Пол опять вздохнул и заговорил, глядя перед собой, словно читая письмо:

— Дорогие вооруженные силы Его Величества! Как вам известно, я полон рвения служить вам умом и сердцем на протяжении двух лет, в обмен за что вы станете кормить меня и заботиться обо мне во время моего последующего пребывания в некоем небесном граде. Но позвольте самоуверенно обратиться к вам с просьбой поступить наоборот и отложить мое поступление в ваше распоряжение до тех пор, пока я не поживу в небесном граде и не приобрету более глубокие познания в английской литературе, дабы спустя три года, когда я с радостью поступлю в войска, уже будучи гибридом неологиста и палеографа, если к тому времени добьюсь этого почетного наименования, оказывать неоценимые услуги моим товарищам по казарме при возникновении у них затруднений со словарным запасом…

Кэтлин опять замахнулась на него ракеткой.

— Все умничаешь? Какой ты чванливый! «Неологист, палеограф»! Надеюсь, когда-нибудь в Британском музее из тебя сделают чучело.

Пол закинул голову и захохотал, сразу сделавшись похожим на Джона.

— Смейся, смейся! Слушай, а ведь забавно, что из-за моего отца ты так пристрастился к словам! — Она задумалась.

— Да, если поразмыслить, то это действительно забавно. «Забавно» — не совсем верное слово в данном контексте, но мы это опустим. — Он насмешливо покосился на нее, но на сей раз издевательство не вызвало с ее стороны словесного отпора или попытки врезать ему ракеткой. Радуясь ее новому настроению, он продолжил: — Да, видимо, я никогда не занялся бы словесностью, если бы не дядя. Хорошо помню, как он впервые сказал мне, что все слова состоят из прямых линий. Я не поверил. Даже когда он показал мне это наглядно, я продолжал спорить. Именно поэтому я много лет спустя торжественно сунул ему под нос книгу о китайских иероглифах и сказал: «Распрямите-ка вот это, дядя Дэвид». Ох, и смеялся же он!

— Уже три года прошло, — тихо сказала Кэтлин, — а я продолжаю по нему горевать. Какой чудесный был у меня отец!

Они шли к церкви. В первый раз после корта оба умолкли. У ступенек Кэтлин остановилась и сказала:

— Мне надо зайти.

— Хорошо.

Он стал подниматься вместе с ней.

У двери Кэтлин задержалась.

— Ты бы не ходил. Тетя Мэй будет недовольна.

— Она не узнает.

— Странно, но она всегда все узнает. Помнишь, как однажды она сказала: «От тебя прямо разит ладаном».

— Она это выдумала. Я всегда захожу с тобой в церковь, почему же нельзя сделать это сейчас? Идем!

Он подтолкнул ее в сумрак собора.

После солнца в церкви показалось прохладно. Кэтлин прошла по боковому проходу к передней скамье перед алтарем Богоматери. Именно на эту скамью всегда садилась ее мать, когда в молодости посещала церковь; потом она ежедневно давала в молитвах обещание, что вернется на свое место. Кэтлин низко преклонила колена, после чего устроилась на скамье, опустила голову и закрыла лицо руками.

Пол не преклонил колен, а просто сел на скамью с краю и огляделся. Он всегда удивлялся, почему его так притягивает церковь. Дело было не в красоте архитектуры и внутреннего убранства — последнее казалось ему безвкусным. Кэтлин рассказывала, что роспись подновляют парни из клуба и что прихожане находят ее чудесной; Пол же считал это делом вкуса. Скульптуры казались ему грубыми, за исключением лика Святой Девы, который всякий раз принимал, с его точки зрения, разное выражение. Нет, ему самому было трудно разобраться, почему его так влечет в эту церковь. Не потому ли, что ее любит Кэтлин? Не исключено. Он покосился на нее. Она по-прежнему не отнимала ладоней от лица. Он почувствовал к ней сильнейшую нежность. Какая она чудесная! Чудесно в ней все: лицо, фигура, неподражаемая простота. Она очень старалась выглядеть умной — при этой мысли Пол улыбнулся; он надеялся, что эти старания ни к чему не приведут, потому что любил в ней именно эту врожденную простоту и прямой взгляд на вещи. Этим она пошла в мать. Тетя Сара была такой же, так же просто глядела на вещи. Но тетя Сара никогда не умничала. Она относилась к тем женщинам, которым этого совершенно не требуется. Он помнил, что так оценивал ее и его отец. Отец любил тетю Сару и по этой причине любил Кэтлин, потому что их было невозможно разделить. Пол знал, что ему скоро придется рассказать о своем чувстве к Кэтлин матери и что разговор будет тяжелым. Мать недолюбливала обеих — и Кэтлин, и Сару. Пол не знал, в чем причина. Впрочем, его мать мало кого любила, поэтому ее отношение к Саре и к ее дочери не вызывало у него удивления. Зато отец с радостью назовет Кэтлин дочерью, он прекрасно к ней относится. Однажды Мэй, желая уязвить Пола, сказала, что его отец лучше относится к Кэтлин, чем к родному сыну, но Пол не обиделся: раз отец любит Кэтлин, прекрасно!.. Он встрепенулся и вспомнил о главном, что волновало его в данный момент: почему его тянет в эту церковь? Мистер Роджерс, его учитель в шестом классе, говаривал: «Если человек до двадцати лет не научится обуздывать свои мысли, то уже никогда не обуздает ни их, ни что-либо еще».

