— Ваш народ велик? — спросил Гиацинт.

— Нас всего двадцать пять тысяч цивилизованных, — ответил негр, — но мы несём с собою талисман, который позволит нам мирным путём завоевать всю Африку и поднять её в уровень с Европой.

— Это что же за талисман?

— Американская свобода, — сказал негр.

— Отчего вы не скажете: просто свобода?

— Есть два сорта свободы, — ответил чёрный купец, — одна — слово, другал дело. Первая — крик войны и революции, опустошающий старый континент; вторая — совокупность учреждений, составляющих величие личности и счастье наций. Эту свободу мы привезли с собой из Америки, это семя мы посеяли; ему дети наши будут обязаны богатством и благополучием.

— Какие же это учреждения?

— Их семь: свободная церковь, свободная школа, свободная печать, свободный банк, свободная община, милиция и суд присяжных, Как только приходит корабль, эмигрантам дают выбрать землю, какая им нравится; раз прикрепивпшсь к почве, они в первый же год заводят школы учить своих детей, церкви, чтобы молиться Богу, газеты, чтобы просвещать мир, банки, чтобы облегчить труд и обмены. Вот уж зерно образовалось, община существует; это — республика, законченная сама в себе; она управляется свободно, при участии всех граждан, и если какая-нибудь опасность грозит ей извне или внутри, каждый из нас присяжный, чтобы защищать её, воин, чтобы сражаться за неё. Вот наша свобода, иностранец. Так её понимают в вашей земле?

— Вы, я вижу, Аристотеля знаете, — сказал Гиацинт.

— Аристотеля? — переспросил негр, вращая свои большие белки и почёсывая себе лоб. — Это имя неизвестно в нашем городе. Это, должно быть, какой-нибудь новый торговый дом, без большого кредита.

— Друг мой, — ответил король, — краснея за такое невежество, — Аристотель — великий греческий философ; он две тысячи лет тому назад сказал, что гражданин должен быть и воином, и присяжным, и администратором, и что свобода слова и общее образование составляют два существенные условия свободы и цивилизации.

— По-моему, — сказал африканец, — не надо быть великим философом, чтобы видеть вещи, ясные как божий день. Пробудьте неделю в Монровии, и вам каждый мальчишка в наших школах скажет то же самое, не хуже вашего грека.

— И вы надеетесь, — заговорил Гиацинт, — что это американское семя, чистейший продукт самой развитой гражданственности, взойдёт среди вашего варварства?

— Дело сделано, — ответил негр.

— Позвольте мне в этом усомниться; свобода зависит от расы.

— Она зависит от воспитания, — сказал негр. — С тех пор, как мы к нашему чёрному племени привили американский дух, мы чувствуем себя способными к самоуправлению, так точно, как те тысячи ирландцев и немцев, которые каждый год эмигрируют в Соединённые Штаты и там перерождаются так же точно, В три поколения мы овладеем долиною Нигера; остальное — просто вопрос времени.

— Блестящая мечта, — сказал Гиацинт, — но она слишком прекрасна, чтобы осуществиться.

— Это сомнение показывает, что вы со старого материка, — ответил негр, — Вы небось как наши сенегальские соседи: те воображают, что заводят колонии, когда посылают генералов воевать с неграми, и префектов — муштровать и притеснять белых. Мы не так делаем. Наши завоевательные орудия — мир, свобода и труд. У нас община, как полипник; вырастая, она производит почку, новую общину, которая присоединяется к первой, продолжая жить своею собственною жизнью. В свою очередь эта почка производит новую клеточку, которая будет так же плодовита. Дело не останавливается никогда. Таким образом, без шума, мало-помалу, действием неслышной и неотразимой работы наш народ растёт, покрывает землю, поглощает и перерабатывает варварство. Уже более ста тысяч негров, пришедших из внутренней Африки, поступили в наши школы и там усваивают нанги идеи и нравы. Этих невежественных и жестоких звероловов мы превратили в пахарей, в ремесленников, в граждан. Будущее наше, Община изменит вид Африки, и недалёк тот день, когда, заняв место в ряду цивилизованных наций, мы все составим один народ и одну республику.

— Если не разобьётесь на тысячи кусков, — сказал Гиацинт.

— Ещё заблуждение старого света, — спокойно сказал чёрный, — У нас, когда государство есть федерация маленьких республик, живущих каждая своею собственною жизнью, обширность государства является только лишнею гарантиею общего мира и общей свободы. Где может произойти разрыв? Центр везде, окружность нигде. Америка в полном цвету, только что возникшая Австралия, Африка в своём первом зародыше говорят вам, что теперь целые материки вступают в политическую жизнь, и что старая Европа, раздробленная и порабощённая, скоро вступит в историю, как древний Восток, и сделается обломком погибшей цивилизации.

— Не думаю, — сказал Гиацинт, отчасти взволнованный этим предсказанием.

— Однако так будет, — ответил негр, — если только Европа не заимствует у нас нашей американской свободы и не изменит духа своих сынов. Извините, иностранец, — прибавил он, — вот солнце опускается, мне надо побывать в училищном комитете, в военном комитете и в собрании банка, Я должен с вами проститься.

— Вы один из главных чиновников страны? — сказал Гиацинт.

— Нет, — сказал негр, улыбаясь, — я просто масляный торговец и гражданин Либерии.

В ожидании феи Гиацинт гулял по улицам Монровии; он посетил порт, магазины, церкви, школы, библиотеки. К великому своему изумлению, он заметил, что негры не Ротозеи и что они от этого не хуже.

Воротившись во дворец, он сказал фее:

— Матушка, я нашёл свою конституцию и думаю, что, по вашей милости, я успею осчастливить мой народ.

— Тем лучше, милое дитя моё, — ответила добрая фея. — Теперь обними меня и простимся. Ты меня больше не увидишь. Где начинается разум, там конец моему царству. Тебе даны на долю ум, сила и красота. Опыт научил тебя присоединять к этим качествам справедливость и доброту: ты теперь мужчина; иди смело вперёд; тебе придётся выдержать не одно испытание. Народы, как дети: кричат, когда их умывают. Но за тебя будут твоя совесть и чувство исполненной обязанности; это дороже тех рукоплесканий, которые пошлая или подкупленная толпа бросает всем сильным земли. От тебя одного на будущее время зависят твоё счастье и твоя слава; я тебе больше не нужна; прощай.

Гиацинт, рыдая, обнял фею и заперся в своём кабинете. В тот же вечер он написал конституцию в двенадцать параграфов; то была — не в укор будь сказано великому законодателю — просто хартия Либерии. В сущности, то было сороковое издание конституции Соединённых Штатов.

Здесь оканчивается тысяча сто тридцать третий том Летописей Ротозеев, обширной учёной коллекции, которая одна, сама по себе, наполняет историческое отделение всех больших библиотек. Чтобы закончить рассказ, мы должны обратиться к газетам.

Вот, во-первых, несколько выписок из Умеренности. Это любимая газета Ротозеев, потому что она составляет ожесточённую оппозицию: