Она услышала собственное прерывистое дыхание и свист воздуха, который он втягивал и выпускал сквозь стиснутые зубы. Некоторое время они стояли, не произнося ни слова. Потом Джон спросил:

— Значит, договорились?

Еще немного помолчав, она спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Что ты не будешь меня игнорировать, не будешь отталкивать, превращать в пустое место. Я не стану ничего от тебя требовать, даю честное слово. Конечно, я был бы с тобой совсем не таким, если бы ты не принадлежала Дэвиду. Но жребий лег именно так — счастливчиком оказался Дэвид. Пошли.

Он бесцеремонно вытащил ее из-под навеса и проговорил:

— Перестань дрожать! Возьми себя в руки. Пошли.

И повел ее, держа под руку. Со стороны могло показаться, что она перебрала спиртного. Они пересекли пустырь и оказались на задах улицы Камелий. После длительного молчания она проговорила:

— Ты иди. Я сперва загляну к себе.

Он не проявил желания выпускать ее руку, и она вырвалась.

— Перестань, ради Бога! Не здесь! Мало ли кто может встретиться.

Он секунду-другую смотрел на ее профиль с опущенной головой, потом без лишних слов развернулся и зашагал прочь.

Она ждала на ветру, пока захлопнется дверь, а потом бросилась к себе в дом. В кухне она не стала зажигать газ, а упала на колени перед креслом Дэвида и, уронив на сиденье руки и ломая их, взвыла, глядя на тлеющие в камине угли:

— Дэвид, Дэвид, Дэвид!..

Потом она обняла кресло, словно это был сам Дэвид — добрый, нежный и любящий. В голове у нее звучало одно и то же: «Дэвид, Дэвид, Дэвид!» Она убеждала себя, что никто, кроме Дэвида, ей не нужен, что ей нужна только его любовь. Ничего другого, никакой любви Джона! Нет, только не это!

Она замерла, и ее тело снова пережило мгновение небывалого чувственного напряжения, когда она корчилась, из последних сил отражая натиск его плоти. Она опять боролась с ним, опять превращалась в дикарку, упивающуюся соприкосновением своего тела с его, предвкушающую неземной восторг, чувствуя и причиняя боль, рождающую смех, который прокатился бы по ним обоим, слившимся в одно существо…

Кресло покачнулось на ножках, и она спохватилась и замерла, постепенно возвращаясь к действительности.

Только сейчас поняла, что все это время, когда она предавалась сладостным воспоминаниям, из-за стены раздавалось пение. Глядя на камин, она сказала вслух:

— Ничего не могу поделать. Я не виновата.

Словно отвечая на ее призыв, прямо из стены возникла Мэри Хетерингтон с теми же словами, которые она произнесла в день ее замужества: «Смешанный брак дурен сам по себе, тем более гражданский… Остается уповать, чтобы из этого вышел хоть какой-то прок».

Потом к свекрови присоединился священник, отец О'Малли: «Я предупреждал тебя, что за смешанный брак придется поплатиться. Это только начало».

Раньше, думая о смешанном браке, она больше всего боялась загубить свою бессмертную душу, но теперь этот страх лишился смысла. Возможно, это случится, возможно, нет, в любом случае надо сначала умереть, чтобы это выяснить. Только что на нее свалилась куда более реальная напасть, которую можно буквально пощупать, и называлась напасть другой любовью.

— Нет, я его не люблю!

Она вскочила и громко повторила свой приговор. Потом зажала ладонью рот и уставилась в темноту, на стену. Тяжелый вздох всколыхнул все ее тело, и она обессиленно напомнила себе:

— Пора возвращаться.

Если она не поторопится, там начнут волноваться и задавать вопросы, а она должна пресечь любые подозрения. Ничего не случилось и не случится. Она уже сказала и готова повторить: лучше умереть, чем причинить зло Дэвиду. Ведь это он вытянул ее из болота. Пускай он для нее всего лишь соломинка — она готова держаться за эту соломинку всю жизнь. С возникшей этой ночью помехой, с этой животной дикостью она как-нибудь разберется. Она просто обязана это сделать. Сара расправила плечи, проглотила горькую слюну, облизнула сухие губы и, решительно взявшись за дверную ручку, вышла в ночь.

Сара тихо спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Мэри Хетерингтон сидела в кресле у камина с закрытыми глазами. Когда Сара попыталась прокрасться мимо нее на цыпочках, она открыла глаза и сказала:

— Я не сплю.

