Он попал в Чайквиан в благоприятный момент. Правительственная геологическая и картографическая экспедиция как раз собиралась в неисследованную область между рекой Славой и Большим Медведем, и трое участников ее, прибывших из Оттавы, уговаривали Мак-Вея присоединиться к ним. Он воспользовался случаем и пробыл с ними пять месяцев до возвращения экспедиции на реку Макензи. Он остался в форте Провиденс до поздней весны, а оттуда отправился в форт Уриглей, где у него было много приятелей среди служащих.

Пятнадцать месяцев скитаний оказали на него свое действие. Он уже не мог больше противиться страсти к передвижению. Она влекла его с места на место и в нем все больше и больше крепло желание вернуться на свое старое место на берегу большого залива на дальнем востоке. Он почти решил присоединиться к строителям новой океанской железной дороги в горах Британской Колумбии. Но в августе, вместо того чтобы очутиться в Эдмонтоне, он оказался на Принце Альберте, за триста пятьдесят миль к востоку.

Оттуда он пустился на север с компанией, отправлявшейся на озеро Ля Ронж, а в октябре повернул один на запад через Сисипук и Безентвуд и водой до Нельсон-Хауза. После недельного отдыха он продолжал двигаться на север, и 18 — го декабря — в день первого из двух жестоких буранов, придавших зиме 1909 — 1910 года такой трагический характер в истории народов Дальнего Севера — он находился в тридцати милях от фактории Йорк. Он пять дней добирался до поста, где задержался на несколько недель.

Это была первая из тех ужасных недель голода и жестокого мороза, когда в северных странах умерло более полутора тысяч человек. Начиная от северной равнины и вплоть до края южного креста вся земля была покрыта снежной пеленой от четырех до шести футов глубиной; с середины декабря до конца января температура не поднималась выше 40° ниже нуля, а большей частью держалась между 50 и 60.

Со всех концов территории на посты приходили известия о голоде и смертях. По трапперским тропинкам из-за холода невозможно было пробираться. Американские и северные олени и даже пушные звери закапывались в снег. Индейцы и метисы собирались на постах. В Йоркской фактории Мак-Вею дважды пришлось видеть, как матери приносили на руках замерзших детей. Однажды явился белый траппер с собаками и санками, а в санках лежала завернутая в медвежью шкуру его жена, умершая в лесу, в пятидесяти милях оттуда.

В течение этих ужасных недель Билли не мог ни днем ни ночью прогнать из своих мыслей большую и маленькую Изабелл. В нем росло опасение, что где-нибудь среди этой дикой страны они страдают так же, как страдают другие. Эта мысль до такой степени преследовала его, что однажды ночью ему приснился ужасный сон — он видел лицо малютки Изабеллы, но это было не лицо, а мертвая маска, бледная, холодная, исхудавшая от голода.

Этот сон заставил его решиться. Он должен отправиться в форт Черчилл. А если Мак-Табб не был там, он пойдет в его хижину на Малый Бобер и узнает, что сталось с Изабеллой и малюткой. Несколько дней спустя, 27—го января, температура внезапно повысилась, и Билли решил воспользоваться этой благоприятной переменой. С ним вместе в Черчилл отправился один метис, и они вышли в путь на следующее утро. К 20—му февраля они пришли в форт Черчилл.

Билли сейчас же зашел в управление. За два года тут произошли значительные перемены, и из старых служащих остался всего один, с которым Мак-Вей обменялся рукопожатием. Его первый вопрос был о Мак-Таббе и Изабелле Дин. Ни одного из них не было сейчас в Черчилле, ни одни не бывал там во время службы нового дежурного офицера.

Но Мак-Вея ожидали три письма. Приходило еще до полудюжины, но их отослали по его старому следу и они где-то затерялись. Эти три недавно вернулись из Фон-дю-Лака. Одно было от Пелетье — четвертое, которое он писал, по его словам, не получая ответа. У Пелетье уже родилась девочка и он спрашивал, уж не умер ли Билли. Второе письмо было от его компаньона из Кабальта.

