Так они стояли оба, не решаясь действовать наобум, без шансов на успех, и в то же время не в силах уйти прочь.

Появление колонны немецких солдат вывело их из этого состояния. Пришлось быстро выбираться и уходить подальше от склада.

Так они окончательно убедились, что нечего и думать о совершении диверсий вдвоем, что их удел — разведка и что если они хотят принести действительную пользу, то одной разведкой и следует заниматься, отбросив мечты о чем-то большем.

Но с этой мыслью не хотелось мириться.

— Постой, — сказал Пастухов, когда впереди, за оградой парка, показались дома Стрыйской улицы. — Тут должны быть казармы.

— Есть, — подтвердил Кобеляцкий, уже потерявший было надежду, но теперь вновь почувствовавший в словах товарища обещание. — Остановимся?

После нескольких минут наблюдения за главной аллеей стало ясно, что гитлеровцы пользуются этой дорогой сокращая себе путь в казармы.

Начало смеркаться.

— Помни уговор, — сказал Кобеляцкий. — В одиночку не действовать — раз. И чтобы действовать обдуманно — два.

— Ну, давай обдумывай.

— А я обдумал, — ответил Кобеляцкий, и оба замолкли.

Когда на аллее показалась фигура фашиста, по всем признакам офицера, Кобеляцкий шепнул другу:

— Пойду погляжу, в каких чинах. Ты будь готов.

Он свернул на аллею, остановился, дал офицеру приблизиться, пропустил его. Потом пошел за ним следом. Офицер, услышав шаги, обернулся. Тогда Кобеляцкий выхватил кольт и дал два выстрела в упор.

Подлетел Пастухов.

— Подполковник, — прошептал он, склоняясь над трупом и забирая оружие.

Он принялся было обшаривать одежду убитого, рассчитывая взять документы, но услышал предостерегающий шепот Кобеляцкого. Слов не разобрал. Подняв глаза, он увидел, как большая группа солдат сворачивает на аллею. Надо было уходить. Кобеляцкий уже полз по направлению к казармам.

Они встретились на Стрыйской улице и пошли рядом. Обогнули парк и вышли к остановке трамвая. Стоять здесь было рискованно. Они направились по безлюдной улице, вдоль трамвайной линии, и так шагали, пока не услышали за спиной звенящий грохот трамвая. Это шел «десятый». Они остановились, подождали и, побежав навстречу вагону, на ходу вскочили в него.

Они были в безопасности, но и это не принесло облегчения. Порыв, владевший ими в парке, тревога, сменившая его, наконец, удачный отход — все это только на короткое время заслонило собой гнетущее чувство неудовлетворенности, разочарования и бессилия. Теперь в трамвае, как только улеглось волнение, это чувство поднялось с новой силой.

Ночью Пастухов поднялся.

— Куда ты? — спросил не спавший Кобеляцкий.

— Пошли на улицу, — пригласил Пастухов.

— Брось, — снова сказал Кобеляцкий. — Ложись спать!

Пастухов сел. Они закурили.

— Слушай, Степан, — начал Кобеляцкий после молчания, — ты слышишь? Я лежал и думал: скоро Первое мая.

— Ну?

— Наши, наверное, поздравят гитлеровцев с праздником. Налет, я думаю, будет.

— Попробовать еще разок с фонарем?

— Ага. Но знаешь где? На вокзале.

Эта возможность придала им бодрости. Наутро они были со своими тачками на вокзальной площади. Теперь они точно знали свою ближайшую цель: надо найти удобное место для сигнализации.

Место это вскоре было найдено, но воспользоваться им так и не пришлось…

В этот день с Львовского вокзала отправлялось несколько эшелонов с вражескими солдатами, лошадьми и автомашинами на фронт, под Тернополь и Броды. Кобеляцкий и Пастухов шли по перрону, среди украинских националистов, немецких офицеров. Вдруг Пастухов, рассеянно слушавший Кобеляцкого, толкнул его локтем, заставив обернуться. Сзади шел со свитой фашистский генерал. Они остановились, пропустили эту группу и направились следом за ней в здание вокзала.

В этот момент на вокзал начался налет советской авиации.

Не объявлялось никакой тревоги. Бомбардировщики — сначала один, за ним другой, третий — беспрепятственно сбрасывали свой груз.

