– Никто не пытался убить Криса, – добавил Найджел. – Должно быть это тебе приснилось.

– Тогда возможно мне приснилось и то, что настоящая фамилия Мэгги – Туми, и она была внучкой Сина Туми. Найджел издал отрывистый смешок.

– Теперь я знаю наверняка, что ты просто бредишь.

– Заткнись, Найджел! – прикрикнула на него Тай. Она взглянула на Дайну. – Это правда?

– Да. Это было политическое убийство. Месть, направленная лично против Сина Туми.

– Господи, Найджел ты знал...

Однако Тай не удалось закончить фразу. Найджел поднял левую руку, и рыло маузера оказалось направленным в сторону Дайны. Черная дыра в дуле этого крупнокалиберного пистолета показалось ей чрезвычайно большим.

Дайна вздрогнула, и Найджел нажал на курок. Маузер взорвался и дернулся вверх. Дайна услышала донесшийся сзади жалобный вой и почувствовала, как горячие и липкие брызги попали на ее кожу.

Она развернулась и увидела множество крошечных капелек крови, сверкающих, словно бусинки, у нее на плече. Чужой крови. В нос ей ударила отвратительная вонь.

Вскочив на ноги, Найджел бросился мимо нее.

– Ты, вонючая тварь! – завопил он. – Теперь тебе не уйти!

Тревога исходила откуда-то из недр лимузина. Казалось, она звенит в воздухе, отсчитывая мгновения, словно мерный, негромкий бой корабельных часов.

Бесчисленные огни за окнами автомобиля походили на пузырьки в поднесенном к свету бокале шампанского.

Они мчались по вечернему городу в полной тишине, нарушаемой лишь едва слышным гудением кондиционера. Всмотревшись в окно, она различила окутанные облаком смога высокие, запыленные, застывшие, как на фотографии, и иллюзия того, что их лимузин плывет сквозь рифы ночи, создававшаяся благодаря сильно затемненным стеклам, исчезла. Она знала, что снаружи просто еще один душный калифорнийский вечер. В далеком отсюда Нью-Йорке уже наступила ночь.

– До наступления волшебного мига осталось полчаса, – сказал Рубенс. Спокойный и уверенный он сидел рядом с ней в темно-синем, сшитом у портного, смокинге, одетом поверх белой шелковой рубашки и черного бархатного галстука-бабочки. Он выглядел так, точно весь мир принадлежал ему.

– Как ты можешь сидеть так спокойно? – не выдержала Дайна. Сама она не переставая ерзала на широком сидении. Вытащив сигарету из его портсигара, она покрутила ее между пальцами, как дирижерскую палочку, пока не сломала. Он раздраженно смахнул табак с розового платья от Зандры Роде, точно живое существо, шуршанием отзывавшегося на каждое движение. Материал, из которого оно было сшито, слегка переливался благодаря тонким, косым темно-синим полоскам, от чего Дайна казалась облаченной в одеяние из воды.

Рубенс положил ей ладонь на колено.

– Беспокоиться совершенно не о чем.

– Только господь бог может говорить так и при этом быть уверенным в своих словах. – Она тряхнула головой, откидывая волосы назад, и полезла в сумочку за пудреницей.

«Дороти Чандлер Павильон» сверкал огнями люстр, «солнечных» прожекторов и телевизионных осветителей. Огромная толпа у входа напирала на обтянутые пурпурным бархатом цепи, преграждавшие путь на лестницу.

Лимузин остановился, и водитель, обойдя машину, открыл заднюю дверцу. Не успели Дайна и Рубенс вылезти наружу, как их тут же обступила кучка репортеров, совавших им под нос микрофоны и наперебой задававших вопросы. Вспышки фотокамер следовали одни за другой с пугающей частотой. Дайна побеседовала с Арми Арчердом о фильме, но когда тот спросил ее насчет ее дальнейших планов, просто лишь одарила его своей ослепительной улыбкой и, взяв Рубенса под руку, направилась вверх по ступенькам, покрытым красной дорожкой.

