Захлопнув дверцу воображаемого холодильника, я вернулся в казёнку.

Глава двадцатая. Уналашка

Птичий гвалт – своеобразный природный маяк. Единственная примета близкой земли, когда все прочие признаки скрыты от глаз. Галиот дрейфовал в густом тумане вот уже второй день, и ночью нам приходилось полагаться только на удачу, а днём слушать птиц. Они кричали вдалеке, иногда проносились над мачтами, там, где сияло солнце и, значит, земля была близко. Мы кожей чувствовали, как желанный берег скользил за бортом, но не смели к нему подойти. Матросы по очереди дежурили на носу, вслушиваясь и всматриваясь в сплошную завесу. Некоторая иллюзия безопасности. Если возникнет силуэт скалы или долетит шум прибоя, люди на корабле успеют разве что вздрогнуть.

Спать не хотелось, не хотелось проспать свою смерть, а потому, пользуясь начальственной привилегией, мы с Оладьиным всё время торчали на палубе. Торчали без дела. Кроме как слушать птиц заняться было нечем. Дел находилось немного даже для команды. Невозмутимый Окунев каждые полчаса измерял глубину. Примитивный лот из верёвки с каменным грузилом ещё ни разу не достал грунта. Такие здесь острова. Они поднимаются со дна океана острыми зубьями. И эти зубы всегда готовы вонзиться в добычу.

Погода изменилась мгновенно. По нашим потным спинам внезапно, словно кто–то включил кондиционер, прошёлся поток холодного воздуха. Птичий крик усилился, приобрёл тревожные интонации. Оладьин поёжился и скрылся в казёнке. Капитан нахмурился.

Редкий для этого времени года северный ветер предвещал шторм. Только его нам и не хватало для полного счастья. Но прежде чем взяться за парусник ветер принялся терзать молочную дымку. Туман исчезал, распадаясь на отдельные лохмотья, а в просветах всё чаще появлялся скалистый берег. Тёмные контуры земли проступали постепенно, как изображение на фотобумаге, пока отдельные фрагменты не сложились в чёткий пейзаж. Он оказался далёк от идиллии. Набирающий силу ветер прижимал нас к каменному барьеру. Длинному, как Великая китайская стена, высокому, как плотина Гувера на реке Колорадо.

Расчистив сцену, стихия готовилась к постановке морской трагедии. Вот они скалы, вот он корабль, вот она буря. Птицам отводилась роль небесного хора, нам, как существам наделённым волей, предлагалось самим поделиться на героев и трусов.

Зычный приказ Окунева бросил команду к снастям. Чихотка, Борька, Яшка с товарищами полезли на мачту, несколько человек суетились внизу. Такелаж жужжал, чуть ли не дымясь от трения. Сперва что–то пошло не так. Люди ругались, спорили, путались в снастях, пока Окунев парой коротких фраз не навёл порядок. Наконец, паруса приветливо хлопнули. Судно заметно прибавило ход и пошло параллельно каменной стене в какой–то сотне метров от неё. Это был смертельный номер, движение по лезвию бритвы. Ветер пытался прижать нас к скалам, он же наполнял паруса, позволяя ускользать от столкновения. Сложение векторов создало патовую ситуацию. Окунев с трудом удерживал курс. Галиот то опасно кренился, то норовил броситься навстречу скалам. Каждый промах капитана, малейший сбой в работе матросов сокращали дистанцию между нами и смертью, а отыграть назад хотя бы пядь было невозможно.

Все кто оказался на палубе, всматривались с тревогой в высоченные горы. Мне приходилось бывать на хребтах и повыше, но эти, торчащие от самого среза воды выглядели куда более зловещими. Неизвестно кому было лучше – матросам, смотрящим смерти в глаза или зверобоям, ожидающим её в потёмках трюма. По крайней мере матросы могли хоть что–то делать руками, приглушая работой страх.

Мне работы не досталось. В конце концов, нервы не выдержали, и я покинул палубу. Алеутский парнишка Темнак, которого команда вслед за мной звала попросту Тёмой, безмятежно дремал на лавке – страхи белых людей его не касались. За время перехода я собирался выучить алеутский язык, но планы оказались слишком оптимистичными. Борьба за выживание не располагала к учёбе, да и язык был сложен. В голове не задерживались даже отдельные фразы.

