— Молчи! Молчи, злобное создание!

Все взгляды устремились на Сару. Теперь это была совсем другая Сара — не та, которую помнила Мэри, не та, которую помнила Кэтлин как свою маму, и тем более не та, которая несколько минут назад робко сидела на краешке стула. Сейчас эта высокая, бледная, большеглазая женщина возвышалась над ними с монаршей горделивостью; она приготовилась дать отпор, при этом вовсе не став агрессивной, и это больше всего заставило остальных замереть. Она не меньше минуты молча смотрела на свекровь и лишь потом заговорила.

Изменился даже ее голос — тон стал уверенным, слова произносились отрывисто, однако она не повышала голоса.

— Я не собираюсь тебе уступать. Нет, теперь ты поплатишься. С первого дня нашей встречи ты меня возненавидела. Ты стреляла желчью и ядом вот в эту стену, пока кирпичи не пропитались твоей ненавистью. Ты ненавидела меня, потому что Дэвид меня любил. Тебе была невыносима сама мысль, что я могу дать ему счастье. Я! — Она указала на себя. — Ничтожество из трущоб. Ведь именно так ты обо мне думала, да? Тебя переворачивало от мысли, что я оживила твоего любимого сына, как и оттого, что все мужчины твоей семьи находили в моей кухне убежище от твоего злобного ворчания. Только ради этого они сюда и бежали — чтобы спрятаться от тебя с твоим ворчанием. Их тошнило от твоих причитаний лицемерной святоши. — Она воздержалась и не стала дополнительно ранить ее упоминанием того, что именно так называл мать сам Дэвид. — Стоило мне появиться в твоей жизни, как ты стала пытаться сжить меня со свету; в этом ты и мой отчим были заодно…

— Как ты смеешь стоять здесь и бесстыдно чернить того, кого ты сама…

Сара не дала Мэри договорить. Гордо вскинув голову, она продолжала:

— Смею, представь себе! Я уплатила за содеянное, теперь я свободна и смею его вспоминать. Он не тревожит моей совести и никогда не тревожил. Можешь ужасаться, мне все равно. — Она выдержала паузу. — Но это к слову. Повторяю, ты поплатишься! Я не позволю тебе совершить последнюю гадость, не позволю отравить грязной ложью мою дочь!

Сара перевела взгляд на Кэтлин, и в ее тоне зазвучали повелительные нотки.

— Кэтлин! Слушай меня! Слушай внимательно. У меня ничего не было с Джоном, твоим дядей. Поняла? Ничего и никогда! Да, Джон полюбил меня. Однажды он меня поцеловал. Это было в ночь на первое января тридцатого года на пустыре рядом с дальним краем Улиц. Я ходила поздравлять свою мать, а он меня провожал, потому что остальные веселились, им было не до того. Он поцеловал меня, а потом у нас вышел разговор. И все! Но мой отчим подслушал нас… Об этом тебе все известно. Был еще один раз — в утро, когда начался голодный марш на Лондон. Ни мать, ни жена не пожелали прийти проводить его; он позвал меня, и в то утро уже я сама поцеловала его — в щеку! Теперь, Кэтлин, тебе полностью известна история моего греха с твоим дядей Джоном. Расплатой за него стал мой срок.

Теперь Кэтлин смотрела на мать, не отрываясь. Когда-то они, глядя друг на друга, заливались смехом, но теперь смех был забыт. Глядя в печальное, умоляющее лицо дочери, Сара поняла, что обязана что-то сделать, чтобы ее слова обрели смысл окончательной и бесповоротной правды. Требовалась священная печать. Она перевела взгляд на стену, где висело современное изображение на сюжет Сердца Христова. Как и все в доме, оно было новым.

Других религиозных картин в комнате не было; эту, по всей видимости, повесил Майкл в подтверждение своей твердой приверженности католической вере. Сама Сара в период замужества никогда не держала в доме священных изображений, однако помнила, что нечто похожее висело у них в кухне, когда она была ребенком. Новое изображение было заключено в современную рамку, но на нем были знакомое лицо Иисуса, знакомая голова, плечи, рука, поднесенная к груди, ладонь, возложенная на кровоточащее сердце, кровь, стекающая между пальцев. Сара утратила веру в Бога, в Иисуса, во все символы католицизма, однако Кэтлин сохранила веру и должна была пронести ее через всю жизнь…

Сара шагнула к стене, сняла святое изображение и, держа его за шнурок, подала Кэтлин, положив свободную руку на окровавленное Христово сердце. Отвернувшись от дочери и устремив взгляд на Мэри Хетерингтон, словно ее клятва была обращена к ней одной, она сказала:

— Клянусь на святом Сердце Христовом, что сказала чистую правду. — Переведя взгляд на Кэтлин, она закончила словами: — Твоим отцом был Дэвид.