Он посмотрел на главный престол алтаря. Главный престол ему нравился. Возможно, из-за него и влекло Пола сюда. Когда-то, давным-давно, Кэтлин объяснила ему, что здесь священник ежедневно возвращает к жизни Христа. В тот раз он чуть животики не надорвал от смеха и еще долго ее дразнил, однако теперь, спустя годы, приобретя знания и изучив историю языка, в котором жили мифы и колдовство, он перестал смеяться. Ему только было непонятно, почему с накоплением знаний он принимал все ближе к сердцу идею ежедневного воскрешения. «Как олень стремится к источнику, так душа моя стремится к тебе». Эти слова, вычитанные некогда в молитвеннике Кэтлин, пришли сейчас ему на ум, и он ощутил беспокойство, словно его ранила их красота.

Кэтлин подняла голову, перекрестилась и улыбнулась Полу. Он встал со скамьи и последовал за ней. Подождав, пока она окунет пальцы в святую воду, перекрестится и преклонит колена, и при этом глядя на главный алтарь, он распахнул перед ней дверь и пропустил ее вперед.

— Как там холодно! — Она перепрыгнула сразу через две ступеньки и крикнула ему через плечо: — После церкви мне всегда так хорошо!

Он тоже в два прыжка оставил позади ступеньки и поровнялся с ней. Они набрали скорость и едва не сбили с ног отца Бейли.

— Никого не видим, да?

Священник поддержал Кэтлин и улыбнулся.

— Простите, святой отец!

— Валите стариков с ног, все вокруг ломаете!

Отец Бейли отряхнул свои брюки.

— Ломаем?! — со смехом переспросили они.

— Ничего смешного! — Он погрозил им пальцем. — Что вы устроили на корте? Сломали скамейку! Кто оторвал спинку от садовой скамейки?

— Святой отец! — Кэтлин прикрыла ладонью рот и посмотрела на Пола. — Мы расшалились и…

— Ничего себе шалости! — Он изобразил негодование. — Насколько я понимаю, там таких шалунов собралось человек десять. Каждый из вас теперь сдаст по два шиллинга на починку. Вам ясно?

Он оглядел обоих. Пол кивнул и ответил:

— Ясно. — Он не добавил «святой отец».

При взгляде на молодого человека выражение лица священника изменилось. Улыбка с него не исчезла, но появилась серьезность.

— Поздравляю, Пол! Оксфорд! Разве не чудесно? Стипендия в Оксфорде! Когда начинаете?

— Не сейчас, сэр. — Словечко «сэр» вылетело непроизвольно. — Сперва мне надо отслужить в армии.

— Когда вы прошли собеседование в Оксфорде?

— Еще до Рождества.

— Наверное, вы произвели на них очень хорошее впечатление, если вам решили дать стипендию.

— Где там! — Пол шутливо вытянул губы и с детской дурашливостью объяснил: — Просто мне повезло. Профессор английского, участвовавший в собеседовании, оказался специалистом по диалектам и, услыхав мой северный выговор, сказал: «Э-э, парень, тебя-то я и ищу! Всеми диалектами владею, кроме того, на котором говорят ваши углекопы. Тебя сам Господь прислал, парень!»

Все трое рассмеялись, оценив акцент. Отец Бейли смеялся очень весело, и у него, как всегда в таких случаях, выступили на глазах слезы.