Оладьин лежал на низеньком топчане, разглядывая потолок.

–Сплошные скалы, – сказал я ему.

Зверобой буркнул в ответ нечто нечленораздельное. В компании с ним стало совсем уж тошно, а тесная каюта ещё больше спрессовала страх. Чтобы как–то отвлечься я попытался определить наше положение. Но превосходные карты всё же не лоции. По очертаниям берега невозможно было угадать, какой это остров. И остров ли это вообще. Нас могло вынести к материку, к длинному когтю Аляски, который не обогнёшь, чтобы зайти с подветренной стороны. В таком случае оставалось надеяться, что мы успеем обнаружить бухту, или на самый худой случай найдём пологий кусочек берега, куда можно выбросить судно. "Выйти за майора", как здесь говорят.

–Готовься к повороту! – раздался крик капитана.

В его голосе прозвучала надежда, и я вернулся на палубу. Нам повезло. Линия берега отвернула к югу, как раз тогда, когда запаса в расстоянии почти не осталось, и потому Окунев без раздумий ослабил хватку, позволив кораблю выпрямиться и повернуть следом за берегом. Теперь ветер толкал нас в спину, а скалы оставались по правому борту. Однако я ошибся, полагая, что мы огибаем остров.

–Смотри! – крикнул Чихотка с мачты, показывая рукой на восток.

Скоро и мы увидели среди бурунов тёмные скалы. Берега понемногу сближались, а наш кораблик являлся орешком, который вот–вот раздавит гигантский каменный щелкунчик.

–Губа или перелив, – предположил Окунев.

Опасность не отступила, но теперь мы оказались лишены маневра. Обратный ход был нам заказан из–за встречного ветра. Тем не менее, Окунев заметно повеселел. Глядя на него, успокоилась и большая часть команды. Чутью капитана народ доверял. Чихотка даже попытался отпустить какую–то шутку, но как обычно сорвался на чих в середине фразы. Впрочем, положенная порция смеха всё равно вырвалась из матросских глоток, выталкивая пробку страха.

–Когда–нибудь море заберёт меня, – неожиданно произнёс Окунев. – Но не сегодня.

Кроме меня его никто не услышал. Разумеется, я захотел возразить, но замешкался, подбирая слова. Возражение могло прозвучать двусмысленно.

Тем временем берег по правому борту прогнулся к западу, открыв нам убежище, а прямо по курсу показались островки – один горбатый поднимался над кипящей водой, как кусок мяса в густой похлёбке, другой почти сливался с морем. Теперь у нас появился выбор. Мы могли укрыться от ветра за островами или возле берега. Окунев выбрал берег. Буруны вокруг островков не внушали ему доверия.

Повернув за мыс, корабль сбавил ход. Ветер отрезало скалами, паруса обвисли. Я почувствовал, как уши обвисли вместе с парусами и налились огнём.

Матросы перевели дух, загомонили, из трюма на шум вылезли зверобои, все вместе принялись озираться, обсуждать пейзаж и наши перспективы. В бухту впадала речушка, и в этом месте берег был сравнительно пологим. Окунев сразу озаботился экспедицией за пресной водой. Несмотря на большие волны, набегающие с моря, добровольцев нашлось достаточно. Всякому хотелось топнуть ногой по тверди.

–Вставай, Вася, – сказал я Оладьину и, забрав карту, вернулся на палубу.

Теперь можно было рассмотреть положение в спокойной обстановке. Взятые на глазок размеры залива и приметные островки посреди него давали неплохую привязку.

–А ведь ты, Сашка, попал в яблочко, – сказал я Окуневу.

–То есть?

–Это Уналашка. И не просто Уналашка, а залив Уналашка. Ты привёл корабль тютелька в тютельку! Разве, что вот этот горбатый островок лучше было обогнуть слева. Собственно гавань за ним нам и нужна.

Капитан пожал плечами. Заглянул в карту, проверяя мои дилетантские домыслы. Я наблюдал, как гордость и удовлетворение проступали сквозь его толстую шкуру. И было ведь чем гордиться. Подумать только. Больше тысячи вёрст в незнакомых водах по антикварным приборам, на примитивном кораблике через плавучие льды и туманы. И такая точность.