Кажется, первым расхрабрился совсем крошечный мальчик по имени Лоран. Он выглянул из-за елки и прокричал:

— Медведь, медведь, иди сюда, мы тебя ждем в гости!

— Медведь, иди сюда, мы тебя не боимся. — И Шанталь подбежала к самым дверям.

И тут из дверей навстречу девочке выкатилось что-то огромное, мохнатое, бурое, с большой лохматой головой. Перебирая лапами по полу, это мохнатое приблизилось к детям, сгребло трех или четырех малышей, посадило их на спину и принялось возить их по всему залу, порыкивая или, вернее, как-то странно похрюкивая от удовольствия. Малыши счастливо завизжали. Тогда и остальные, окончательно расхрабрившись, полезли на медведя, стали хватать его за голову, за пышную шкуру. Веселая свалка началась в зале под крики малышей и рычание медведя. И вдруг Шанталь, которая ухитрилась влезть чуть не на самую голову медведя, закричала во все горло:

— Это мсье Клеман! Дядя Андре!

И тогда все увидели доброе лицо Старого Старожила, выглядывающее из под свалившегося мехового капюшона.

Почему-то никто из малышей не был разочарован, и возня на полу еще долго продолжалась, пока не вмешалась Мать и не сказала во всеуслышание:

— Дети, дети, вы совсем замучили дядю Андре. Дайте же ему отдохнуть!..

И опять ребята пели песню республики:

А потом был бег в мешках за подарками, и перетягивание каната, и хороводы вокруг елки, и хохот, и радостный визг, когда малыш получал именно то, что он мечтал получить в подарок. Шанталь достался пушистый, мягкий заяц — серо-белый, с такими кроткими живыми глазами, что его тотчас хотелось погладить, прижать к себе, «взять в дети», как сказала Шанталь. Она вцепилась в новую игрушку и ни за что не хотела расстаться с зайцем даже за столом, хотя успела шепнуть Клоди:

— Ах, если б к этому зайчику еще был и ангел…

Однако ангела уже давно подобрала Боболь, которая обещала его починить так, что он снова станет как новый. Но Мать почему-то холодно отнеслась к ее обещанию — видно, ангел-калека уже перестал быть для нее счастливым талисманом.

А какой восторг был за столом, украшенным золотыми звездами! А какой вкуснейший обед: жареная индейка, салат, пудинг и знаменитое трехслойное мороженое — клубничное, фисташковое и сливочное, за которым старшие девочки, с Брижит во главе, накануне ездили на кондитерскую фабрику в Ла Мюр.

Отяжелевших от вкусной, обильной еды, счастливо уставших малышей наконец-то уложили по спальням. Почти на каждой подушке, рядом с головой ребенка, виднелась голова медведя, куклы, зайца, обезьянки — никто не захотел даже на время сна расстаться с новыми любимцами.

Снег за окнами все валил — крупные, влажные хлопья казались совершенно театральными, словно нарезанными из бумаги. Сумрачный белесый туман висел над горами.

Мать взглянула на часы.

— Так и есть, опаздывают… — пробормотала она. Вслух она сказала: — Мне кажется, пора начинать нашу программу. Скоро уже стемнеет.

— Нет, Анриетт, еще не скоро, — возразил Патош, поглядев в окно. — Темновато от снега. Но ждать наших, конечно, не стоит. Они сами, верно, торопятся.

Анриетт сделала знак Боболь, и та вышла на минуту из зала, чтобы возвратиться с Мари. На «гусыне» было трехцветное платье и красный фригийский колпачок, и, надо сказать правду, она выглядела очень неплохо в этом наряде. Из-под шапочки круто завивались ее черные волосы, глаза весело блестели. В руках Мари несла аккордеон, переливающийся в свете свечей всем своим перламутровым позументом.

— Первым номером выступят наши марсельские гости, — объявила Боболь. — Матросский танец. Аккомпанирует Мари Видаль.

И под залихватские переборы аккордеона марсельцы со всем своим южным темпераментом сплясали, чуть не разрушив эстраду, знакомый всем с детства «матлот».

Им долго и громко аплодировали.

— Мари Видаль исполнит «Колыбельную», — снова объявила Боболь.

«Гусиные лапки» Мари легко побежали по перламутровым клавишам, и аккордеон запел старую, как мир, колыбельную песню всех матерей. Боболь наклонилась к Патошу, сказала шепотом:

— Я только что была в Малом доме, слышала радио. Там предупреждают всех туристов, лыжников и водителей автомобилей о перемене погоды, ветрах, заносах и лавинах в районе Оузана и Лотарэ. Сказали, что центр по изучению снега в Сен Мартэн д'Эр выпускает срочно специальный бюллетень…

Патош заметно помрачнел.

— Только, пожалуйста, ни слова Анриетт. — Он повернулся к Андре Клеману: — Позвоним сейчас в отель Лотарэ. Надо убедиться, что наши мальчики уже выехали… Пойдешь со мной?

— Конечно, — кивнул Старый Старожил.

Между тем Мать, не обратив внимания на эти переговоры и на исчезновение Патоша и Андре, говорила ребятам:

— Мне бы так хотелось, дети, услышать наши старые песни. Песни времен Сопротивления, когда мы здесь, в доме, спасали от врагов беглецов из лагерей, советских военнопленных, английских летчиков. Это такое дорогое для меня воспоминание…

Ребята тихонько посовещались между собой.

— Мама, мы хотим спеть «Славу маки?», — сказала Брижит. — Стихи Арагона так хорошо звучат. И музыка хорошая.

Мать благодарно наклонила голову.

Ребята вновь заполнили эстраду. Запевалой была и на этот раз Брижит.

начала она немного глуховато.

Дружно, сильно вступил хор:

Хор внезапно смолк.

— Что случилось? Вы забыли слова? — недовольно спросила Мать. — А ведь так просто: «Слава храбрым маки…»

И тут она увидела, что все глаза устремлены на дверь. Там, облепленные с головы до ног снегом, стояли Патош и Андре Клеман.

— Что такое? Что случилось? — машинально повторила Мать.

Патош сказал негромко:

— Нужны пять мальчиков — постарше и посильнее. Возьмем лыжи, лопаты. Может быть, понадобится помощь. Попробуем пробиться. Отель Лотарэ не отвечает. Телефонная станция тоже. На нашей станции говорят, что там прошли лавины…

— Мы едем немедленно, — прибавил Клеман.

Клоди первая очутилась рядом с ними:

— Я тоже поеду.

— Ты останешься с Анриетт, — рассеянно сказал, думая о другом, Патош.

— С ней останутся все наши. И Боболь и Брижит, — сказала девочка. — Я должна… Я вас прошу, возьмите меня…

И перед натиском ее решимости, ее воли, ее волнения они — двое взрослых мужчин — отступили.