– У тебя вечно в голове одно и то же?

– Засыпай, – шепнул он. Вскоре Дайна услышала, как дыхание Рубенса замедлилось, и он погрузился в сон.

Однако самой ей не спалось. До рассвета оставалось совсем чуть-чуть, и вчерашний день ушел безвозвратно, оставив после себя лишь кисловатый привкус во рту. Отвернувшись от окна и едва колыхающейся занавески, она присела на кровати и стащила одеяло с Рубенса. Она долго смотрела на его обнаженное тело, затем внезапно почувствовала острое желание дотронуться до него, прижаться к нему, ощутить всем своим телом его тяжесть, и руки, замыкающие объятия у нее за спиной. Мгновенно поколебавшись, она потянулась к нему.

Наконец она села и с долгим протяжным вздохом опустила ноги на пол, оставляя Бэба в одиночестве. Собрав одежду и прихватив свою сумку, она молча пошла в ванную, тихонько шлепая босыми ногами по полу. Обитая покоробленной фанерой, покрытой бог знает сколькими слоями белой краски, дверь ванной не закрывалась плотно, а ржавые трубы постоянно гудели.

Оказавшись внутри, она было потянула руку к выключателю, но, передумав, сложила одежду на краю ванной. Потом, встав ногами на сидение унитаза, она подняла матовое стекло и впустила внутрь ночное сияние Манхэттена. Небо над центром города из-за невиданной нигде более иллюминации казалось совсем светлым, почти белым.

Жмурясь и дрожа от холода. Дайна смотрела на ночной город. Из комнаты позади нее доносился приглушенный шум: Бэб готовился выйти из дому.

Вдруг резкий звук заставил ее обернуться. Кто-то стоял за дверью квартиры. Дайна услышала голос Бэба, а затем металлический скрежет отодвигаемой задвижки. Друзья часто заваливались сюда без предупреждения. Бэб не устанавливал телефона в квартире, предпочитая звонить из ближайших автоматов. «Бизнесу, – говаривал он, – место на улице». Однако в этот вечер ей не хотелось, чтобы кто-то нарушал их уединение, пусть даже им предстояло вскоре расстаться. Дайна все еще ощущала какой-то зуд внутри; тело ее во многих местах саднило точно от ожогов; помятые губы слегка распухли: великолепное зрелище!

Спустившись на пол, она тихонько подкралась к двери и заглянула в щелочку.

Почти тут же совсем близко от нее раздались один за другим два оглушительных выстрела. Дайна вздрогнула, а сердце ее заколотилось с такой бешеной силой, что казалось, оно вот-вот разорвется. Она услышала топот тяжелых ботинок по голому полу, внезапно оборвавшийся, когда производивший его пришелец наступил на тонкий ковер, лежавшей между кушеткой и стульями. Потом в тишине раздался чей-то низкий злобный голос: «Оставайся подыхать здесь. Ты отработал свое».

Наступила пауза, длящаяся кажется целую вечность. Дайна стояла, не шевелясь и почти не дыша, вцепившись побелевшими пальцами в край двери. Ее обуял смертельный ужас. Разум и чувства отказывались повиноваться ей, уступив место этому первобытному, всепоглощающему страху. Она попыталась собраться с мыслями, но лишь почувствовала, что ее губы безвольно шевелятся, точно повторяя: «Не может быть».

Внезапно она услышала хлопок, такой ясный и отрывистый, что это вполне мог бы быть звук выстрела из другого пистолета. Дайна пялилась в полумрак, пытаясь разглядеть лицо убийцы. Изо всех сил напрягая слух, она, как ей показалось, смогла лишь уловить одно слово, произнесенное шепотом по-испански: «Celate!». Потом все стихло.

Выскочив из ванной, она опрометью кинулась через всю комнату к входной двери, оставленной приоткрытой, так что сквозь образовавшуюся щель пробивалась полоска бледного света. Навалившись на дверную створку всем телом, Дайна с силой захлопнула ее и в мгновение ока с треском вернула задвижку на место.

Повернувшись, она едва не споткнулась о Бэба. Он лежал, раскинувшись, на полу. Над его головой и плечами виднелись обломки опрокинутого журнального столика. Вся грудь Бэба была залита кровью, темным, сверкающим потоком медленно вытекавшей из его открытого рта. Все лампы в комнате были погашены.

Дайна опустилась на колени возле него. Она чувствовала, как жизнь, ставшей для нее чем-то реальным и осязаемым, вместе с кровью сочится из его тела.

