— Со мной он снова чувствовал себя молодым. — Между век с редкими короткими ресницами опять выступили слезы. — Мы никому не причиняли вреда, а просто наслаждались обществом друг друга, продолжая встречаться по воскресеньям, отчего создавалось впечатление, будто у нас есть какое-то будущее. — Слезы потекли по щекам. — Жаль, что я так вела себя в то время, но мне было приятно его внимание и ухаживания. Никогда раньше я не испытывала подобного. Мне оставалось только завидовать Эмбер, у которой было полно воздыхателей. Она уводила их к себе в спальню наверх, и мать ужасно боялась сказать ей поперек хоть одно слово. — Она разрыдалась. — Они всегда смеялись надо мной, а я ненавижу, когда надо мной смеются.

«Какой же это был страшный и неуютный дом! — размышляла Роз. — Там каждый отчаянно искал любовь и не находил ее. Могли ли они все признаться в этом, если бы понадобилось?»

Она выждала, когда Олив немного успокоится, после чего спросила.

— А ваша мать знала, что вы встречаетесь с Эдвардом?

— Нет. Я сказала, что это один коллега с работы. Мы всегда соблюдали крайнюю осторожность. Тем более, если учесть, что Эдвард был лучшим другом моего отца. Если бы тот узнал о наших отношениях, это расстроило бы всех сразу. — Она помолчала. — Правда, в конце концов, это все равно их расстроило, и еще как!

— Они вас раскрыли.

Олив грустно кивнула.

— Эмбер догадалась в ту же секунду, как только обнаружила браслет. Я так и знала, что для нее не останется секретов. Еще бы! Серебряное кресло, Нарния… Разумеется, такой подарок мог сделать только Эдвард, который даже напоминал одного персонажа из той же книги Льюиса — Падлглама. — Теперь она замолчала надолго и сильно затянулась сигаретным дымом.

Некоторое время Роз с любопытством смотрела на нее.

— И что же она сделала? — так и не дождавшись продолжения истории, поинтересовалась журналистка.

— То же, что и всегда, когда она сердилась. Она начала драться: вцепилась мне в волосы и стала тянуть их в разные стороны. Это я хорошо помню. И еще она очень громко визжала. Маме и папе пришлось силой отрывать ее от меня. Кончилось все тем, что со стороны мы стали напоминать участников своеобразной игры в «перетягивание каната»: с одной стороны мой отец и я, с другой — Эмбер и мои волосы. Тогда мне показалось, что весь мир перевернулся с ног на голову. Эмбер визжала и не переставала кричать, что у меня роман с мистером Кларком. — Она горестно уставилась на стол. — Моей матери стало плохо: она побледнела и схватилась за живот, словно ее должно было вот-вот вырвать. Я понимаю: никому не нравится, когда старики начинают ухаживать за молоденькими женщинами. Я часто видела это и в глазах администратора в «Бельведере». — Она нервно покрутила сигарету в пальцах. — Но теперь-то я понимаю, что это было потому, что мать уже знала и об отношениях отца с Эдвардом. Вот почему ее тошнило, а меня мутит и до сих пор.

— Но почему вы не стали ничего отрицать?

Олив с печальным видом затянулась сигаретой.

— В этом не было смысла. Она понимала, что Эмбер не врет. Наверное, ей это подсказывало и шестое чувство. Бывает так, что вы что-то узнаете, и тогда все, что раньше казалось странным и нелепым, вдруг проясняется и становится логичным и понятным. Так или иначе, но они начали орать на меня втроем, потом мать впала в ступор, а отец просто взбесился. — Она пожала плечами. — Я никогда раньше не видела папу таким злым. Тогда же мать выдала ему насчет аборта, и он принялся осыпать меня пощечинами, повторяя только, что я шлюха. А Эмбер в это время кричала, что он просто ревнует, потому что сам по уши влюбился в своего Эдварда. В общем, это было ужасно. — Глаза Олив наполнились слезами. — Так ужасно, что я сбежала из дома. — Она задумалась о чем-то, будто вспомнила нечто забавное. — А когда я вернулась на следующий день, то увидела на кухне море крови, а мать и Эмбер были мертвы.

— Значит, вас не было дома всю ночь? Олив кивнула.

— Да, и все утро.

— Но это же прекрасно! — Роз подалась вперед. — Мы сможем доказать это. Куда вы отправились?

