— Так кровь на них, на твоих трофеях, папаша. Из-за них ведь людей порешат.

— Так не я ж порешу. Пущай убивцев Вечные по делам их судят, а меня за что? Я человек мирный, продал-купил, зла не творю, лихву не требую… Можно-то исцелить ее, твоя милость?

— Ты не болтай, лучше таз подержи, — велел я.

Я кусочком смоченной в спиртовом эликсире ткани стер с пухлой руки женщины грязные разводы, осторожно вскрыл вену, и мужик испугался. Он так смотрел на кровь, натекающую в тазик, что мне на какое-то мгновение даже стало его жалко. Я забыл, что передо мной два мелких и жадных стервятника, строящих свое благополучие на войне и беде других людей.

Женщина застонала, пошевелила головой — видимо, терзавшая ее головная боль начала утихать. Мужик теперь смотрел на меня с почти собачьим обожанием.

— Поправится теперича? — спросил он с надеждой.

— Может и поправится. Все, достаточно, — я начал перевязывать руку. — Не вздумай ей вино давать, ее это убьет.

— Благодетель! — всхлипнул мужик. — Молиться за тебя буду.

— Молиться не обязательно, а вот заплатить бы надо. С тебя два риэля, любезный.

— Два риэля? — Мутные глазки мужика сразу подернул холод. — Это за что, благодетель? За один надрез?

— За лечение. Работа ответственная, так что все по-божески.

— А может, пожалеешь? Мы люди бедные, в скорби и убытке пребывающие. Один риэль, милостивец.

— Ладно, черт с тобой, — я протянул ладонь. — А то жена узнает, сколько ты за ее выздоровление заплатил, прибьет тебя.

Коробейник закивал, начал рыться в складках своего кушака, вытащил потрепанный кожаный кошель, долго скреб в нем пальцами, подслеповато щурясь в полутьме фургона и наконец, вручил мне несколько серебряных монет.

— Здесь только полриэля, — сказал я, позвенев монетками в кулаке. — А ладно, плевать. Идем, Уитанни.

Мужичок, охая и кряхтя, вылез вслед за нами из фуры, несколько раз поклонился нам, продолжая бормотать что-то про «всем Вечным за тебя, милостивец, молиться буду», потом залез на козлы, и фура покатила дальше по весенней грязи на север. Я смотрел ей вслед и усмехался.

— Могу себе представить, как этот пройдоха сейчас радуется, — сказал я Уитанни. — Он ведь уверен, что обдурил нас. Не заплатил лишнего.

— Какая неприятная женщина, — поморщилась Уитанни. — От нее ужасно пахнет.

— Она болеет. От жадности ее болезнь, но неважно. И еще Бог шельму метит.

— Что это значит, Кириэль?

— Это значит, что я хочу есть, и нам надо идти дальше. — Я прижал Уитанни к себе, и мы поцеловались. — Все никак не могу привыкнуть, что ты не превращаешься в гаттьену.

— Уитанни бьенагат буанн, — заявила моя красавица и засмеялась.

— Ага, даже не сомневаюсь, — ответил я, и мы, обнявшись, пошли дальше по размокшей, согретой весенним теплым солнцем лесной дороге.

До Эзера мы добрались за два часа, с самым началом сумерек. Местная таверна оказалась большой и ухоженной, а главное — при ней были гостевые комнаты, и беспокоиться о ночлеге нам не пришлось. За пять серебряных монет мы с Уитанни получили кувшин хорошего сидра, каравай превосходно выпеченного ноздреватого хлебушка, по большой миске чудесного куриного супа с клецками и почетное место рядом с камином. Пока мы ели, корчма постепенно наполнялась народом. Большей частью это были пожилые мужчины в мехах и коже, пришедшие скоротать вечер за кружкой эля или медовухи. Некоторые из них, проходя мимо нас с Уитанни, касались пальцами своих шляп или беретов, и я отвечал на приветствия. Народ в Эзере оказался вполне дружелюбным.

Мы не спеша поужинали, и я собирался было предложить Уитанни отправиться на отдых, но тут в корчме появился человек, которого собравшиеся встретили очень оживленно.

— Петер-Певец! — разнеслось по всей таверне. — А мы тебя ждем, Петер!

Петер, молодой длинноволосый человек вполне артистического облика, одетый в щегольской малиновый колет и цветные шоссы, обошел весь зал, приветствуя собравшихся, потом забрался на один из столов, вытащил из бархатного чехла на поясе бубен, и представление началось.

