«Я никогда не причиню зла Дэвиду. Никогда!»

Она уверенно зашагала домой. Дороге, казалось, не будет конца, как простершимся впереди годам.

Здесь тебе самое место. — Дэвид провел рукой по Сариным волосам, наклонившись к кровати. — Если кто-нибудь постучит — пускай стучатся. Я сказал Дэну, что ты будешь наверху, а он скажет Джону, — кивком головы Дэвид указал на дом напротив, — что ты заперлась на ночь. Ключ у меня есть, так что лежи спокойно, слышишь?

Она кивнула и подставила ему губы для поцелуя. Оторвавшись от ее рта, он не сразу выпрямился.

— Но в случае воздушной тревоги ступай в убежище. Тут уж ничего не поделаешь.

— Да, если будет тревога, я уйду. — Она схватила его за руку. — Будь осторожнее!

— Буду! — Он улыбнулся. — Только в мое дежурство никогда не бывает налетов. Я уже два года торчу на крыше и ни разу не потушил даже свечки, не то что зажигательной бомбы. Они меня избегают — боятся, наверное.

Он выпрямился, но не торопился отходить от кровати. Вместо этого он присел на край, взял обеими руками ее руку и долго глядел на нее, прежде чем сказать:

— Хотелось бы мне знать, что тебя тревожит! — Было ясно, что он в последнюю секунду отказался от слова «пугает».

Она вытянула ноги, отвернулась и ответила:

— Все просто. Разве эта бесконечная война не выведет кого угодно из равновесия?

— Наверное, если бы меня призвали в армию, ты бы так не беспокоилась.

— Еще как беспокоилась бы! — Теперь она смотрела на него во все глаза. — Без тебя я бы совсем сошла с ума.

— Знаешь, Сара… — Он похлопал ее по руке. — Я давно хотел спросить у тебя об одной вещи, только мне не хочется, чтобы ты всполошилась. Эта мысль появилась у меня не сегодня и не вчера, а давным-давно. Почему-то мне кажется, что я не ошибаюсь, потому что, стоит Джону приехать в увольнительную, ты становишься колючей, как крапива…

Она задержала дыхание и вытаращила глаза.

— Скажи, Сара, он никогда ничего такого тебе не говорил, никогда ничего не предпринимал?

— Нет, нет! — Она отчаянно замотала головой.

— Да ты не волнуйся! Это так, догадка. Просто с Джоном ты всегда какая-то неласковая. А ведь по натуре ты женщина мягкая. — Он погладил ее по щеке. — А на него все время рычишь, я заметил. В последний раз, приехав в увольнение, он ни разу не вышел из дому, а только пил. Вот я и подумал: вдруг он?…

— Нет, Дэвид, ничего похожего.

— Ну и ладно. Ты пойми, я очень люблю Джона, но, если бы он когда-либо сказал тебе что-то не то, я бы на него набросился, невзирая на то, что он такой верзила, и между нами бы все кончилось. Как братья мы всегда были очень близки, но есть вещи, которые я не намерен терпеть ни от него, ни от кого-то еще. Вчера вечером он чуть не вывел меня из терпения, когда валял дурака и не давал тебе проходу…

— Не ссорься с ним, Дэвид, прошу тебя! Просто во время увольнения он начинает беситься. Его можно понять: человек месяцами томится там, в Шотландии, и потихоньку сходит с ума. Он страдает от одиночества и там, и здесь, потому что Мэй…

— Вот-вот! По-моему, Мэй — причина всех бед. У нее одно на уме — сын. Это кончится неприятностями, потому что, как Пол ни смирен, у него есть сила воли. Если она его слишком прижмет… Но и Пол хорош — слишком привязан к тебе. Мэй не может этого снести, это бросается в глаза. — Он умолк и, склонив голову набок, ласково посмотрел на нее. Прозвучавшего затем вопроса она не ожидала: — Ты ведь всегда недолюбливала Джона, Сара?

Ее ресницы чуть вздрогнули; в следующее мгновение она кивнула, утопив подбородок в белизне шеи.

