До железной дороги оставалось примерно около километра, когда вернувшиеся разведчики остановили группу Крутикова. Полотно охранялось парными дозорами фашистов. Перейти дорогу и не вызвать шума оказалось делом чрезвычайно трудным. Крутиков решил дождаться темноты. Едва начало смеркаться, он двинулся дальше. Партизаны подошли к дороге совсем близко. Силуэты солдат, проходивших взад и вперед по насыпи, ясно различались на фоне снега.

— Снять часовых — рывком вперед! — предложил кто-то, когда фигуры гитлеровцев показались в очередной раз.

— Пока не надо, — коротко сказал Крутиков. Он уже решил про себя, что подождет еще полчаса, до половины седьмого, и, если ничего не изменится, пойдет напролом.

Однако не прошло и двадцати минут, как появилась новая, никем не предвиденная возможность.

— Поезд! — прислушиваясь к доносившемуся издали гулу, сказал Пастухов и вскочил на ноги.

Своим движением он как бы подсказывал нужное решение. Все невольно поднялись. Шум поезда был теперь слышен явственно.

Медлить невозможно.

— Вперед! — скомандовал Крутиков.

Быстро простившись с провожавшими разведчиками, группа тронулась с места. Теперь шаги людей скрывал грохот поезда. Оставалось пропустить его и сразу же пересечь насыпь. Все это было проделано успешно. Группа оказалась на опушке леса, за линией железной дороги.

Впереди лежало небольшое село, а за ним чистое снежное поле.

Борис Крутиков раньше не был профессиональным военным. Он работал где-то на Полтавщине. В свое время прошел действительную службу в Красной Армии и был призван вновь, когда началась война. Лейтенант Крутиков с особым рвением относился к службе, был ею целиком поглощен и требовал того же от подчиненных, к которым, как и к себе, был придирчив, ничего не прощая и не зная снисхождения.

Нынешнее задание особенно увлекало Крутикова. Эта опасная игра пришлась ему по душе. Казалось, он стал теперь еще строже и собранней, больше молчал и не располагал ни к каким разговорам, кроме деловых. Изредка, во время привала, он вмешивался в беседу, но и тут неизменно переводил разговор на то, что более всего его занимало, и заканчивал очередным внушением за нечаянно оброненное русское слово (разговаривать в группе разрешалось только по-украински) или же «репетицией». «Репетиция» заключалась в выкрикивании бандеровских приветствий и пении песен. Лейтенант, как истый режиссер, тщательно следил при этом за каждым из исполнителей.

Партизаны, очевидно, хорошо усвоили свою роль, потому что в первом же селе «боивка» бандеровцев их накормила, во втором им удалось достать лошадей с ездовыми и заодно узнать пароль, а дальше они уже продолжали путь на санях. На рассвете седьмого января они были в Дубенском районе.

И везде на своем пути они видели, с какой откровенной ненавистью относятся к ним, одетым в форму бандеровцев, крестьяне.

— Как мне это знакомо! — сказала как-то Наташа Жене. — Хочется сбросить с себя эту личину и громко сказать людям: «Да мы же свои, партизаны…»

— Отставить разговоры! — прикрикнул на них Крутиков.

Примерно в трех километрах от шоссейной дороги Дубно — Луцк Крутиков, ехавший на передних санях вместе со своими «адъютантами» Корнем и Шевченко, приказал остановить лошадей и сделать привал. Требовалось решить, как быть дальше. На шоссе полно немецких машин.

— К лесу, — предложил Шевченко. — Непременно к лесу. Вон там домишко — постучимся. А чуть что, так лес рядом.

— Погреться? — проворчал Крутиков. Видно было, что ему до смерти не хочется сворачивать куда бы то ни было в сторону от намеченного пути.

Но он поглядел на Корня, оттирающего варежкой нос, на Дроздовых, принявшихся плясать, чтобы отогреть ноги, на Наташу, которая сначала тоже пританцовывала, а теперь стояла не двигаясь, одолеваемая усталостью, и согласился.

— Ну, будь по-твоему. К дому! — сказал он Шевченко.

Испуганная женщина долго стояла на пороге, оглядывая пришедших и не решаясь впустить. Наконец она отступила, бросилась в заднюю комнату и вышла оттуда с мужем. Они молча смотрели на входивших в хату незнакомых людей, на то, как те отряхивали на пороге одежду и снимали шапки с кокардами в виде трезубов, как сбрасывали полушубки и рюкзаки, как рассаживались, одни на табуретках, другие прямо на полу… «Будьте ласковы, заходите до хаты», — пробормотал хозяин свое запоздалое приглашение и ушел к себе. Хозяйка последовала за ним.