— Друзья мои, почтенные жители деревни Эзер! — провозгласил Певец, позвенев своим бубном. — Душевно рад, что вы собрались послушать меня, только плохо, что вы не взяли с собой своих дочерей и жен, чтобы я мог приударить за ними! Или вы сделали это специально? Не затем я шел по раскисшим дорогам от самого Набискума, чтобы смотреть на ваши бородатые деревенские рожи.

Ответом нахальному скомороху был дружный хохот — у жителей Эзера с юмором было все в порядке. Певец между тем начал рассказывать последние новости. О восстании в Набискуме, о том, как король Готлих собрался походом на Саратхан, но утонул в реке, после чего великая вальгардская армия позорно разбежалась, но главное — о большом пожаре в королевском дворце в Вортиноре.

— Говорят, пламя охватило весь дворец, а главное башни, выше которых в Вортиноре нет строений, — рассказывал Певец, — и когда я услышал об этом, то сразу вспомнил старинную легенду о Горящих башнях, о том, что падет Вортинор, цитадель зла, и кончится вальгардское иго в наших землях на веки вечные! Сам лорд-правитель Набискума и окрестных земель Рейн Бол рассказал мне эту легенду, а уж ему можно верить, как никому, ибо он своими ушами слышал оное пророчество от Сестер Ши в золотом чертоге Нильгерда!

— Да здравствует Рейн Бол, великий герой крейонского народа! — заорали сразу несколько голосов, и корчму наполнил восторженный рев десятков глоток, стук кружек о столешницы, свист и улюлюканье. Потом Певец, позвенев бубном, продолжил выступление.

— Так что, милые мои друзья, — вещал он, сопровождая свою речь манерными жестами и очень оживленной мимикой, на мгновение напомнив мне Джека-Воробья из «Пиратов Карибского моря», — ныне вступаем мы в царствие Света и Добра, которое продлится тысячу лет. И не высокомерные ши, не брутхаймские бездельники и не выдуманный глупцами Повелитель кошек освободили нашу землю от вальгардского угнетения — это сделали герои-крейоны во главе с Рейном Болом! Мы это сделали, братья мои! И мы можем гордиться собой! Я сочинил балладу о…

— Прошу прощения, — не выдержал я, — так ли вы уверены, любезный менестрель, что Повелитель кошек — всего лишь выдумка?

— Что? — Петер на миг смутился, но быстро взял себя в руки и принял свой прежний самодовольно-развязный вид. — Ах, вы, по всей видимости, нездешний, и не знаете того, что происходит в наших землях последнее время! Очень, очень прискорбно, что вы не осведомлены в должной степени. Но, обещаю, вы уйдете из этой таверны просвещенным всеми лучами Истины!

— Не сомневаюсь, — ответил я. — Однако вы не ответили мне про Повелителя кошек.

— Боги, да тут всем понятно, что это выдумки! — Певец обвел жестом зал кормы. — Слыханное ли дело, чтобы один человек мог сражаться со всем Звездным Орденом? И потом, кому когда удавалось приручить гаттьен, а уж тем паче повелевать ими? Разве можно повелевать ураганом, вулканом, градом, ливнем? Легенду о Повелителе кошек придумали рабы, потому что им нужен был герой. Однако вы же не будете отрицать, что Повелитель кошек до сих пор себя никак не проявил?

— Может быть, — ответил я, наливая в свою чашку еще сидра, — потому что он просто не любит мельтешить, как некоторые?

— Как некоторые? — Певец помрачнел. — О ком вы так непочтительно отзываетесь?

— Не о вас, — я протянул чашу с сидром в сторону менестреля, как бы приглашая его выпить вместе со мной. — Просто я много брожу по свету и слышу самые разные истории. О Повелителе кошек слышал неоднократно. И о Вильяме де Клерке.

— Вы, наверное, любезный, из Блиболаха пришли, из этого города, где придумывают пустые басни и несуществующих героев, — парень пожал плечами. — Знаете, что я вам предложу? Послушайте сочиненную мной песню о вожаке крейонов Рейне Боле, и вы поймете, что истинные герои не нуждаются в легендах.

— С удовольствием, — сказал я и подмигнул Уитанни, которая, слушая наш диалог, состроила очень недовольную гримаску. — Почту за честь.