Скотти Дин умер — умер и лежит в могиле, и вот он опять тут, идет рядом с ним. Он ощущал его присутствие, это присутствие было точно предостережение, оно навевало на него странные мысли. Он вернулся к хижине и тихонько вошел в дверь. Пелетье спал. Маленькая Тайна дышала сладким неведением младенчества. Он остановился и поцеловал ее шелковые кудри и долго держал в руке один из ее локонов. Через несколько лет они потемнеют и станут такими же золотисто-бронзовыми, как у той женщины, у женщины, которую он любит. Постепенно спокойствие снизошло на его душу.

В конце концов у него все же оставалась надежда. Она — старшая Изабелла — знает, что он любит ее так, как ни один человек на свете не будет любить ее. Он доказал ей это. А теперь он идет к ней.

Вернувшись после похорон, Билли разделся, потушил свет и лег в постель. Он быстро заснул, и ему снилось много снов. Сначала сны были веселые и приятные. Он снова переживал первую встречу с этой женщиной. Опять его восхищала ее красота, ее чистота, ее вера и доверие к нему. Но потом началось что-то смутное и тревожное. Он дважды просыпался и каждый раз садился на скамейке, испытывая тот же непобедимый страх, какой овладел им у могилы.

Когда он проснулся третий раз, он зажег спичку, чтоб посмотреть на часы. Было четыре часа. Он почувствовал себя совсем разбитым. Ноги болели от пятидесятимильного бега по снежной равнине. Но спать он больше не мог. Что-то — он не задавался вопросом, что именно, — побуждало его действовать. Он встал и оделся.

Когда два часа спустя Пелетье проснулся, багаж и санки Мак-Вея были готовы для путешествия на юг. За завтраком товарищи окончательно сговорились. Перед отъездом Билли оставил товарища одного с Маленькой Тайной, а сам пошел сзывать собак. Когда он вернулся, глаза Пелетье были красны, и он выпускал густые клубы дыма из своей трубки, чтоб спрятать лицо. Мак-Вей часто вспоминал об этом в течение дня. Пелетье стоял в дверях и смотрел таким взглядом, что Мак-Вей предпочел бы не видеть его. Его собственное сердце было полно страха, чувства, в котором ему не хотелось признаваться себе.

Долгие часы он не мог стряхнуть с себя давившей его тяжести. Он шел большими шагами рядом с Казаном, определяя по компасу путь на юг. Когда он в третий раз поравнялся с санями, чтоб посмотреть на маленькую Изабеллу, он увидел, что малютка глубоко зарылась в одеяла и крепко спала. Она не просыпалась, пока он не сделал в полдень привала, чтобы вскипятить чаю. Было четыре часа, когда он снова остановился под ветвями большой ели. Изабелла проспала большую часть дня. Теперь она окончательно проснулась и смеялась, когда он вытащил ее из ее гнездышка.

— Поцелуй меня! — попросил он.

Изабелла не протестовала, протянув к нему обе ручки.

— Ты настоящий маленький персик, — сказал он. — За целый день ни разу даже не захныкала. Ну, а теперь мы устроим отличный костер.

Он принялся за работу, насвистывая первый раз за весь день. Он раскинул казенную палатку, нарубил еловых и кедровых ветвей, так что они на фут глубиной покрыли пол в палатке, а потом полчаса таскал топливо. Тем временем стемнело и огонь освещал снег на тридцать футов вокруг. Он снял с Изабеллы толстый капор, и ее милое личико заалело в свете костра.

В ее спутанных кудрях сверкали красные и золотые отблески, и когда они ужинали, сидя на одном одеяле, Билли замечал в ней все больше того, что он видел в любимой женщине. Когда ужин был закончен, он достал маленькую карманную гребеночку и посадил Изабеллу поближе к себе. Одну за другой он брал пряди ее кудрей и расчесывал их, и сердце его радостно билось, когда он чувствовал их шелк на своих пальцах. Только раз ощутил он на своем лице то же нежное прикосновение волос женщины. Это была случайная ласка, но он хранил ее в сердце, как сокровище.

