Роз приложила все усилия, чтобы голос ее прозвучал ровно.

— А кто, как вы думаете, на самом деле сделал это? Олив выглядела жалкой и беззащитной.

— Я уже давно не думаю об этом. — Она сгорбилась, словно хотела защитить себя от кого-то. — Потом я решила, что это сделал отец, а они все равно решат, что это натворила я. Он оставался единственным, кто мог бы спасти меня. — Она начала теребить губы. — И потом, когда я сказала то, что от меня все ждали, я испытала большое облегчение. Мне не хотелось идти домой. Понимаете, мать умерла, а Эдвард оставался рядом, и наша тайна открылась. Наверное, я бы просто не смогла вернуться домой.

— Почему вы решили, что это сделал ваш отец?

Из горла Олив вырвался стон, напоминающий сдавленный крик раненого зверя.

— Потому что мистер Крю чудовищно обошелся со мной. — Она снова расплакалась, и ее горе ручьями слез излилось на измученное лицо. — Обычно, когда он приходил к нам домой, то дружелюбно похлопывал меня по плечу и справлялся: «Ну, как дела у нашей Олив?» А тогда, в полицейском участке. — Она закрыла лицо руками. — Он постоянно держал платок у рта, словно его все время тошнило. Он находился в другом углу комнаты, когда сказал мне: «Ничего не говори ни мне, ни полиции, иначе я не смогу тебе помочь». Вот тогда я поняла все.

Роз нахмурилась.

— Почему вы так решили? Я, например, ничего еще не поняла.

— Потому что отец был единственным человеком, кто знал, что меня не было ночью и утром дома. Но он не стал говорить это ни мистеру Крю, ни полицейским. Наверняка, это сделал отец, в противном случае он обязательно бы постарался спасти меня. Но он предпочел отправить меня в тюрьму, потому что оказался самым настоящим трусом. — Она громко всхлипнула. — А потом он умер и завещал все свое состояние ребенку Эмбер, хотя мог оставить после себя письмо, в котором бы написал о том, что я невиновна. — Она с досады ударила ладонями по коленям. — Впрочем, какая теперь разница? Его ведь больше нет.

Роз взяла сигарету из пальцев Олив и поставила ее вертикально на стол.

— Почему вы не сказали полиции, что считаете, будто это сделал ваш отец? Сержант Хоксли обязательно бы выслушал вас. Он и без того подозревал вашего отца в убийствах.

Толстая женщина опять уставилась на стол.

— Я не хочу об этом говорить.

— Но вы должны это сделать, Олив.

— Вы будете надо мной смеяться.

— Скажите мне.

— Я была голодна.

Роз непонимающе встряхнула головой.

— Ну, и что?

— Сержант принес мне сэндвич и добавил, что после того, как мы закончим с заявлением, он угостит меня полноценным обедом. — Ее глаза снова наполнились слезами. — Я не ела весь день и была очень голодна, — заскулила Олив. — Было быстрей и спокойней сказать им все то, что они хотели услышать, а потом по-настоящему пообедать. — Она начала крутить себе руки. — Люди будут за это надо мной смеяться, да?

Роз удивилась, почему ей ни разу не приходило в голову то, что ненасытный голод Олив мог повлиять на ее признание. Миссис Хопвуд говорила о ее чувстве голода, а стресс, полученный молодой женщиной в тот день, мог еще больше усилить его.

— Нет, — она решительно покачала головой. — Никто над вами смеяться не будет. Но почему вы и на суде продолжали утверждать, будто виновны? У вас было время оправиться от шока и придти в себя. Вы могли бороться за свою свободу.

Олив вытерла слезы.

— Было слишком поздно. Я сделала признание. Мне не за что было сражаться, может быть, только за то, чтобы меня признали ограниченно вменяемой на момент преступления, но я не допустила бы того, чтобы мистер Крю объявил меня психопаткой. Я ненавижу его.

— Но если бы вы рассказали кому-нибудь правду, вам бы поверили. Вот вы рассказали все мне, и я поверила вам.

Олив отрицательно покачала головой.

