Наступило молчание. Потом Дайна все же сумела выдавить из себя:

– И что же вы сделали?

– А ничего, моя милая. Мы все просто стояли на своих местах, думая про проклятое американское турне, про то, сколько денег мы потеряем, но несмотря на все это, наши альбомы стали продаваться лучше к концу поездки... про то, что к Бенно поступало все больше и больше предложений относительно новых концертов... в других, в более крупных залах... за большие суммы. Однако больше всего мы думали про то, что Ион наотрез отказался лететь туда снова. Про его презрение к Америке... Про то, как тянул нас вниз, не давая подняться к тому, что мы считали нашей судьбой. Да, нашей судьбой. Именно это слово употребила Тай.

– Ты хочешь сказать, что она тоже стояла там, наблюдая за тем, как Ион вошел внутрь?

Крис грустно покачал головой.

– О нет, нет. Она спустилась к бассейну и, усевшись на край, принялась болтать ногами в воде...

– Боже мой!

– Он никогда бы не ушел из группы сам, чтобы там он не говорил всем подряд, как бы ни жаловался на публике. Мы все знали об этом. Без «Хартбитс» он, как и любой из нас, был никто. Однако для Иона это было еще хуже, чем для кого-то другого. У него не было шанса выжить. Только группа помогала удерживаться ему на плаву, несмотря на лошадиные дозы наркотиков... Без нее... – Крис пожал плечами.

– И вы дали ему умереть.

– Это было жертвоприношение, как сказала Тай. В любом величии, в любой гениальности должно присутствовать страдание, боль, расставание со старым, уступающим место новому. С Ионом мы бы не ушли далеко. Мы или он, так стоял вопрос, и третьего не было дано. Он мог бы... Это все равно произошло бы довольно скоро. Его печень, почки... сердце, наконец... Долго ли они смогли бы выдерживать подобные нагрузки? Сколько? – Крис перешел на крик. Он плакал и бился в судорогах, прижимаясь к Дайне.

Уже было светло, когда они выбрались из недр гостиницы и очутились на раздолбанном тротуаре. Пар уже не поднимался сквозь железную решетку, и бродяга, покинув ее, отправился на поиски более теплых краев, прихватив с собой газету. Пустая бутылка, однако, осталась на месте.

Так же, как и такси. Откуда-то с Бродвея ветерок принес запах дымящегося кофе.

Дайна с помощью заспанного водителя запихнула Криса на заднее сидение.

– Вы уверены, что с этим парнем все в порядке? – осведомился шофер, жуя зубочистку. Изо рта у него слегка пахло рыбными консервами. – Он бледен, как труп.

– Отвезите нас назад в «Шерри-Нидерланд», – сказала Дайна, усевшись рядом с Крисом и захлопнув дверь.

– Должно быть, он ваш близкий друг, мисс Уитней, – заметил парень, включая зажигание. Он бросил взгляд в зеркало над головой и присвистнул. – Эге, да я кажется знаю его.

Крис полулежал на спинке сиденья. Он все еще дрожал, но кризис похоже миновал. Открыв глаза, он долго смотрел на здания, мелькавшие за окном.

– Это не Лондон, – хрипло произнес он.

– Нет, – тихо ответила Дайна, стараясь успокоить его. – Мы в Нью-Йорке. Он кивнул.

– Да. В Нью чертовом Йорке. – Закрыв глаза, он добавил более твердым, уже похожим на свой, голосом. – Отвези меня в аэропорт – я хочу вернуться домой. Назад в Лос-Анджелес... Мне надо закончить альбом.

Разумеется, после сцены, происшедшей во время их последней встречи, она не предполагала, что когда-либо захочет снова встретиться с ним. Однако она заблуждалась.

Она поняла это в тот момент, когда, вернувшись из Нью-Йорка, сунула руку в карман шубы и обнаружила там пластиковый пакет, подобранный ею на полу в номере Криса. Посмотрев на него несколько секунд, она положила его рядом с бумажкой, полученной ею от Мейера, на котором четким разборчивым почерком были написаны две строчки:

Чарли By

«Черриз», Ван Найс Б.

В ней проснулось своего рода торжествующее чувство оттого, что она может вручить Бонстилу два возможных ключа к разгадке тайны убийства Мэгги. Это было больше, чем он сделал для нее, но она ничего не имела против. Ей до смерти хотелось увидеть, какое выражение появится у него на лице.

