Так слушайте!

На протяжении всей истории Ирландии — длинной, бурной и удивительной — не было, мне думается, женщины, равной по уму жене Гоб-ан-Шора, кроме, пожалуй, одной, имя которой Сав, жены самого О'Доннела. Да, это была необыкновенная женщина.

Про жену Гоба я вам расскажу позже, только б не забыть.

Сам О'Доннел, принц Донеголский, по-своему тоже был очень умен. Как-то раз на пасхальной неделе он принимал у себя при дворе именитого испанского гостя, и не хватило вдруг яблок. Он тотчас послал слугу в ближайшее аббатство, однако скупая братия ответила, что, увы, от старых запасов ничего не осталось и пока не поспеет новый урожай, яблок у них не будет.

Тогда О'Доннел приказал отправить монахам в подарок связку свечей. И посланец, который отнес их, вернулся обратно с корзиной чудеснейших яблок.

О'Доннел тут же сочинил на гэльском языке остроумное двустишие и отослал его с выражением своей благодарности в аббатство: мол, он потрясен открытием, что свечи помогают яблокам созревать раньше времени.

Да, только начали-то мы с вами говорить о его жене Сав, еще более умной, чем он. История о том, как он нашел ее, дочь бедняка из бедняков, и пленился ее мудростью, уже сама по себе превосходна, и, может быть, я поведаю вам ее, когда будет веселей у меня на душе. А сейчас я хочу рассказать вам, как Сав перехитрила своего любимого мужа.

Когда он впервые был пленен ее ясным умом и думал удивить эту босоногую девушку известием, что собирается на ней жениться и сделать ее хозяйкой своего сердца и своего дома, то удивляться пришлось ему самому, так как она наотрез ему отказала. Как только он успокоился, то спросил ее о причине такого безрассудства. И Сав ответила:

— Ослепленный любовью, вы сейчас не замечаете ни моего положения, ни моей бедности. Но придет день, когда, если я осмелюсь разгневать великого О'Доннела, он забудет, что я ничем не хуже его, если не лучше, и ввергнет меня снова в ту нищету, из какой поднял.

Клятвы О'Доннела, что этого никогда не случится, не поколебали ее. Он просил ее, и умолял, и преследовал день за днем, с понедельника до воскресенья, и опять день за днем, пока наконец Сав — подобно Сэлли Данлейви, когда та согласилась выйти замуж за большого и неуклюжего Мэнни Мак Граха, чтобы отделаться от него, — согласилась стать его женой.

Но она потребовала от О'Доннела клятвы, что, если придет день — а он наверное придет, — когда О'Доннел пожалеет о совершенной им глупости, станет ее попрекать и прикажет убираться назад, ей разрешено будет забрать из его замка все, что она сама выберет и сумеет унести у себя на спине за три раза.

Счастливый О'Доннел громко смеялся, согла шаясь на это ее чудное условие.

Они поженились и были счастливы. У них рос уже сын, в котором оба души не чаяли. И в течение целых трех лет О'Доннел сдерживал свой буйный нрав и не обижал ту, которую нежно любил, хотя его частенько подмывало на это, когда ей удавалось, и весьма умело, расстроить вероломные планы этого самодержца.

Но однажды она зашла слишком уж далеко, и это позволило королевским придворным посмеяться над былым величием короля.

У короля шел прием. Его жена сидела с ним рядом и с беспокойством наблюдала, какой страх он внушает всем, даже когда удовлетворяет просьбы одного просителя за другим. Вдруг какой-то босоногий монах дерзко шагнул прямо к королю. Быть может, ему и следовало вести себя поскромнее, но он был явно обижен.

— Ты кто такой? Что у тебя за просьба? — О'Доннел замахнулся плеткой, чтобы поставить раба на место.

Но человек этот не оробел, напротив — еще более дерзко и вызывающе он ответил:

— Посланник Бога я, О'Доннел! Господь прислал меня, чтобы потребовать от тебя исправить все зло, какое ты совершил.