– Бэб! – закричала она. – О, господи, Бэб! – она прикоснулась к его груди, будто ее пальцы обладали волшебной способностью заживлять раны.

Прошло некоторое время, прежде чем Дайна заметила, что он пытается сказать ей что-то, однако, захлебываясь в собственной крови, не может произнести ни звука.

Оторвав его голову от жестких, ребристых обломков, Дайна прижала ее к своей обнаженной груди. Темная теплая кровь заструилась по ее животу, расползаясь буквой V по бедрам. К резкому запаху пороховой гари примешивался какой-то другой, сладковатый и густой, который Дайна не могла распознать. Заключив Бэба в свои объятия, она попыталась согреть его. Кусочки его кожи, словно осколки леденцов, прилипали к ее пальцам.

Откашлявшись, Бэб что-то сказал. Дайна подняла голову.

– Что? – виновато спросила она. – Что ты сказал? – Она терзалась вопросом: следует ли ей оставаться с ним или идти вызывать скорую помощь, и пропустила его слова мимо ушей. – Бэб, я не слышу тебя.

– Это Алли – сволочь, – его голос звучал хрипло, протяжно, и ей приходилось напрягаться, чтобы разбирать слова. Увидев кровавую пену на его гy6ax. Дайна осторожно стерла ее. – Я создавал эту сеть в течение пяти лет. Теперь он решил прибрать все к своим рукам. – Его веки на мгновение опустились, и Дайна с ужасом подумала, что он умер.

– Бэб? – испуганно прошептала она. Его глаза распахнулись, и она заметила искорку, мелькнувшую в них.

– Черт возьми, мама, ты знаешь, что этот козел сказал мне прежде, чем выстрелить... Он сказал: «Хочешь знать, что в этом городе не так? Здесь слишком много нигеров».

– Замолчи! Замолчи! Какое это теперь имеет значение? Бэб начал дрожать. Все тело его покрылось испариной. Дайна вновь нежно вытерла его лицо и увидела, что он пристально смотрит на нее. Ее глаза наполнились слезами.

– О, Бэб, – прошептала она. – Не умирай. Не умирай. – Она посильней прижала пальцы к его груди. Сквозь сплошную кровавую пленку и обломки размозженных ребер ей едва удалось нащупать слабые удары угасающего сердца. Бэб с усилием разжал зубы, порозовевшие от непрекращающегося потока крови.

– Мама...

Дайна сжала его в своих объятиях.

– Бэб, я не дам тебе умереть! Не дам! – Однако она уже чувствовала, как остатки тепла – символа жизненных сил – вытекают из его организма и растворяются в пространстве, подобно тому, как энергия стремительного ручья, впадающего в море, рассеивается в бездонной пучине, она с радостью бы вскрыла себе нервы, сделала бы все, что угодно, лишь бы вернуть ему жизнь, но она была не богиней, а он – не мифическим героем.

– Бэб, я люблю тебя. – Однако, она не могла сделать ровным счетом ничего. Ни сейчас, ни тогда, когда, стоя молча и неподвижно, наблюдала из спасительного убежища, как одетые в стальные рубашки свинцовые шарики рвут на части его тело. «Почему я словно приросла к месту? Почему я стояла, сложа руки? – твердила она про себя, прокручивая в голове раз за разом те мгновения. – Теперь я бессильна помочь ему. Совершенно бессильна».

В какой-то момент к ней вернулось зрение, и она увидела, что держит в руках холоднеющий труп.

Снаружи донесся пронзительный вой сирены: знак беды, случившейся где-то в другом месте. Потом она затихла в дали. Дайна услышала на улице быструю речь, похожую на чирикающие крики обезьян – неразборчивую, но легко распознаваемую: уличный испанский. Вскоре все опять смолкло.

Глаза Бэба уже остекленели, но Дайна все еще не могла решиться выпустить его из своих рук. Ее мускулы затекли, но боль лишь заглушала в ней осознание чудовищной реальности случившегося.

– Я, я..., о, я должна была...

Кое-как накинув на себя одежду и нацепив на шею ниточку с бусинкой – амулетом, охранявшим от ненависти и злобы, Дайна навсегда покинула опустевшее жилище Бэба. Долгое время после этого она думала, что больше никогда не сможет улыбаться, но, разумеется, это было лишь трогательным заблуждением ее почти еще детского ума.