Вообще-то Семён вовсе не собирался переноситься в один из Истинных Миров, больно ему это надо было! Тем более вот так вот, с бухты-барахты, не подготовившись, в нетрезвом виде и даже рюкзачок походный не собрав. Но так уж получилось! Так уж вышло. И виноваты во всём были водка и пиво – правда, очень хорошее пиво, не разливное с пивзавода, а бутылочное, марочное и очень хмельное. Часто покупать себе такое пиво Семён не мог, средства не позволяли – откуда деньги у студента. А вот потреблять его, тем более бесплатно – да сколько угодно! Главное, чтобы такого пивка было побольше, обстановка подушевнее и, главное, без суеты, с умным разговором, неспешно, со вкусом. И вот оно всё сошлось – и бесплатное пиво, и душевная обстановка, и разговоры. И Истинные Миры в нагрузку, будь они неладны.

А дело было вот как: один хороший знакомый Семёна купил себе домик на окраине города. Ну не очень чтобы домик, так, развалюху бревенчатую. Новостройка до этого района ещё не добралась, потому старых домов здесь хватало и, что самое главное, продавали их не дорого. Причём за рубли, а не за доллары.

Хороший знакомый, Витя Филиппов, был небогатым художником, который давно мечтал о собственной мастерской, где можно было бы творить бессмертные полотна и по необходимости прятаться от жены – Витина жена довольно отрицательно относилась к его творчеству как таковому. Потому что творчество и водка у Вити шли почему-то рука об руку, не принося большого достатка в семью.

Удачно продав последнюю картину, не истратив ни копейки на любимый напиток, Витя взял да и купил себе домик под мастерскую. Резко так купил, неожиданно даже для себя самого. А так как домик был уже много лет нежилым, мусору в нём накопилось преизрядно как от прежних жильцов, так и от вездесущих бомжей, то пригласил художник Филиппов своих близких друзей для генеральной уборки своей долгожданной мастерской. С соответствующим угощением после грязной работы.

Уборку закончили вечером, когда уже совсем стемнело. Весь мусор вынесли поближе к рощице, которая была рядом, почти за окнами избушки, и сожгли. Костровое пламя и дым разогнали комаров; огонь был такой сильный, что Семёну даже стало жарко, хотя стоял он от костра за десяток шагов и одет был довольно легко, старенькие джинсы да рубашка-безрукавка – что ещё надо летом? Полная луна, июньская вечерняя прохлада, треск сгорающих деревяшек и далёкое кваканье лягушек напомнило Семёну его славное пепсикольное детство. Печёную картошку напомнило. А ещё напомнило горячие шашлыки из более взрослой жизни, с водкой и застольными песнями.

Наверное те же самые воспоминания прорезались у остальных участников трудового десанта: возле костра никто задерживаться особо не стал, все поспешили к домику. К положенному угощению. К накрытому столу.

Семён тоже собрался было уходить, но напоследок всё же обошёл костёр кругом, так, на всякий случай, проверяя, не осталось ли на земле чего из мусора, того, что не попало в огонь; не тлеет ли где ненароком сухая трава – роща ведь неподалёку! Да и домик деревянный, мало ли что… Далеко ли до пожара. Тем более, что после угощения следить за огнём будет просто некому. Скорее всего.

Вот тут-то Семён и наступил кроссовкой на свою судьбу – вернее, на папку. Папка была самая обычная, картонная, с верёвочными тесёмками: один бок папки был обуглен. Видимо, она соскользнула с мусорной горы ещё в самом начале, когда пламя только разгоралось и потому уцелела. Хотел было Семён кинуть её в огонь, да передумал – папка была увесистая, чем-то туго набитая. Кинуть её просто так в костёр, даже не заглянув внутрь… Семён взял папку и, рассеянно помахивая ею, пошёл к избушке-мастерской, на огонёк в окне.

Посреди небольшой комнаты, теперь чистой и уютной, стоял ободранный стол, оставшийся в наследство от бывших жильцов, крепкий и надёжный – даже бомжи не смогли его сломать, хотя наверняка пытались. Вокруг стола, на овощных ящиках, по-простому, сидела вся честная гвардия: сам Витя-художник и его знакомый Андрей Давыдов, журналист и непризнанный писатель; Алексей Ивтушенко, единственный очкарик среди присутствующих, признанный бард и карикатурист; ещё пара мужиков, с которыми Семён лично знаком не был, но в лицо знал – они работали в местной газете, куда Семён регулярно носил свои рассказы. В общем, застолье обещало быть интересным. Не скучным.