— Ничего я вам не рассказала, — ответила она. — Все, что вы знаете, вы раскопали сами. Вот почему вы мне поверили. — Ее глаза снова наполнили слезы. — Я пыталась сделать так, как вы сказали, как только очутилась в тюрьме. Я рассказала все священнику, но он меня недолюбливает, а потому посчитал, что я все придумала. Я призналась в совершенном, понимаете, а признания исходят только от того, кто виновен. Больше всего я боялась психиатров. Меня пугало то, что, если я буду отрицать убийства и при этом не проявлю раскаяния, они посчитают меня сумасшедшей и отправят в Бродмур.

Роз смотрела на сгорбленную женщину с состраданием. Никто не оставил Олив ни единого шанса на спасение. И кого, в конце концов, нужно было обвинять в случившемся? Мистера Крю? Или Роберта Мартина? Полицию? Или, может быть, беднягу Гвен, чья жизнь целиком стала зависеть от Олив? Лучше всех выразился Майкл Джексон, когда сказал: «Она была одним из тех, о ком вы вспоминаете только в том случае, когда вам требуется помощь. Но вы вспоминаете о них с облегчением, потому что знаете — этот человек не подведет». «Это не Эмбер старалась всем угодить, — размышляла Роз, — а Олив. В результате получилось так, что она выросла зависимой от всех остальных. И когда рядом с ней не осталось никого, кто подсказал бы, как следует действовать, она выбрала путь наименьшего сопротивления».

— Через пару дней вы услышите официальное сообщение, но мне хочется, чтобы вы узнали об этом сейчас. Мистера Крю обвинили в растрате средств вашего отца и попытке незаконного присвоения чужого имущества. Сейчас он выпущен под залог до суда. Кроме того, против него может быть выдвинуто обвинение в убийстве. — Наступила долгая тишина. Олив задумалась.

Когда она посмотрела на Роз, у журналистки мурашки поползли по коже, столько значимости и осознания собственной правоты сияло в этих глазах. Роз вспомнилась простая истина, которую открыла ей сестра Бриджит: ведь Олив выбрала ее, Роз, а не монахиню. А в чем заключается истина самой Олив?

— Я это уже знаю. — Олив лениво достала булавку из платья. — Слухи, — пояснила она. — Мистер Крю нанял братьев Хейз, чтобы разделаться с рестораном сержанта Хоксли. Вы были там как раз в это время, и вас поколотили вместе с сержантом. Мне очень жаль, хотя ни о чем другом я не сожалею. Мистера Хейза я всегда недолюбливала. Он постоянно игнорировал меня и разговаривал только с Эмбер. — Она воткнула булавку в стол. На ее головке оставались крошки подсохшей глины.

Роз вопросительно посмотрела на булавку.

— Это же только предрассудки, Олив.

— А вы говорили, что если верить, то может получиться.

Роз пожала плечами.

— Я хотела пошутить…

— А вот Британская энциклопедия не шутит. — Олив нараспев начала читать наизусть: «Страница 96, том 25, заголовок: Оккультизм». — Она хлопнула в ладоши, как шаловливый ребенок и продолжила, переходя на крик: «Колдовство срабатывало в Салеме, потому что люди, участвовавшие в ритуалах, верили в него».

Она заметила, как тревожно нахмурилась Роз.

— Все это чушь, — холодно заключила Олив. — Так мистер Крю будет осужден?

— Не знаю. Он утверждает, что ваш отец разрешил ему пользоваться его деньгами в то время, пока будут вестись поиски вашего племянника. И весь кошмар состоит в том, — она горько усмехнулась, — что рынок стал снова оживать, и вполне вероятно, что Крю сумеет выгодно распорядиться своими приобретениями, чтобы никакой растраты в итоге не было.

Из других обвинений реальным оставалось только то, что Крю хотел нечестным путем завладеть «Браконьером», принадлежавшим Хэлу, да и то только потому, что брат Стюарта, человек слабовольный, во многом сознался полиции.

— Он, конечно, все отрицает, — продолжала Роз, — но полиция уверена, что ей удастся усадить за решетку и Крю, и обоих братцев Хейз. Я бы отдала все, чтобы ваш адвокат сел за халатность. Наверное, он и был одним из тех, кому вы все-таки решились рассказать всю правду?

— Нет, — с сожалением вздохнула Олив. — В этом не было никакого смысла. Он долгие годы работал на отца и не верил, что отец мог совершить такое.

Роз начала по кусочкам сортировать информацию, стараясь сделать правильные выводы.