— Ладно, — кивнул Мишель. — Найдите где-нибудь понятых, да и начнем опись...

И вновь обернулся к девочке.

Та стояла, и не было на ее лице ни страха, ни сожаления. Не было ничего!.. Одна только какая-то совершенно взрослая печаль и усталость. От ее такой еще короткой, но успевшей вместить столько бед и страданий жизни...

Что-то с ней станет!..

Да и не с ней с одной...

Чудна земля персиянская — все там не так, как на Руси, все шиворот-навыворот!

Идет Яков Фирлефанцев по старому городу от базара к базару, коих здесь видимо-невидимо, да диву дается, сколь народу здесь торговым делом промышляет. Да торгуют не абы как, не всем подряд, а лишь одним чем-нибудь — на том месте сабли да шатры продают, там — упряжи, там — дрова, да не просто так, не возами, как дома, а чудно — на вес! Дале — решетками торгуют и здесь же их, мехами огонь раздувая, и куют, за ними из глины горшки лепят да в печах обжигают, а из меди, что листами, посуду али шкатулки молоточками выбивают — али что другое, что только ни попросишь. Еще дале — ткут и красят набивные ткани, режут всякие деревянные изделия, пишут прошения, продают чернила и чернильницы...

Все кругом по-иноземному галдят, толкаются, товар свой на все лады нахваливают, прохожих за рукава дергают да к себе в лавки тащат! Пройти спокойно нельзя!

Вдруг слышит Яков — русская речь!

Оглянулся — стоит купчина в рубахе, косая сажень в плечах, с бородой по пояс, да с другим таким же речи говорит. Мол:

— Ныне торговля никакая, себе в убыток, хорошей цены не дают, надобно бы лавки закрывать да в кофейню идти...

Замер Яков, спросил — кто такие?

— С-под Новгорода Великого я, по-русски Николой кличут, аки святого чудотворца, а местные Курбан-савдагар прозывают. А Алексашка — с Рязани. Торговлю здесь ведем.

— Давно ли?

— Почитай, четвертый годок. Везем сюда лен да меха, отсюда приправы, ткани да золото на Русь-матушку шлем! Тем, слава всевышнему, и живы!

— И много здесь русских?

— Считай, лавок сто, а то и поболе! Аида с нами, расскажешь, чего на Руси-матушке ныне творится. А коли нужда в чем есть — в деле, совете добром ал и в ином чем, мы с превеликим нашим удовольствием.

— Есть нужда. Надобно мне каменьев самоцветных — алмазов, рубинов да жемчугов для государыни-императрицы Елизаветы Петровны купить, да не простых, а самых невиданных, дабы удивить и порадовать ее.

Переглянулись купцы.

— Тогда к еврею Юсуфу тебе надобно, что лавку на старом базаре держиг. Аида, проводим!

Пошли.

Купцы ловко меж людей шныряют, то с тем, то с иным на разных языках заговаривают, к товарам прицениваются, а то к ним перс какой али индус в чалме бросается да поклоны бьет.

Всех-то они знают, и все-то — их!

— Сколь же вы языков понимаете? — удивляется Яков.

— Да, почитай, десяток — персиянский, турецкий, армянский, индийский, еврейский... Люди мы купеческие, нам без языков иноземных никак нельзя! Перво-наперво, счет разуметь надобно, дабы верно торговлю вести. К примеру по-турецки цифири будут: бир, ики, учь, дерть, бежь... По-персиянски: йек, до, сэ, чахар, пандж, шеш, хавт, хашт, ног. А по-армянски уже: айн, пень, кень, та, ечь, за...

Вдруг топот, галдеж — толпа друг на дружку лезет. Что такое?

— Не иначе, опять казнят кого. Протиснулись.

И верно. Посреди площади, что народом запружена, — пустота, из земли, на два локтя вбитые, торчат колья с руку толщиной, с одного конца стесанные. Подле них стоит персиянин в одежде богатой да, вертя в руках свиток, чего-то громко читает. Чуть дальше, понуро свесив головы, ждут своей участи приговоренные. Вокруг них воины с палашами наготове стоят, у каждого за спиной лук и колчан со стрелами подвешен.

— Чего с ними будет-то? — спрашивает Яков.

— Будет-то — на кол посадят, а боле ничего, — отвечает Никола.

— За что-же?

