Позади них на обочине дороги маячил лимузин, тот же самый, что вез их на концерт и с концерта. Водитель, не выходивший из машины, спал, мирно похрапывая, скрестив руки на груди.

За пустынной в этот ранний час дорогой на склоне холма начинались окраины Сан-Франциско: одноэтажные дома и магазинчики, прячущиеся в тени пышных ярко-зеленых крон. Чтобы попасть туда, надо было всего лишь перейти через мост, и Дайна невольно вспомнила Нью-Йорк, где дорога даже из пригорода в сельскую местность отнимала немало времени.

– Они все уходят один за другим, Дайна, – голос Криса звучал устало и тяжело. – Скоро уже будет некому продолжать эту гонку. Некому, кроме зеленых панков, которые полагают, будто они все знают, но на самом деле они даже не представляют, в чем суть этой музыки. Музыканты – настоящие музыканты – вымирают. Вымирают от какой-то болезни, от которой нет исцеления.

– Это все сумасшедший темп, Крис.

– Нет. – Крис энергично покачал головой. – Ты ошибаешься. Пустота, начинающаяся там, где кончается музыка, вот что убивает нас. Мы боимся слишком долго сидеть без дела, потому что тогда эта пустота пожирает нас живьем. Заглатывает, как удав заглатывает кролика. – Он весь дрожал, и Дайна прижалась губами к его плечу, чтобы успокоить Криса.

– О какой пустоте ты говоришь? – спросила она. Крис печально посмотрел на нее, слезы стояли у него в глазах.

– Она внутри нас. Дайна. Я знаю, что нам приходится расплачиваться за то... что мы делаем. Мы не можем... не можем оставаться наедине с собой. Да, именно так. В этом весь секрет. Поэтому мы подбрасываем все больше дров в костер, не давая ему погаснуть, чтобы не очутиться в темноте. Но она все равно прокрадывается во все щели.

– Об этом-то я и говорю: сумасшедший темп.

– Не знаю. Найджел, я и Ион... мы все вышли оттуда, где нам ничего не светило, и музыка была единственной вещью, которая могла помочь нам пробиться наверх. У нас не было шансов получить работу во фруктовой лавке и тем более поступить в университет. Что же еще остается для парня из бедной английской семьи? Рок-н-ролл стал движущей силой в жизни каждого из нас. Он придавал нам сил, когда мы слушали его; спасал нас от голода, когда мы играли его.

– Без него мы – никто, а став теми, кто мы есть... мы не выдержали бы возвращения на круги своя. То же самое относится и к Найлу. Единственное, что он любил в своей жизни, это музыку... и именно она и погубила его.

– А не героин?

– Это одно и то же, неужели ты не понимаешь? Они идут вместе, рука об руку; это я и пытаюсь втолковать тебе. Или ты не слушаешь, что я говорю? Вне музыки мы просто не можем... О господи! ... мы просто не выдержали бы. – Он закрыл глаза медленно, почти монотонно, словно расставаясь с какой-то ценной вещью. Порыв ветра, налетевшего с запада, заставил его теснее прижаться к Дайне. Она гладила его по голове, убирая с лица густые пряди волос.

– Когда я была гораздо моложе, – сказала она, – моя бабушка по материнской линии была жива. Кстати, она единственная из моих бабушек и дедушек, кого я когда-либо видела. Тогда ей было уже под восемьдесят, и врачи таки убедили мою мать отдать ее в приют для престарелых. Позже мать говорила, что ей очень не хотелось этого делать, но я никогда не верила ее словам. Она никогда не мучилась от угрызений совести.

– Когда это произошло, мать всякий раз кидалась к телефону со всех ног, стоило ему зазвонить рано утром или поздно вечером, думая, что это звонят из приюта.

– Ну и разумеется, в конце концов, она дождалась такого звонка. Подняв трубку, она долго слушала и, не произнеся ни слова, повесила ее. «Бабушка умерла», – сказала она. – Она умерла за завтраком. Чик! – Она щелкнула пальцами. – Вот так запросто. Упала лицом в свою тарелку, так и не узнав, что с ней случилось.

Дайна провела обратной стороной ладони вдоль щеки Криса.

– То же самое произошло и с Найлом, Крис, Его корабль опрокинулся и пошел ко дну от старости в возрасте тридцати трех лет. Он жил в бешеном темпе и оттого состарился преждевременно.