Третье он долго вертел в руках, прежде чем решился распечатать. Оно не слишком походило на письмо. Оно было измято и порвано на углах и так перепачкано и подмочено водой, что адрес едва можно было разобрать. Оно побывало в Фон-дю-Лаке, а оттуда следовало за ним в Чайквиан. Он распечатал его и увидел, что само письмо было немногим более разборчиво, чем адрес на конверте. Последние слова сохранились, и он громко вскрикнул, убедившись, что оно от Мак-Табба.

Он подошел к окну и попытался разобрать, что написал Мак-Табб. То тут, то там, где вода не смыла все, он мог прочитать то строчку, то несколько слов. Почти все было совершенно смыто, кроме последнего абзаца. Когда Мак-Вей дошел до него и прочитал первые слова, сердце сразу точно умерло в нем, и он ничего больше не видел. Но потом слово за словом он разобрал конец. Когда он повернул окаменевшее лицо к белым вихрям метели, свирепствовавшей за окном, губы его пересохли так, точно он перенес лихорадку.

Часть этих последних строк была тоже неразборчива, но все же их осталось достаточно, чтобы он мог понять, что случилось в хижине у Малого Бобра.

Мак-Табб писал:

«Нам казалось, что ей стало лучше… опять заболела… сделать все. Но лучше не становилось… умерла ровно через пять недель после вашего отъезда. Мы похоронили ее за самой хижиной… Боже… этот ребенок! Вы не поверите, Билли, как я ее полюбил… отдать ее…».

Дальше было еще десяток строк, но вода все смыла и разобрать их было немыслимо.

Билли сжал письмо в руках. Когда он молча вышел в бушующий хаос метели, новый инспектор подумал: «Какое ужасное известие он получил!».

Десять минут Билли слепо боролся с ураганом. Он едва ли сознавал, в каком направлении идет. Но наконец он очутился у опушки леса, бессознательно повторяя имя Изабеллы.

— Умерла… умерла! — бормотал он. — Она умерла… умерла!

И вдруг перед ним сверкнула, пересиливая на мгновенье его горе, мысль о маленькой Изабелле. Она, наверно, все еще там, на Малом Бобре, у Мак-Табба. Среди порывов метели он снова перечитал, что оставалось от письма Мак-Табба:

«Боже… этот ребенок! Вы не поверите, Билли, как я полюбил ее… отдать ее…».

Когда он сунул обратно письмо, в нем наступила реакция. Он быстро повернул обратно к дому инспектора.

— Я отправляюсь на Малый Бобер. Сегодня же, — сказал он. — Кого бы я мог взять с собой отсюда?

Два часа спустя Билли собрался. Товарищем ему вызвался быть один индеец. Собак нельзя было достать ни за деньги ни по дружбе, и они отправились на лыжах на юго-запад с запасом провизии на две недели. Остаток этого дня и следующий они шли с небольшими остановками. С каждым часом нетерпение Билли добраться до хижины Мак-Табба все возрастало.

На утро третьего дня началась вторая из двух ужасных метелей, которые выкосили Север в эту зиму голода и смертей.

Вопреки советам индейца устроить прочную стоянку и выждать повышения температуры, Билли настаивал на продвижении вперед. На пятую ночь среди дикой пустынной местности к западу от Этаупея его индеец не смог разложить костер, и когда Билли подошел к нему, он нашел его умирающим от какой-то странной болезни.

Он сделал для индейца из кедровых ветвей прикрытие от снега и ветра и стал ждать. Температура продолжала падать, и мороз стал невыносимым. С каждым днем провизия уменьшалась, и наконец Билли понял, что они стоят лицом к лицу с ужасающей опасностью. Он заходил все дальше и дальше от стоянки в поисках дичи. Но даже воробьи и северные соколы исчезли.

Однажды у него блеснула мысль, что он может забрать небольшой остаток пищи и попытаться спастись сам. Но мысль эта не возвращалась к нему более. На двенадцатый день индеец умер. Это был ужасный день. Пищи оставалось еще на двадцать четыре часа.

Билли уложил ее со своими одеялами и несколькими жестянками. Он не знал, от какой болезни умер индеец — может быть, от заразной. На всякий случай, чтобы предупредить других, которые могут пробираться той же дорогой, он укрепил над шалашом, где тот умер, шест с красной тряпкой — знак оспы на Севере.