— Может, милостивцу, поесть чего? — осведомился он.

— Комнату бы мне, — ответил я.

— Лучшая комната у нас свободна. Пять фельдов в сутки.

— Хорошо, только деньги завтра, когда разбойнички ваши заплатят.

Хозяин с готовностью закивал. Я понял, что в корчме Айи мне открыт кредит — пока открыт. Все будет зависеть от того, как пройдет мой поход к заимке на Медвежьем ручье. Ничего, не в таких переделках бывали. Все будет тип-топ.

— Тогда покажи мне мою комнату, — сказал я, допивая вторую кружку пунша. — Я спать хочу.

Ночлежная комната в деревенской корчме не отличалась комфортом, но выспался я неплохо — зимние путешествия очень утомляют, да и выпитый пунш меня согрел и расслабил. Трактирщик был уже на ногах. Я перекусил жареным хлебом с сыром, взял в дорогу бутылку вина (опять же в счет будущей платы) и вышел во двор, в утренний, свежий, пробирающий до костей мороз. Немедленно черная тень отделилась от примыкавшего к таверне амбара, и я с радостью узнал Уитанни.

— Ах ты, моя девочка! — прошептал я, прижимая гаттьену к груди. — Куда же ты от меня сбежала-то?

— Уиттани фиен ньярр а-лайн уин дханнаник вирр Ллэйрдганатх самраарр! — простонала гаттьена, посмотрела мне в лицо круглыми от ужаса глазами. — Дханнан Валльенхоррст нрар прраи Ллэйрдганатх йоста?

— Точно, кисуля. Сам Валленхорст со мной говорил. И предложил мне сотрудничество, представляешь? Видать, крепко его жареный петух в жопу клюнул.

— Най хенна! — испугалась Уитанни.

— Придется. Чую я, за такой внезапной милостью стоит что-то очень и очень скверное, киса. Надо во всем разобраться. Я ж как-никак детектив, пусть и хреновый.

— Най хенна!

— Вот только без капризов, хорошо? Пойдем, у нас дело есть. Прогуляемся немного.

Дорогу до заимки, о которой говорил старый Аллейн, я нашел без труда — тут и впрямь заблудиться было просто невозможно. Мы дошли до развилки, повернули налево, и очень скоро я увидел впереди группу домиков, почти утопавших в снегу, а возле них — людей и лошадей. Сердце у меня екнуло, но страха я не испытывал. В конце концов, я лекарь, а у военного врача даже на поле боя неприкосновенный статус. Хотя, черт его знает, вдруг этот раненный вожак уже ласты склеил — тогда мне ничего хорошего не светит.

Мне навстречу, проваливаясь в глубокий снег, шли двое. Метров за тридцать подали знак — стоять. Я остановился, опершись на посох. Уитанни за моей спиной недобро зафыркала.

— Спокойствие, киса! — велел я.

Бандиты подошли ближе. Мужчина с алебардой в руках и молодая женщина, оба в мехах и коже, на мужчине шапка с пером, на женщине бархатный берет. Я вздрогнул — лицо женщины от брови до подбородка пересекал страшный шрам, правого глаза не было, а левый, водянистый и холодный, смотрел на меня крайне недружелюбно.

— Стоять! — повторила дама, наставив на меня пистоль с дымящимся фитилем в замке. — Оружие на снег!

— У меня нет оружия, мадам, — ответил я самым любезным тоном. — Я лекарь. Крестьяне в Айи сказали, ваш командир болен и нуждается в помощи. Вот я и пришел.

— Ты не местный, — сказала с подозрением наемница. — Я тебя не знаю.

— Все верно, мадам. Я странствующий лекарь. Пришел в Айи и узнал о болезни вашего начальника.

— Если вылечишь командира, получишь награду, — произнесла женщина, сделав знак подойти ближе. — Если обманул, или причинишь ему вред, я тебя на костре заживо зажарю.

— Я не ради награды пришел, и не ради смерти на костре, — ответил я. — Веди к своему командиру.

Во дворе заимки нас встретили еще человек пять вооруженных бандитов. Следуя за женщиной с пистолем и под тяжелым взглядами прочих разбойников, мы с Уитанни прошествовали в дом. Внутри низкой темной продымленной избы стояла жуткая тошнотворная вонь. В самом углу, у натопленной печи, едва освещенный тусклой масляной коптилкой, лежал человек, накрытый одеялами из шкур. Я подошел ближе и удивленно воскликнул:

— Люстерхоф?

— Ты? — проскрипел бывший орденский охотник, силясь оторвать голову от грязной подушки. — Хвала Вечным! Теперь…кх-кх… я не умру!