— А я думала, вы задремали. Ничего удивительного, ведь вы так устали! Он уснул крепким сном, не то что раньше.

— Я заварила чай. Не откажи в любезности, налей себе и мне.

Сара налила две чашки и подала одну свекрови, а потом примостилась на углу стола, прихлебывая свой чай. Мэри сделала один глоток и, не отрывая глаза от чашки, заговорила:

— Сколько всего на нас навалилось! Сначала Новый год, потом три недели беготни! — Глядя на Сару, она добавила: — Ты молодец, Сара! Не знаю, что бы я без тебя делала. От Мэй очень мало проку в уходе за больными, и тяжести поднимать она слабовата.

— Конечно, я больше ее раза в два. Но все равно она прекрасно делает покупки, приносит лекарства.

Сара полагала, будто должна защищать Мэй. Состояние должницы ей не нравилось, и единственный доступный способ выхода из него заключался в том, чтобы поддерживать репутацию Мэй.

— Если бы Джон сейчас работал, мы бы наверняка не справились. У всего есть обратная сторона, не правда ли? Из него получилась отменная сиделка. Дэвид с отцом должны ходить на работу, хотя бы немного спать… — Мэри отхлебнула еще чаю. — Теперь худшее позади, но еще недавно мне казалось, что он не выкарабкается.

— И мне. — Сара покачала головой.

Она вообще не надеялась, что Дэн выживет. Простуда дала осложнение — двустороннюю пневмонию; был момент, когда смерть казалась неминуемой.

— Ох! — Мэри звякнула чашкой о блюдце, приподнялась в кресле, подалась к Саре со словами: — Я ужасно перед тобой провинилась, ты уж не серчай. Надеюсь, это не очень важно, но этим утром сюда заглядывал твой отец. Тебя как раз не было дома.

— Мой… отец? — Сара скорчила недоуменную гримасу. — Сюда? — Она изумленно разинула рот.

— Да, — негромко ответила Мэри. — Он вел себя очень прилично. Спросил, дома ли ты. Я ответила, что послала тебя за покупками. Он сказал, что очень сочувствует моему брату, и спросил, не может ли быть чем-нибудь полезен.

— Мой отец!

— Да, твой отец! Оставь свою мстительность. — Христианская незлобивость Мэри Хетерингтон пришлась сейчас очень кстати. — Казалось бы, мне не пристало учить тебя дочерней покорности, однако тебе не следует питать на его счет недобрые чувства. Это никогда не приводит к добру. Он вел себя безупречно и выглядел очень чистеньким и аккуратным.

— Он не сказал, зачем пожаловал?

— Увы, нет.

— Может быть, моей матери нездоровится?

— Вряд ли. Он сказал, что на прошлой неделе дважды стучался в вашу заднюю дверь, но без толку, и беспокоится о твоем здоровье.

Сара снова скорчила гримасу, но на сей раз ничего не сказала. Чтобы отчим явился с единственной целью ее проведать? Что у него на уме? Не иначе, попрошайничество. Теперь его пособие оставалось целехонько, однако он не был дураком и знал о теплых чувствах, существующих между матерью и ее дочерьми. Он никогда не просил у Сары денег, а просто забирал все, на что мог наложить лапу. С другой стороны, если хорошенько поразмыслить, стал бы он что-то у нее клянчить теперь? Сомнительно. Но все равно ей не терпелось узнать, что он задумал.

— Пойду закончу стирку и развешу белье, пока не стемнело, — сказала она.

— Нет-нет, Сара, ты уже столько недель этим занимаешься! Лучше я вызову миссис Уотсон. Она к этому привычнее.

— Зачем, если и я могу? Ведь я все равно стираю наше белье. Силы во мне на десятерых.

Она согнула руку в локте, показывая мышцы, и Мэри с улыбкой ответила:

— Что ж, поступай, как знаешь.

Сара вышла из чулана, прошла по двору до прачечной, вынула из чана грязное белье и перенесла его в свою прачечную. На ходу она размышляла о том, что, как плохо это ни звучит, она имеет основания радоваться болезни Дэна. Благодаря ей она смогла оказать помощь Мэри Хетерингтон и покончить с последними ее сомнениями на свой счет. К тому же занятость не позволяла предаваться более глубоким размышлениям.