— Молодцы ребята! — восторженно шептал Кобеляцкий, стискивая руку друга. — Правильно!

На путях пылали вагоны, метались люди и лошади, все с ревом и визгом бежало от пламени, а пламя передавалось все дальше, охватывая склады, вагоны, платформы с танками и автомашинами. Бомбы продолжали рваться. Горели все три эшелона.

В вокзальном здании стояла толчея и неразбериха. Солдат набивалось все больше и больше. Толпа стремилась пробиться к выходу и сама же его закупоривала. Животный инстинкт гнал каждого куда-то в воображаемое место спасения, и никакое другое чувство, никакая дисциплина не могли взять верх над этой звериной потребностью спастись. От пожара в зале становилось дымно, движение в толпе усиливалось еще больше. Часть людей, сминая друг друга, бросилась обратно на перрон. Послышались выстрелы, и вслед за этим что-то оглушительно грохнуло. Потух свет.

Держась за руки, чтобы не потерять друг друга, и освещая себе путь карманными фонарями, Пастухов и Кобеляцкий старались не отстать от генерала. Офицеры из генеральской свиты отдавали какие-то распоряжения, вокруг них толпился народ. Наконец гитлеровцы устремились в подземные тоннели.

В это время бомба большого калибра попала в тоннель, завалила его, и тогда началась еще большая паника.

— Где генерал? — уже не шепнул, а крикнул Пастухов. — Не теряй генерала!

Кобеляцкий вырвался вперед. Он нашел генерала около билетных касс, несколько раз выстрелил в него в упор и тут же был подхвачен толпой и вместе с ней вынесен на улицу через главный выход.

Между тем бомбежка продолжалась. Сперва штукатурка, а потом и перекрытия потолка обрушились. Гитлеровцы бежали через вокзальную площадь к убежищу. Зенитная артиллерия не подавала никаких признаков жизни, и самолеты, снизившись, начали расстреливать фашистов из пулеметов.

С трудом разыскав друг друга, Пастухов и Кобеляцкий бросились к подземной уборной, которая и стала для них убежищем.

Они ликовали. Как только бомбежка утихла, они вышли на площадь, где все еще продолжалась сутолока, и двинулись в город. На повороте с Академической улицы на улицу Лелевеля их остановил патруль, стоявший на углу. Пришлось действовать решительно. После нескольких выстрелов гитлеровцы замертво упали. Пастухов и Кобеляцкий забрали у них оружие и, стараясь не бежать, чтобы не вызвать подозрений, направились домой.

На следующий день хозяева передали им возникший в городе слух. Говорили, что вечером во время бомбежки спустился большой парашютный десант.

Друзья снова направились в город. На улицах стояли патрули. Они проверяли документы и у военных, и у гражданских. У зданий штаба губернаторства и других немецких учреждений, кроме часовых, стояли готовые к бою пулеметы.

В этот день партизаны пополнили свои сведения о расположении немецких учреждений, казарм, складов с горючим и боеприпасами. Все эти точки были нанесены на план города. Какая могла бы быть удачная бомбежка!

— Это все равно, что сокровище закопать, — невесело шутил Кобеляцкий, складывая лист и пряча его в сапог.

— Сокровище твое хоть сгодится когда-нибудь, — ответил Пастухов, — а в эту бумажку через месяц-другой только селедку заворачивать.

Следующий день оказался неудачным. Промаявшись до вечера и вернувшись домой, они снова заговорили о том, что им делать с планом города.

— Переходить линию фронта, — предложил Пастухов. — Сдать нашим план, а потом обратно.

На этом они и согласились. Оставалось уточнить план, нанести на него еще кое-какие объекты. На это требовалось пять-шесть дней. Но вот эти дни и оказались самыми беспокойными для разведчиков.

Однажды вечером, вернувшись домой, они застали стариков Шушкевичей в страшном смятении. Днем приходил эсэсовец с полицаями и спрашивал, где находятся их постояльцы. Старик догадался ответить: «Эвакуировались в Краков».

В тот же вечер Пастухов и Кобеляцкий узнали от Василия Дзямбы, что жандармы уже дважды наведывались к Руденко — проверяли, кто у него живет.