми не видали? – спросил он.

– Ушли твои якуты, – ответил Данила.

– Вот чёрт!

– Так они мимо конторы должны были пройти, или проспал?

– Как бы не так, мимо конторы, – казак сплюнул. – Другой тропой стервецы улизнули.

Дом у Данилы оказался по меркам здешнего аскетизма просто шикарным. Срубленный на пять стен, он возвышался на высоком, обложенном камнем, основании. В клетях хранились запасы и товары, там же располагалась небольшая лавка, наверху в одной горнице жил сам хозяин, в другой останавливались помощники, которые большую часть времени мотались по заимкам и стойбищам, выменивая меха. Семьёй купец пока не обзавёлся, а родителей, от которых унаследовал богатое хозяйство, схоронил несколько лет назад. Жил что называется бобылем, как и многие на фронтире.

Подумав, Данила объявил, что вот прямо сейчас сможет собрать рублей сто пятьдесят, а через неделю, пожалуй, и двести. Прикинув и так и эдак, я решил, для пробы взять наличными только половину, а остальное записать купцу в долг. В конце концов, я ничего не терял. Прибыль многократно перекрывала риск.

– Сто пудов через неделю будут, – пообещал я. – А пока подскажи, где остановиться можно. И ещё. Мне нужна лодка и какой–нибудь сарай на берегу.

– У меня и остановишься пока, – буркнул Данила.

Мне показалось, что он, не поверив до конца в удачу, всё же испугался, как бы о шальном грузе не пронюхали конкуренты.

– А там, как хлеб твой придёт, подыщем жильё, – добавил купец после паузы. – Амбар мой можешь занять, всё равно пустует. Лодку тоже мою бери. Пойдём, покажу.

***

С Брагиным мы не виделись целых восемь месяцев, если считать по его шкале времени, но учитель воспринял внезапное возвращение ученика без особых эмоций. Как выяснилось, купцу было не до того – он только что попал в очередную неприятность.

– Ироды, – чуть не со стоном рассказывал Брагин. – Обещали сукно не хуже английского, а что привезли? Сущий войлок! И куда его теперь?

– Так не брал бы.

– Как же... сверху–то в кипах отличное сукно лежало. Я уж рассчитывал хорошую цену взять. А как торговать начал, тут и всплыл обман.

– Поправим твои дела, Ефим Семёнович, – пообещал я. – Лавку–то свою на ярмарке сохранил?

– Только пошлину нечем вносить, – вздохнул он. – Если до начала торгов не успею, отберут лавку.

– Внесём, – ободрил я купца. – Мне тут одно дельце надо обстряпать, а к ярмарке надеюсь вернуться уже при деньгах.

До Макарьевской ярмарки оставалось чуть меньше месяца, но хлеб в Нижнем Новгороде продавали почти всё лето. Здешние цены после охотских выглядели просто смешными. Я даже торговаться не стал. Взял по двадцать копеек за пуд. Почти всё что было вложил. Осталось четыре рубля с мелочью, но я чувствовал, что поймал удачу за хвост и скоро деньги куры клевать не станут.

– А ну, подавайте сюда ваших кур!

Глава девятая. Сибирские пельмени

Как и обещал ровно через неделю я привёл Данилу к сараю и показал чистенькие не замызганные дальней дорогой кули.

– Надо же... – купец похлопал ладонью по запорошённой мукой мешковине, поднимая белые облачка.

Только теперь он, кажется, поверил в меня.

На счёт монетного дефицита Данила преувеличивал лишь самую малость. Серебра рублей на пятьдесят он всё же собрал, видно заначку какую распечатал. Всё остальное предстало передо мной грудой меди, частью уже разложенной аккуратными стопками на длинном столе, но в основном упакованной в холщёвые мешочки. Кроме изрядного веса возникла и ещё одна неприятность. Чтобы сосчитать такую гору меди требовалось много времен и сил. И на вес не прикинешь. Монета разных годов весила по–разному, к тому же "худела", как здесь выражались, от долгого обращения. Кое–как мы пересчитали деньги и я, припрятав серебро в потайных кармашках, разложил остальное по трём мешкам. Приятная их тяжесть будоражила мысль.

Я наткнулся на настоящий Клондайк. Маркс не дошёл до таких процентов в своих обличительных аналогиях, но если продолжить его прогрессию, то капиталисту за подобную прибыль следовало, как минимум уничтожить мир. Термоядерными бомбами. Раз пять.

Что ли бросить всё и заняться хлебной торговлей? С такими–то возможностями я легко собью цены и монополизирую весь здешний рынок. А, судя по рассказам Полосухиных, на Камчатки цены бывают вдвое против охотских.

По приблизительным подсчётам Охотск мог поглотить до двух тысяч пудов хлеба в год. Жаль, невелик городок, не то я на одном хлебе миллионщиком сделался бы. Но несколько сотен жителей и промысловиков составляли не самый обширный рынок. Правда оставались ещё перекупщики с Камчатки, аборигены, мореходы, а главное легальные и подпольные винокурни. Так что кое–какие деньги собрать было можно. По самым скромным прикидкам – пять тысяч рублей в год. Сумма неслыханная для здешних торговцев, но масштабы моих замыслов требовали иных порядков.

Пока я припрятывал денежки и предавался мечтаниям, Данила притащил откуда–то кусок парного мяса, как он заявил оленьего, из только что забитого тунгусами животного. Свежая мука вдохновила его на стряпню. На фронтире мужчины готовили сами. И вовсе не из псевдокавказской максимы – "Шашлык должен готовить мужчина, слюшай да...". Просто здесь недоставало женщин, которых можно приставить к печи, и даже те, кому посчастливилось обзавестись семьёй, много времен проводили в отрыве от жён.