Это ощущение пробудилось в нем с такой силой, что он оставил маленькую Изабеллу на одеяле, а сам поднялся на ноги. Он подбросил топлива в костер и заметил, что огонь так растопил снег, что он проваливался у него под ногами. Это открытие внушило ему одну мысль. Лицо его загорелось не от огня. Он стал сгребать мягкий снег с помощью лыжи, скатывать его комом и перед удивленным и восхищенным взором Изабеллы начал вырастать снежный человек, не меньше его самого ростом. Он сделал ему голову и руки и глаза из угольков, и когда он был готов, он надел ему на голову свою шапку и всунул в рот трубку. Маленькая Изабелла визжала от восторга, и они оба, взявшись за руки, плясали вокруг него, как он когда-то в детстве плясал с другими детьми. Когда они остановились, в глазах ребенка были слезы от хохота и веселья, и какой-то туман по другой причине заволакивал глаза Билли.

Этот снежный человек воскресил в нем забытые надежды и воспоминания. Они всплывали, и ему казалось, что эта прежняя жизнь была всего только вчера и теперь ждет его там, за опушкой леса. После того как Изабелла заснула в палатке, он долго сидел и смотрел на снежного человека, и в груди его все громче и громче пела радость, так что наконец ему захотелось вскочить и закричать от переполнявших его сердце радостных надежд.

В снежном человеке, медленно таявшем перед огнем, было сердце, душа и голос. Он звал его, побуждал к чему-то, как еще ничто до сих пор не побуждало его. Ему хотелось вернуться на свою родину, к старым товарищам игр, которые превратились теперь во взрослых мужчин и женщин. Они бы встретили его радостно и встретили бы также ту женщину. Потому что, конечно, он возьмет ее с собой. Он убедил себя, что она поедет с ним. И там рука об руку они будут ходить по тропинкам, по которым он бегал в детстве, по лугам и холмам, и он будет собирать цветы для нее вместо матери, которая умерла, и будет рассказывать ей разные истории из прошлых времен. Все это сделал снежный человек!

До поздней ночи Билли сидел перед костром и снежным человеком. Странные и новые мысли приходили ему в голову. И среди них, между прочим, удивление, почему он никогда раньше не слепил снежного человека. Когда он лег, ему снились снежный человек и маленькая Изабелла.

Веселье и смех девочки, когда она проснулась на другое утро и увидела, какую смешную форму приобрел снежных человек от жара костра, снова наполнили его мальчишескими мечтами о счастье. В другое время он бы просто сказал себе, что это безрассудство. Когда они позавтракали и вышли в путь, он продолжал болтать и смеяться с маленькой Изабеллой, поминутно брал ее на руки и нес рядом с собаками.

— Мы идем домой, — повторял он ей снова и снова. — Мы идем домой к маме… к маме… к маме!

Это слово приводило его в восторг, и каждый раз, как маленький ротик Изабеллы повторял за ним это слово, его сердце трепетало от восторга. К концу этого дня это слово стало казаться ему самым сладким словом в мире… Он пытался сказать «мать», но его маленькая спутница смотрела на него непонимающими глазами, и ему самому это слово тоже не нравилось.

— Мама, мама, мама! — повторял он сотни раз в этот вечер, сидя перед костром, укладывая ее и завертывая в теплое одеяло; он говорил ей что-то о том, как она теперь будет хорошо спать. Но Изабелла так устала и так хотела спать, что уже не слушала его.

Даже когда она спала крепким сном, а Билли один курил свою трубку, он все еще шептал порой это дивное слово и вынимал из кармана прядь блестящих волос, радостно любуясь ими при свете костра.

К концу следующего дня маленькая Изабелла повторяла за ним начало детского стихотворения, которому научила его мать много-много лет назад, так много, что и сама она представлялась ему теперь не живой женщиной, а каким-то бесплотным виденьем. А на. четвертый день Изабелла лепетала его все, без всякой помощи.

На утро пятого дня они добрались до Серого Бобра, и Изабелла стала серьезной при виде перемены, происшедшей в нем. Он больше не забавлял ее, а понукал собак, ни на минуту не спуская внимательных глаз с малейшего признака дыма, следа или помеченного дерева. В его сердце начинали просыпаться сомнения, угнетавшие его. В эти последние часы перед встречей с Изабеллой в нем наступила неизбежная реакция. То, что некоторое время тому назад возбуждало в нем радость, теперь нагоняло на него тоску. Но над всеми другими мыслями господствовала одна ужасная мысль: он несет ей весть о смерти — о смерти ее мужа. А он знал, что для Изабеллы Дин все радости и надежды мира воплощались в муже и ребенке.