Она не стала звонить в участок и предупреждать его заранее о своем визите. Пройдя мимо серебристого «Мерседеса», казавшегося ей теперь староватым, и даже слегка убогим, она уселась в черный «Феррари», подаренный ей студией сразу же по окончании съемок «Хэтер Дуэлл». Как и подобает в Южной Калифорнии, его регистрационный номер состоял из одних букв: «ХЭТЕР». Это был низкий, весь лоснящийся автомобиль, способный развить очень высокую скорость. Никогда прежде Дайна не испытывала такого воодушевления и буквально чувственного наслаждения от управления машиной, как сидя за рулем этого чуда. Ей почти захотелось перестать пользоваться громоздкими лимузинами.

«Он, как нельзя лучше, подходит ко мне, – думала она, дожидаясь зеленого света перед поворотом на Сансет. – Он скользит сквозь поток транспорта, словно мечта». Она сидела за рулем так низко, что чувствовала себя частью автомобиля: словно она была подключена к мощному мотору и электрическим схемам. Такое ощущение она переживала во время съемок, когда сцена удавалась, и она просто буквально занималась любовью с камерой. «Феррари» вызывал у нее ощущение, будто она занималась любовью с целым городом, проносившемся мимо нее.

Ее мысли начали разбегаться. Одна часть оставалась здесь, другая уводила ее сознание куда-то вдаль. Огромная многочисленная головоломка, сидевшая у нее в мозгу, постепенно прояснялась, и после месяцев бестолковых попыток подогнать один кусочек к другому, наконец-то стал проступать сложный узор.

Сон – воспоминание о смерти матери, явившейся Дайне в Нью-Йорке, помог ей до конца распутать клубок своего прошлого и осознать это прошлое в контексте настоящего. Тогда, проснувшись, она вдруг поняла, что ненависть, которую она испытывала по отношению к Монике, улетучилась в тот день возле постели умирающей. Словно этих долгих промежуточных лет и не было вовсе, и она и мать, лишенные ревности, зависти, страха и гнева по отношению друг к другу, вернулись к никуда не исчезавшей основе их взаимоотношений: любви между матерью и ребенком.

Дайну более не волновало, что сделала Моника и что она не сумела сделать. Шаткое балансирование на грани жизни и смерти делало все, кроме любви, несущественным. Она не хотела, чтобы Моника умирала, и когда это произошло, отвернулась и горько беззвучно заплакала. Она плакала и по матери, и по себе, по тому, от чего когда-то отказалась навсегда. В тот миг ей хотелось повернуть время вспять и стереть начисто эти потерянные годы. Однако это было не в ее власти. Она чувствовала себя беспомощной перед неведомым и невидимым врагом, чей натиск храбро, но безуспешно пыталась отразить Моника.

Она знала также, что Моника, как ни странно, по-своему была права. Она, Дайна, убежала на улицу от всего, чему она не могла противостоять. Презирая друзей, обратившихся к помощи наркотиков, чтобы уйти от реальности, и чувствуя превосходство по отношению к ним, она сама прибегла к иному способу достижения того же самого.

Бэб знал это, и в тот последний вечер она чувствовала, что он собирается отослать ее домой в последний раз, навсегда. «Ради твоего же блага, мама», – сказал бы он. «Все знали, что мне нужно лучше меня, – думала Дайна, ведя „Феррари“ в сторону деловой части Лос-Анджелеса. – Боже, я была таким невинным ребенком тогда. Однако до определенного момента все люди таковы, и первые разочарования самые болезненные».

Дорога вперед слегка расчистилась; машины вытянулись в извилистую линую. Включив четвертую скорость, Дайна нажала на газ, и пришпоренный зверь рванулся вперед, загудев от радости. Дайну прижало к спинке бордового сидения. «Вперед, – повторяла она про себя. – Вперед, вперед, вперед!»

Впервые в жизни она испытывала ощущение завершенности. В ее душе появилось нечто, чего там прежде никогда не было. Только теперь Дайна почувствовала себя человеком во всех отношениях равным любому представителю мужского пола. Однако это несомненно не означало, что она приобрела мужские черты; на сей счет Дайна не волновалась, будучи уверенной в обратном. Что же произошло с ней? Дайна думала о том, что она сделала для Криса. Только теперь она осознала до конца всю леденящую подоплеку того эпизода. Что, если б она не... Ответ на этот вопрос так же не вызывал сомнений: сейчас Криса уже не было бы в живых.