– Вот где все должно окупиться сторицей, – сказал ей Рубенс. Вся эта изнурительная рекламная кампания... включая шестинедельное турне, куда вошло и телеинтервью, данное ею вместе с Марионом два месяца назад. Это было головокружительное путешествие по всей стране, идея которого родилась в светлой голове какого-то представителя студии. Кто бы это ни был, идея на поверку оказалась удачной. Лучшего сочетания, чем она и Марион, просто невозможно было придумать. Обычно молчаливый перед объективом камеры Марион бок о бок с Дайной достаточно встретил мощный натиск машины электронных средств массовой информации Америки. Примерно посредине этого турне они обнаружили, что импровизационное представление, устроенное ими во время «Шоу Майкла Дугласа», имело такой мгновенный и грандиозный успех, какому могла бы позавидовать любая телевизионная программа. Поэтому к концу этих шести недель, завершившихся их появлением на «Полночном Шоу» во время премьеры фильма в Лос-Анджелесе, для них уже не составляло труда выкрасть дополнительные десять минут сверх лимита, устанавливавшегося телевизионщиками.

Позади Дайны и Рубенса лестницу заполняли все новые и новые звезды кино, державшиеся по двое-трое и поднимавшиеся перед камерами так медленно, точно их ноги вязли в смоле.

Крики и аплодисменты встречали появление каждой знаменитости и сопровождали от начала до конца торжественное шествие каждого участника этой процессии, более долгой, чем свадебная или похоронная, которая казалось будет длиться вечно. У Дайны появилось ощущение, будто она смотрит кино, и напряжение в сети проектора иссекает, переливаясь в ее собственное тело так, что пленка крутится все медленней, и изображение расплывается в золотистом тумане, зато она все отчетливей воспринимает каждый крик, жест, движение, обожающий взгляд в толпе.

Только в тот миг, когда они, миновав обтянутые бархатом цепи, очутились в глазу бури,[24] окруженные лесом поднятых рук, морем лиц с широко раскрытыми ртами, среди которых торчали похожие на сказочных чудовищ камеры со стробоскопами. Дайна поняла, что все это обращено к ней. Церемония получения наград нью-йоркской Академии кинокритиков, казалось, была прелюдией к этому моменту.

Рубенс едва успел убрать голову, когда кто-то из толпы, отчаянно взмахнув рукой, попытался протянуть блокнот для автографа Дайне и, обхватив ее за талию, стал тянуть ее прочь.

Между тем гигантский водоворот угрожал затянуть ее в бездонную воронку. Огни прожекторов метались из стороны в сторону, следуя за ней, забыв про Чарльтона Хестона, Салли Филд или кого-то другого, кто бы то ни был, шедшего вслед за ними. До ушей Дайны доносился голос Арми Арчерда, продолжавшего вести репортаж.

Дайна, чувствуя, что ее растаскивают в противоположные стороны, тронулась наконец с места, зная, что должна уйти подальше от вышедшей из-под контроля толпы: пример девушки, едва не затоптанной перед концертом «Хартбитс» в Сан-Франциско, не выходил у нее из головы. Однако ей ужасно хотелось побыть здесь еще, дабы подольше насладиться этой демонстрацией массового обожания и поклонения.

Она сопротивлялась Рубенсу, старавшемуся поскорей затащить ее внутрь так, чтобы по мере продвижения наверх, оставаться на расстоянии вытянутой руки от передней шеренги людей, изо всех сил старавшихся прикоснуться к ней, сказать ей что-то, поцеловать ее. Одной ее улыбки, обращенной к ним, было достаточно, чтобы они продвигались выше, за ней следом. Какой-то человек, оступившись, упал, но тут же поднялся.

Когда Дайна и Рубенс достигли первой стеклянной двери, толкотня и давка в толпе усилились. Публика, понимая, что время, отведенное ей, подходит к концу, нахлынула на ограждения, точно приливная волна.

Кто-то, протянув руку, умудрился схватить Дайну за запястье и потянуть на себя с такой силой, что она чуть было не упала. Рубенс, подхватив ее, потащил прочь. Громкий свист толпы смешался с пронзительным воем полицейских сирен, прорезавшихся сквозь оглушительный шум.

Появившиеся полицейские с трудом пробивались сквозь скопление людей, распихивая их в стороны, держа наготове Дубинки. Построившись клином, они разделили толпу на две половины. Кто-то закричал от боли или ярости. В этот момент первые блюстители порядка уже добрались до Рубенса и Дайны и буквально протолкнули их сквозь первую дверь.