— На пляж. — Она уставилась на свои руки. — Мне хотелось покончить жизнь самоубийством. Теперь я жалею, что тогда не сделала этого. Я просто сидела и думала о том, что произошло, и так прошла ночь.

— Но кто-то должен был видеть вас?

— Нет. Я не хотела, чтобы меня видели. Когда рассвело, я каждый раз пряталась за шлюпкой, когда слышала, что кто-то подходит ко мне.

— Когда именно вы вернулись домой?

— Около полудня. У меня не было еды, и я здорово проголодалась.

— Вы ни с кем не разговаривали по дороге? Олив еле слышно вздохнула.

— Меня никто не видел. Если бы я кого-то встретила, то, возможно, не находилась бы сейчас здесь.

— Как вы попали в дом? У вас был свой ключ?

— Да.

— Но откуда он взялся? — строго спросила Роз. — Вы сказали, что убежали из дома. Логично предположить, что вы пулей вылетели из него, как есть.

Олив вытаращила глаза.

— Я так и знала, что вы мне не поверите, — подвывала она. — Никто не верит мне, как только я начинаю говорить правду. — И она расплакалась.

— Все же я вам верю, — твердо заявила журналистка. — Просто мне хочется выяснить все детали.

— Сначала я пошла в свою комнату, чтобы взять кое-что с собой, и выбралась оттуда только потому, что все они очень громко кричали. — Она поморщилась. — Отец плакал, и это показалось мне невыносимым.

— Ну, хорошо, продолжайте. Итак, вы вернулись домой.

— Я вошла в дом и сразу направилась на кухню, чтобы раздобыть еды. Но как только я переступила порог, то тут же вся измазалась в крови, еще не понимая, что произошло. — Она взглянула на фотографию матери, и слезы брызнули из ее глаз. — Я не могу об этом часто думать, потому что всякий раз мне становится плохо. — Ее нижняя губа сильно затряслась.

— Хорошо, — попыталась успокоить собеседницу Роз. — Давайте сосредоточимся на чем-нибудь другом. Почему вы остались в доме? Почему не выскочили на улицу и не стали срочно звать на помощь?

Олив вытерла слезы кулаком.

— Я не могла пошевельнуться, — пояснила она. — Я хотела убежать, но вместо этого стояла на кухне, как вкопанная. В тот момент я думала только об одном: как было бы стыдно матери, когда люди увидели бы ее без одежды. — Губа продолжала дрожать, как у фантастического ребенка-великана. — Мне было очень плохо. Я хотела присесть, но на кухне не было стульев. — Она прикрыла губы рукой и нервно сглотнула. — В это время миссис Кларк начала стучать в окно кухни. Она орала, что Господь никогда не простит мне моих грехов, и изо рта у нее брызгала слюна. — Олив передернуло. — Я поняла, что мне нужно что-то сделать, чтобы она заткнулась, иначе будет еще хуже. Я схватила в руки скалку и бросилась к двери. — Она вздохнула. — Но по пути я поскользнулась и упала, а когда поднялась и доковыляла до выхода, соседки уже у дома не было.

— И после этого вы вызвали полицию?

— Нет. — Влажное от слез лицо снова скривилось. — Впрочем, подробности теперь я вспоминаю с трудом. Я тогда чуть не сошла с ума, потому что обнаружила, что вся перепачкалась в крови. Я без конца терла руки, стараясь очистить их. Но у меня это плохо получалось, до чего бы я ни дотронулась, все было в крови. — Она широко раскрыла глаза, вспоминая ужасы того дня. — Я всегда была неуклюжей, а тут еще пол скользил. Я постоянно спотыкалась о тела, нагибалась, чтобы поправить их, снова поднималась, а крови на мне становилось все больше и больше. — Печальные глаза снова наполнились слезами. — И тогда я поняла, что во всем должна винить только саму себя. Если бы я вообще не родилась, то этого бы не произошло. Я села и долго сидела неподвижно, потому что мне было очень плохо.

Роз в недоумении смотрела на опущенную голову Олив.

— Но почему вы все это не рассказали полиции?

Она подняла туманные, наполненные слезами глаза на Роз.

— Я так и собиралась поступить, но только со мной никто и разговаривать не стал. Понимаете, они с самого начала почему-то решили, что все это натворила я. А я в это время думала, чем же закончится все со мной и Эдвардом, и с Эдвардом и отцом. Потом я размышляла о своем аборте, об Эмбер и ее младенце, и мне пришло в голову, что все будет гораздо проще, если я скажу, что все сделала я.