— Что поделаешь! — Он спешил ее утешить. — Я тебя понимаю. Отчасти я даже рад этому, потому что Джон вечно преследовал женщин. Ты знаешь, что я никогда не любил судачить о нем, Дэне, их связях. У Дэна, насколько я знаю, была та женщина, тем дело и кончилось, но Джон… Этот никогда не довольствовался тем, что имел. Правда, женившись, он немного остепенился. Потом, в тяжелые предвоенные времена, у него не было денег, чтобы развернуться, но когда он поступил в ВВС, то, судя по намекам Дэна, опять взялся за старое. Вот почему мне так не понравилось, что вчера он стал валять дурака с тобой, тем более что ты ему не потворствовала — я видел твое недовольство, хотя ты не сказала ни слова.

Сара лежала с закрытыми глазами. Всего минуту назад она изнывала от страха, теперь к страху добавилась боль. Уже несколько дней подряд ее не оставляло опасение, как бы Джон, одурев от выпивки, не обнаглел окончательно, не ляпнул лишнего и не открыл Дэвиду глаза на то, что было между ними — на их не получившую развития и еле тлеющую связь, которую тем не менее полагалось всячески прятать. Дважды за последнюю неделю она ловила себя на мысли: задень он Дэвида, и ему будет некого винить, кроме самого себя, если у нее и есть к нему какое-то чувство, заглохнет и оно. Главное — защитить Дэвида. Она сделает все, что понадобится, чтобы Дэвид не испытал душевных мук. Этот ласковый человек, вытащивший ее своей любовью из трущобного болота, был лишен огня и мягок, мягок порою до такой степени, что это вызывало скуку, однако ему удалось заставить ее не только любить, но почти боготворить его. Ничто и никто не должен причинять Дэвиду зло, ибо Дэвид мягок и добр, Дэвид не способен обидеть даже муху.

Теперь выяснилось, что страх и рвение защитить мужа не занимают ее душу целиком. В ней еще оставалось много места — для боли. То была боль унижения, словно на нее подняли руку. Эту боль еще можно было бы понять, если бы они с Джоном были мужем и женой или если бы она была его любовницей и узнала, что он путается с кем-то еще. В истинном же ее положении можно было только удивляться, каким образом новость, даже не ставшая для нее настоящей новостью, умудрилась так глубоко ее ранить. Она отказывалась понимать саму себя.

— Ладно, не расстраивайся. — Дэвид потянулся к ней и обнял. — Мне все равно, как ты относишься к Джону, поверь. Если начистоту, то я даже рад, что ты его недолюбливаешь. Главное, чтобы ты любила меня, остальное не важно.

— Дэвид, Дэвид…

— Ладно, ладно… Мне пора. Мне уже давно надо было быть на месте. Старик Батлер очень скрупулезен по части времени — вот что значит служить сержантом на первой войне! Знаешь, — улыбнулся он, — некоторым все это даже нравится. Представляешь? Так что улыбнись!

Она послушно улыбнулась, обняла его и крепко прижала к себе. Они долго смотрели друг на друга. Потом он встал и сказал:

— Засыпай.

— Спокойной ночи, дорогой.

— Спокойной ночи, любимая.

Уже у двери его догнал ее шепот:

— Загляни к Кэтлин, проверь, как у нее с затемнением. Вечно она забывает про штору.

— Обязательно. Спи.

Сара еще не заснула, когда в начале одиннадцатого завыла сирена. Она вскочила с кровати, подлетела к двери спальни, распахнула ее и крикнула:

— Кэтлин!

Она начала одеваться еще до того, как сирена унялась. Через некоторое время она позвала еще раз:

— Ты поднялась, Кэтлин?

— Да, мама, я почти готова.

Сара кинулась к лестнице. Кэтлин вышла из своей комнаты в темном комбинезоне, со стеганым одеялом через плечо. Для 14 лет она обладала слишком высоким ростом и широкой костью. В этом она пошла в мать, но внешностью мало походила на нее или на отца. Если она на кого-то и походила лицом, то на деда Хетерингтона, однако сходство было чисто внешним: в отличие от Стена, она была живой, подвижной, даже порывистой. Она с кроличьим проворством сбежала по лестнице, на бегу крича Саре:

— Я сбегаю за фляжкой, потому что там, наверное, будет дядя Дэн. Пирожные захватить?

— Не суетись, — прикрикнула на нее, вопреки обыкновению, Сара, — и ступай побыстрее. Я сама позабочусь о фляжке и об остальном.

— Давай лучше вместе, так получится быстрее. Я поставлю чайник. — Она выпорхнула в кухню, словно это была веселая игра.