На столе, на газетной скатерти, стояла зажжённая керосиновая лампа, горкой лежали бутерброды с колбасой, рядом, в миске, ждали своей участи сочные помидоры вперемешку с зелёными пупырчатыми огурчиками; ещё был свежий молодой лучок, крупно нарезанный хлеб и обязательные плавленые сырки в круглых баночках. И бутылки, самые разные, в основном водка дешёвых сортов. Из вина было несколько пузырей классического портвейна, на любителя; особняком стояло марочное пиво. Пива было много.

– Ну, друзья мои, – пробасил хозяин, оглядывая стол и гостей тёплым взглядом, – чем богаты, тем и… – и, не закончив фразу, махнул рукой и потянулся за ближайшей бутылкой. Зазвенели стаканчики-стограммовки, забулькала водка: праздник начался. Семён выпил полстаканчика водки за здоровье хозяина, полстаканчика за хату, чтобы стояла и не разваливалась, а больше водку пить не стал, приналёг на пиво. Не любил Семён сорокоградусную, не жаловал её. То ли дело пиво! Самый демократичный и вкусный напиток. Безвредный.

Вот этот безвредный напиток и подвёл Семёна, потому как лёг на водку, да ещё с устатку и на пустой желудок. Но это потом случилось, а пока что сидел Семён на ящике, плечом к плечу с бардом Ивтушенко, попивал тёмное пиво из горлышка и понемногу грыз бутерброд – есть ему что-то расхотелось.

После двух-трёх стопок друзья-собутыльники развеселились. Пошли разговоры о делах светских, о скандалах городских, о новостях не очень афишируемых – как-никак, а народ здесь собрался к информации доступный, газетчики, одно слово. Однако темы себя быстро исчерпали – светская жизнь, в отличие от столицы, здесь не бурлила, была серая и тоскливая. Скандалы были мелкие, без должного размаха, и вызывали не изумление и возмущение, а одно лишь раздражение своей убогостью. Не афишируемые новости касались лишь бюджетных злоупотреблений местной администрации, купленных должностей и непонятных перестановок в городском управлении. Какой город – такие и новости.

Семён немного заскучал. Решив дождаться, когда собеседники наконец дойдут до нужной кондиции, когда пойдут анекдоты и общий трёп на более интересные темы, он временно отошёл от разговора. А так как просто сидеть и наливаться пивом было скучно, то достал Семён папку ту обгорелую, под себя вместо сидушки подсунутую, положил её на колени и развязал тесёмки.

Где-то в глубине души надеялся Семён, что в папке окажется что-нибудь неожиданное, особое – может, рукопись какая, о делах давних повествующая, которую можно было бы переработать и издать. Или какие другие бесценные документы, таинственные и жутко важные. Компромат какой-нибудь. Откровения.

Но ничего подобного в той папке не было. А была в ней толстая пачка газет, пожелтевших от времени, местных и центральных. Очень, очень старых газет, конца сороковых – начала пятидесятых годов. С одной стороны, конечно, жаль, что не рукопись… Но с другой, если разобраться – весьма даже любопытная находка! Настоящее свидетельство давно минувшей эпохи. Сиюминутное отражение неизвестной Семёну действительности, далёкой от него, как неолит. Или даже как юрский период.

Было Семёну от роду двадцать два года, был он молод, здоров, неплох собой – плечист, роста выше среднего, темноволос – и он, разумеется, никак не мог застать тех времён, когда печатались эти газеты. И вообще о годах прошедших, до своего рождения, имел он крайне смутное, противоречивое представление, больше созданное телевидением, чем школьными учебниками истории. История – впрочем, также как и политика и бизнес – его никогда особо не интересовала, даже в школе, хотя большинство его сверстников уже в начальных классах прекрасно осваивали азы купли-продажи. А о политиках знали гораздо больше, чем учительница математики о своём предмете. Вот такой он был неправильный, этот Семён! Не от мира сего. Наверное потому и не пошёл он в большой бизнес по окончанию школы, и в малый не пошёл. А поступил в технический университет, где обучался последние годы всяким, мало кому сейчас нужным премудростям. И зачастую жалел об этом своём необдуманном поступлении, потому что уже на втором курсе понял, что техникой ему заниматься неинтересно. А интересно Семёну было писать всякие фантастические истории, в которых придуманная им действительность была гораздо интереснее, чем та, в которой он жил. Для Семёна, разумеется. И неоднократно подумывал Семён бросить к чёртовой матери опостылевшую ему учёбу, уехать в Москву из родного города и поступить там в литературный институт, чтобы обучиться писательскому делу по серьёзному, профессионально, да не получалось что-то. То одно мешало, то другое.