Королева сдержала удар, который О'Доннел готов был обрушить на голову этого безумца. Она рукой остановила своего мужа и очень спокойно ответила разгорячившемуся монаху:

— Мы слышали много хорошего о твоем господине. Передай ему, чтобы он ничего не боялся и приходил сюда сам. Пусть смиренно сложит к нашим ногам свою обиду, и тогда он узнает, как добр и милостив великий О'Доннел.

В тот день при дворе вспыхнули беспорядки. Взбешенный О'Доннел тут же явился в покои жены и сказал:

— Ах ты шлюха! Но так мне, дураку, и надо! Что хорошего мог я ожидать, женившись на нищенке, дочери нищего! Долой из моего замка и с глаз моих! Навсегда!

— Прекрасно, — ответила спокойно Сав. — Но я заберу с собой самые большие ценности, какие только захочу.

— Забирай что угодно! — крикнул он. — Все равно я еще дешево от тебя отделался!

И все же он с болью смотрел, как она собирает все редчайшие и самые ценные украшения, какие делали его замок предметом всеобщей зависти. Но в гордыне своей он не промолвил ни слова. В полном молчании наблюдал он и весь его двор, как она перенесла свою ношу через разводной мост и, сложив ее на той стороне, вернулась назад.

— Что последует за этим? — храбро спросил он, стоя рядом с дивившимся на все это сыном и держа его за руку.

Повернувшись к нему спиной, Сав сказала:

— Посади ко мне на плечи нашего сына!

На мгновение О'Доннел остолбенел. Но он тут же вспомнил о прославленной неустрашимости всех О'Доннелов и не моргнув глазом оторвал частицу своего сердца — сына своего, посадив его на плечи этой жестокой.

Она перенесла сына через мост и опустила на мешок с бриллиантами, золотом и прочими драгоценностями, а сама вернулась опять.

— Ну, а теперь?

О'Доннел был тверд как скала, и как гранит был тверд его вопрос: «Ну, а теперь?»

— А теперь, — ответила эта необыкновенная женщина, — самое ценное. Теперь ты садись ко мне на спину, моя самая тяжелая ноша!

В старину говорили:

Очень мудро поступил наш Колм, когда еще в шестом веке, основав в Ионе свою знаменитую школу и поселение монахов и ученых, он запретил брать с собой корову. «Куда привели вы корову, — говорил этот мудрый человек, — туда за ней последует и женщина. А куда пришла женщина, туда последуют и неприятности».

Когда я читаю теперь о замечательных ученых, которые удивляют все человечество, я спасаюсь от чувства благоговения, обращаясь к воспоминаниям о заветном местечке у камина в доме Туатала О'Сливина в те далекие времена, когда я был молодым и самодовольным школьным учителем в Глен Куах и полагал, что я — кладезь премудрости, с которым по учености не сравниться никому от самой границы Карн-на-Уин до морского побережья У Банлах и от ущелья Барнес Мор до утесов Слав Лиг, — да, так я вспоминаю заветное местечко возле пылающего очага в доме Туатала и его рассказ об ученом Фиоргале, поведанный, пожалуй, не без умысла, в чем я тогда не сумел разобраться.

Много воды утекло со времен ученого Фиоргала: кто жаловался тогда на зубную боль, вот уже целая тысяча лет как и думать о ней позабыл. В те дни ученых Ирландии знали и чтили во всем белом свете. Постигнув всю земную премудрость, знаменитые ирландские ученые так заносились в своей славе, что отправлялись в путешествие на восток и на запад и вызывали на спор, самый затейливый, какой только можно было придумать, любого из прославленных мудрецов.

Когда объявлялось такое вот необыкновенное состязание в учености между двумя великими самодовольными учеными мужами, доктор бросал своего пациента, хотя тот еще не успел отдать Богу душу, жених бросал невесту, а часовой — свой пост, хотя и видел вторгающуюся армию, король — свой трон, а нищий — суму, — словом, каждый готов был расшибиться в лепешку, только бы увидеть, кто кого положит на обе лопатки. Все просто с ума посходили из-за этих споров, и страна начала приходить в полный упадок, а ни старый, ни малый и не замечали этого, пока находилось еще достаточно дураков, с кем бы можно было поспорить о том, кто из всех ученых Ирландии наимудрейший.