— За дело! Те двое жен чужих соблазнили да сбежать с ними хотели. А тот евнухом при гареме состоял, да по недосмотру не дорезан оказался, отчего в грех впал! За что им ныне ответ держать.

Важный персиянин читать закончил, свиток свернул, что-то крикнул, да сел в сторонке, скучая.

Вперед палач вышел, одного из приговоренных за шиворот схватил, наземь уронил и ноги ему ремешком ловко так перехватил, узлом затянув и к ним уж руки подвязал, отчего тот весь скорчился.

Народ заволновался, на носки привстал, дабы лучше видеть.

Помощник палача, пацаненок совсем, к деревянному колу подошел, с пояса мешок снял и, раскрыв его, вынул полную пригоршню сала, которым кол мазать стал сверху донизу, так что тот весь заблестел. Два смазал, а третий не тронул. На третьем деревяшку поперек набил.

— Зачем деревяшка-то? — спросил Яков, коий казней таких не видывал, а лишь слышал о них. — И сало тоже?

— Сало, дабы злодеи долго не мучились. Шах им милость великую явил, избавив от мук смертных, за что они ему хвалу вознесли! А перекладина сия, напротив, чтобы нераскаявшийся злодей сразу Аллаху своему душу не отдал!

Бона как!..

Палач, крякнув, подхватил, поднял первого преступника, ухватив под мышки, да, вперевалочку поднеся к колу и примерившись как следует, насадил на самую его заостренную вершину, надавил, толкнул книзу да отступил на шаг. Приговоренный взвился, задергался, завизжал страшно и стал извиваться на колу, отчего пополз по нему все ниже и ниже. На землю, в пыль, потекла по сальному дереву, сливаясь в лужу, черная кровь.

Толпа закричала и заулюлюкала, довольная зрелищем.

Преступник малость еще подергался, съехав почти к самой земле, да замер, откинувшись головой в сторону, а из шеи его медленно вылез острый конец кола.

Яков быстро и истово перекрестился!

Тут уж второго приговоренного подтащили да посадили на кол.

А вот с третьим повозиться пришлось. Тот что-то страшно кричал, плевался и, извиваясь, пытался вырваться из рук палача. Да тот в деле своем поднаторевшим был — ухватил его поперек туловища, к колу подтащил да крикнул пацаненку, чтобы тот за ноги его держал. Уж вместе несчастного вскинули да на кол взгромоздили. Тот взвизгнул, осел до самой перекладины, в нее упершись, да замер, боясь шевельнуться, ибо всякое шевеление отзывалось в нутре его болью.

— Теперича ему так день али два висеть, покуда помрет, — сказал Никола. — Да каждый час перекладину ту станут на палец ниже прибивать. — Но видя, как побледнел Яков, сказал: — Ладно, чего уж там, пошли теперь дале, а то, я погляжу, тебе подурнело — счас вытошнит!

И подтолкнул Якова в спину.

Тот пошел, да только ноги у него были будто соломенные.

— Это что, — говорил меж тем Никола. — Я тут разного навидался! Бывалоча здесь с живых кожу режут лоскутами да в раны соль трут, а то сдирают разом, как шкуру с барана, и спускают ее на ноги, будто покрывало, Али еще варят людей живьем в чанах медных, иной раз по двое, по трое. Но того хуже, когда в кипящее масло живьем опускают, да не разом, а, на веревку подвесив, помаленьку — сперва пятку только, потом ногу, потом уж всего!

Одно слово — нехристи, чего с них возьмешь-то!

Покуда шли, он много чего из жизни персиянской порассказывал, да только Яков его почти не слушал, все про колья вспоминая!..

Как к базару, где золотом да самоцветами торгуют пришли, Никола советы давать начал, как и чего покупать.

— Ты им перво-наперво не верь, речам их зазывным, коли зазеваешься — враз обмерят да обманут, товар никудышный подсунув. Здесь без торга нельзя! Как они цену свою назовут, ты ее вчетверо сбрасывай, да слова своего крепко держись, кричи, рожи страшные корчь, шапку оземь кидай, да хоть ногами ее топчи! Да денег не показывай! Коли не уступают — делай вид, что осерчал, да уходи, а после возвращайся, сызнова торг начиная! Ежели верно торговаться будешь, втрое собьешь!

Кивает Яков.

— Мы теперича прямо к еврею Юсуфу пойдем, лавка у него неказистая да бедная, но ты на то не гляди, у него все, чего тебе нужно, имеется!..