– Но, боже, какую музыку он играл! – Дайна покачала головой, но Крис не обратил на это ни малейшего внимания. – Он был поразительным парнем, старина Найл. Однажды я видел, как он порвал струну посредине исполнения соло. И что ты думаешь? Он не прекратил играть ни на секунду. Он взял новую струну, которую дал ему кто-то из помощников, закрепив ее, настроил, и при этом не пропустил ни единого такта, не сыграл ни единой лишней ноты. Если бы я не видел всего этого сам, то даже и не заметил, что что-то произошло...

– Ты слышал хоть слово, из того, о чем я говорила?

Крис убрал голову с плеча Дайны.

– Я слышал каждое слово, черт побери. Что ты хочешь, чтобы я ответил? Я понял, к чему ты клонишь, но это – моя жизнь.

– Вчера вечером Найл сказал мне то же самое.

– Ага. Я в этом ничуть не сомневаюсь. – Он отвернулся и взглянул на восходящее солнце. Вокруг царила тишина, которая нарушалась лишь пронзительными криками чаек.

– У тебя когда-нибудь появлялось ощущение, – произнес он наконец, – что если ты перестанешь заниматься своим делом, я имею в виду, если ты просто бросишь его, то наступит конец всему. Произойдет что-то ужасное; ты растворишься в пустоте. – Он взял Дайну за руку. – Я просто хочу сказать, что не могу вновь стать таким, каким был когда-то... – Дайне показалось, что дрожь прошла по его телу.

Бледно-розовые лучи солнца скользили по гребешкам, лениво перекатывающихся волн, но неглубокие впадины между ними по-прежнему отливали темно-серым, металлическим блеском. Дайна думала о Рубенсе, о террористах.

– Умение растворяться составляет основу моей профессии, – прошептала она. – Я занимаюсь этим изо дня в день. Это приносит мне удовольствие и, как музыка тебе, помогает выжить, словно длинная нить, связывающая воедино разрозненные кусочки моей жизни.

– Меня пугает то, что происходит, когда я не занимаюсь музыкой. На самолетах, в аэропортах, автомобилях, ресторанах. Все, что я вижу перед собой в такие моменты, это крошечные кровавые фрагменты, пустоты, в которой я теряюсь. Тогда я перестаю понимать, где я, куда я иду, и лишь вспоминаю о том, откуда я пришел: о жалкой вонючей квартирке в Сохо. – Он смотрел в сторону, старательно избегая ее взгляда. – Что, если я покину группу, и на этом все закончится? Я снова превращусь в ничто. В ничто.

Стая чаек, по-видимому, обнаружила что-то в воде, возможно, косяк рыб, ибо теперь они возбужденно чертили в воздухе мелкие круги, едва не задевая крыльями волны. Дайна видела, как они хищно щелкают клювами и, время от времени стремительно вытягивая шею, выхватывают из воды мелких рыбешек.

– Мне кажется, – сказала она осторожно, – что это служит для тебя достаточным основанием ставить крест на своей жизни и заниматься саморазрушением. – Позади живого покрывала чаек, поднимавшегося и опускавшегося, точно имитируя поверхность моря, виднелся парусный корабль, лавировавший на ветру. – Я вижу, я чувствую, как ты несчастен. Тай видит это тоже. Почему ты думаешь она так старалась по-дружески относиться ко мне на протяжении этих дней?

– Забудь про Тай, – ответил он. – Она просто придумала для себя новую игру и забавляется ею.

– Она ревнует ко мне, так же как ревновала к Мэгги. Ей не нравятся наши отношения. Она с недоверием наблюдает за ними.

– Это уж вне всяких сомнений. Она не доверяет тому, чего не понимает. Да и кто поступает иначе?

– Что ты хочешь этим сказать? Крис взглянул на нее.

– Что лучше всего будет, если ты предоставишь мне разобраться с Тай.

– Ты считаешь себя таким умным? – резко возразила она. – Но мне кажется, что ты не отдаешь себе отчет в том, кто кем управляет.

Теперь пришел черед рассердиться Крису. В его глазах вспыхнули огоньки.

– Когда речь заходит о женщинах, черт их побери, я знаю что к чему.

– Неужели?

Мальчишеская бравада Криса только пробудила в Дайне желание побольнее уколоть его. «Почему он упорно не замечает то, что настолько очевидно?» – подумала она.