Саре показалось, что с лица Кэтлин сошла пелена тревоги и оно просветлело. Она повесила картину на место и посмотрела на свекровь. Мэри, определенно, получила отпор, однако не считала себя окончательно побежденной. Об этом свидетельствовало тут же возобновленное наступление. С мрачным хохотом, ни к кому конкретно не обращаясь, она выкрикнула:

— Подумаешь, святое Сердце Христово!.. Господа не одурачить. Учтите, медлят жернова Господни, да мелка идет мука.

— Господни жернова! — повторила Сара, качая головой и едва ли не с жалостью глядя на старуху. — «Медлят жернова Господни, да мелка идет мука. Велико Его терпенье, но тверда Его рука».

Сара безошибочно почувствовала, что свекровь понятия не имела о существовании у популярного четверостишия второй части, и гордилась своим превосходством. Тюрьма не прошла для нее бесследно. Она переворошила всю библиотеку и приобрела кое-какие познания, весьма скромные, ибо ее собственные потребности в образовании были малы — она больше мечтала об образовании для дочери. Единственное, чего ей хотелось, это научиться правильной речи, чтобы нигде не ударить в грязь лицом. Это желание сопровождало ее на протяжении всей жизни, недаром она еще девчонкой мечтала о словаре, чтобы уметь в случае чего ввернуть в разговоре нужное словцо.

— Да, рука тверда, но жернова крутятся вслепую. Мельник слеп и мстителен. Ему все равно, кому причинять боль, он не различает своих жертв. Вот каков он, твой Господь! Надеюсь, что Его твердая рука не дотянется до тебя, потому что даже теперь я не желаю тебе пройти через то, что ты на самом деле заслужила. Мне попросту тебя жаль. Я всегда тебя жалела. Теперь ты знаешь все.

Сохраняя достоинство, она отвернулась от старухи, взяла с дивана пальто и оделась.

— Куда ты? — крикнула Кэтлин. — Куда ты, мама?

— Не беспокойся. — Сара печально улыбнулась дочери и повторила: — Не беспокойся.

Она надела шляпу и подняла сумку. Прежде чем выйти, она еще раз оглянулась на свекровь и посмотрела ей прямо в глаза. Мэри поступила бы вопреки своей натуре, если бы напоследок не нанесла еще один удар.

— Не тревожь Дэна! — крикнула она. — Он женится на Мэй. Он столько лет посвятил тебе и твоей семье, что заслужил право дожить остаток жизни так, как нравится ему самому. Хотя бы раз в жизни поступи достойно!

От этих слов Сара споткнулась, но не остановилась. Уже у самого выхода ее догнала Кэтлин. Обхватив мать за плечи, она заставила ее обернуться, заглянула ей в лицо и крепко обняла, бормоча сквозь слезы:

— Мама, мама…

— Ничего, ничего, не расстраивайся.

— Я верю тебе. Я хочу, чтобы ты знала, что я тебе верю.

Сара ничего не ответила. Они обнялись. Теперь объятия продлились дольше.

— Куда ты собралась?

— К Филис.

— Слушай… — зашептала Кэтлин, не отрываясь от Сары. — Мы хотим отсюда переселиться. Тогда ты будешь жить с нами. Я этого хочу. Очень хочу!

— Там видно будет. Не расстраивайся.

Сара открыла дверь, но Кэтлин, стоя на верхней ступеньке, все цеплялась за ее руку и твердила:

— Мама, мама, мама…

Потом из кухни донеслись раздраженные голоса. Сара поняла, что на подмогу свекрови подоспела Мэй. С Мэй она не желала видеться — достаточно уже того, что она перенесла. Сара сдерживалась из последних сил, но боязнь лишний раз ранить Кэтлин помогала ей не разрыдаться. Она поспешно проговорила:

— Когда сумеешь, загляни к тете Филис. До свидания, дорогая.

Кэтлин опять обняла мать, они тесно прижались друг к другу. И Сара быстро зашагала прочь.