Валентин Шевченко хорошо знал Дубенский район. Они с Крутиковым легко наметили дорогу до бывшей австро-русской границы. Здесь кончалась Волынь и начиналась Галиция. Дальнейший путь мог указать Василий Дроздов. Где-то в восьмидесяти километрах от границы лежала деревушка, в которой они с Женей жили до своего ухода к партизанам. Крутиков подозвал Дроздова, и они долго сидели втроем, склонившись над картой.

Их отвлек часовой, доложивший, что к дому идут двое вооруженных людей, по всем признакам бандеровцы.

— Пойду погляжу, — сказал Шевченко.

Через минуту он вернулся. Все настороженно ждали его слов.

Бандеровцы заявили, что «районный эс-бэ» (служба безопасности) Дубенского района Калина находится в соседнем доме и желает видеть нашего командира.

— Надо идти, — сказал Крутиков, вставая из-за стола. — Ничего не поделаешь: начальство… В конце концов, документы у нас в порядке.

— Постой! — остановил его Корень. — Мы сами начальство, нехай они к нам приходят.

Крутиков согласился.

— Приготовить оружие! — приказал он.

Вскоре снова вбежал часовой. На сей раз к дому приближалась группа вооруженных бандитов.

— Вот видишь! — сказал Шевченко. — Гора не идет к Магомету, так Магомет идет до той горы. Ну-ка, Микола, — обратился он к Корню, — пойдем, примем гостей.

Они оба вышли и спустя короткое время передали через часового, что среди «гостей» находится и «сам» Калина.

Крутиков тем временем совещался с Бурлаком и Пастуховым. Каждый из них предлагал свой план встречи. Договорились, что Крутиков беседует с «районовым» в первой комнате, все остальные переходят во вторую, к хозяевам. Шевченко и Корень остаются снаружи, получив «подкрепление» из двух человек… Там, на хозяйской половине, сразу три окна, и все три выходят в разные стороны, к тому же и дом стоит на бугорке — место, значит, для наблюдения удобное. Убедившись, что все готово к приему, Крутиков крикнул Дроздову, выходившему для «подкрепления» наружной охраны:

— Проси!

Это было знаком и для всей комнаты. Здесь сейчас же запели самую отвратительную из бандеровских песен. Крутиков кинулся к двери, куда уже входил «районовый эс-бэ», стал «смирно», вытянул руку вперед и рявкнул бандеровское приветствие.

Калина оказался щуплым человечком, лицо его было напудрено, волосы завиты, на ногтях блестел лак. Крутиков ухитрился избежать рукопожатия, взял под козырек и, изо всех сил стараясь быть вежливым, спросил, чем он может быть полезен. «Районовый эс-бэ» предложил выйти за клуню для разговора. Крутиков взял с собой Корня, и они вышли. Калину сопровождал один из его «свиты» — типичный уголовник по кличке Цыган.

За клуней Крутикову было предложено предъявить документы и доложить о целях и пути следования отряда. «Районовый эс-бэ» долго вертел в руках бумажку, а Крутиков тем временем отвечал на вопросы о «целях».

— Почему едете без связных? — спросил Калина. — Почему не по линии связи?

— А зачем? — искренне удивился Крутиков. — Дорогу я знаю, пароль у меня есть…

— Да?! — недоверчиво пробормотал «районовый эс-бэ», и Крутиков, бросив взгляд на его пальцы с ярким маникюром на ногтях, все еще державшие «удостоверение», почувствовал неодолимое желание тут же, на месте, застрелить это двуногое, вызывающее в нем омерзение.

— Вы абсолютно правы, — ни с того ни с сего вмешался Корень, — без связного далеко не уедешь. Дайте нам связного, а?

Калина поднял на него глаза и… согласился.

Тогда Крутикову пришло в голову потребовать заодно и сани — пять пароконных повозок. «Районовый эс-бэ» согласился и на это. Независимый тон, каким с ним говорили, то, что его заставили ждать у дверей дома, а может быть, и презрение, сквозившее в каждом слове и жесте Крутикова и Корня, — все это подействовало гипнотически. Калина решил, что разговаривает с каким-то начальством.