— А ты собрался умирать? — Я опустился на табурет, который поднесла все та же одноглазая наемница, Уитанни осталась стоять рядом со мной. — Я запомнил тебя крепким парнем. Правда ты сильно отощал и осунулся.

— Ты еще жив, крейонская сволочь, ха-ха-ха! — Люстерхоф закашлялся. — Любят тебя боги, любят!

— Что с тобой?

— Нога. Знаешь, Кириэль, даже тебе ее не вылечить.

Я откинул одеяло и чуть сознание не потерял от вони. Правой ноги у Люстерхофа по сути не осталось. Было черное, сочащееся гноем, гнилое месиво, облепившее обнажившуюся кость.

— Господи помилуй! — Я закашлялся, с трудом удержав съеденный утром хлеб и сыр в желудке. — Ты что ногу, в землю закапывал?

— Антонов огонь это, знаю, — проскрипел Люстерхоф. — Бриш, идиот, решил атаковать вальгардскую хоругвь, что на границе его земель лагерем встала. Показать, кто хозяин. Ну, и пошли мы…

— И что дальше?

— Дальше каюк всем был. Ловушка это была. У них в сосновой роще неподалеку засадный эскадрон стоял, а холоп, что барону весть о вальгардском лагере принес, их лазутчиком оказался. Прямо под клинки и пули нас привел, паскуда!

— Крепко вас потрепали.

— Не то слово. Бришу ядром башку оторвало на моих глазах, Лабиш, собака, струсил, вильфингов из боя стал выводить, так они его самого порвали, а потом стали на всех без разбору нападать — с ними такое сплошь и рядом случается… — Люстерхоф замолчал, знаком показал одноглазой, что хочет пить. Я выждал, пока он напьется. — Короче, весь отряд Бриша там остался, хоть и вальгардцев мы порубили немало. Подо мной коня убили, две пули в ноге, одна в боку — я ее потом сам кинжалом вытащил. А ногу на второй день дергать начало, и понял я, что отбегался… Спасибо Биргит, притащила меня сюда, хоть не в чистом поле сдох…

— Рановато ты собрался помирать, Ромбранд, — я прекрасно понимал, что сейчас только магия ши может помочь охотнику и надеялся, что все получится. — Попробую тебя полечить.

— Погоди, — Люстерхоф положил мне на запястье раскаленную жаром ладонь. — Это она?

— Да, та самая гаттьена.

— Я могу поговорить с ней? — Люстерхоф все же попытался приподняться на локте, уставился на Уитанни. — Ты понимаешь меня?

— Йенн, — холодно ответила гаттьена.

— Хорошо. Я друг Маргет. Ты помнишь Маргет?

— Йенн, — произнесла женщина-кошка. — Уитанни ну-арр майн Маррргьет.

— Я не виноват в ее смерти, — лихорадочно сверкая глазами, зашептал Люстерхоф. — Не виноват! Я любил ее. Клянусь, любил, как свою жизнь. Ты мне веришь?

— Йенн, — в третий раз повторила Уитанни, сверкнув глазищами из-под капюшона.

— Хорошо, — Люстерхоф откинулся на подушку. — Биргит!

— Да, командир? — Одноглазая появилась в дверях.

— Сейчас этот человек попытается меня вылечить, — сказал охотник. — Если у него получится, отдашь ему все деньги, что у меня остались. Если не получится, ты отпустишь его с миром. Приказ ясен?

— Да, командир, — с военной четкостью ответила наемница.

— Тогда ступай… Вот, тебе ничего не грозит, Кириэль. Но я прошу тебя…умоляю… постарайся. Я боюсь уходить. Мне страшно. Я хочу пожить еще немного. Ради Маргет, ради мести. Ты постараешься?

— Да.

— Клянешься?

— Я клянусь.

— Что ты собираешься делать?

— Попробую почистить твою ногу. Будет больно.

— Биргит! — крикнул Люстерхоф. — Принеси спирт!

— Отличная мысль, — одобрил я. — И еще пусть устроит горячей воды и чистый холст на бинты.

Я встал с табурета, подошел к столу и начал раскладывать инструменты. Понятное дело, надежды на весь этот инструментарий никакой — ампутировать ногу у меня умения не хватит, Люстерхоф умрет от шока или кровопотери. Одноглазая, вооружившись ухватом, вытащила из печи горшок с кипятком, поставила на полку печи. Я кивнул ей — мол, то что надо. Люстерхоф лежал неподвижно, только кадык спастически ходил, будто он пытался что-то проглотить.