Но нет — вздохнул тяжеленько да передал его Якову.

Тот руки навстречу алмазу протянул да принял его бережно, будто раздавить боясь. Тежелехонек камень-то! Да чудо как хорош! Обточить такой, да огранить, да отшлифовать, пусть даже на четверть тем уменьшив, а все одно — более его во всем мире не сыскать!

— Сколь же камень сей стоит? — спросил Яков.

— Много не запрошу, — пообещал Юсуф. — Отдам, за сколько самому достался! Разве только чуть сверху набавлю, на лепешки кукурузные, от милости вашей себе испросив!

Да тут же и цену назвал.

Яков аж крякнул.

И Никола тоже.

Дорого просит еврей Юсуф за самоцвет — да только тот того стоит! Он большего стоит!

Перечел Яков в уме, сколь у него денег останется, коли алмаз сей великий, не торгуясь, купить, как царица отцу его Карлу наказывала, а тот ему... А ведь почти и не останется ничего — крохи, только-только домой возвернуться! Да только с таким подарком и вернуться не зазорно, он тыщи иных стоит!

— Беру, коли половину скинешь!

Не сдержался-таки Яков, нарушил наказ государыни, о совете купца Николы вспомнив.

— Ах! — схватился за голову Юсуф, выдирая из нее волосы клоками и разбрасывая их по ветру. — Все только и делают, что на бедном еврее наживаются, беды ему желая! И зачем я родился на свет такой несчастный?.. Бог свидетель, я и так себе в убыток торгую, а вы меня и вовсе разорить желаете, да по миру с котомкой пустить! Злодеи, ей-ей злодеи!.. Но коли так — полчетверти уступлю.

— Треть, боле не дам! Слово мое крепкое! — рубанул Яков, хоть более всего боялся, что Юсуф ему счас возьмет да откажет! И верно!..

— Чтоб язык твой отсох, такое говорить! Треть!! Да пускай живьем меня в могилу зароют, коли я на столь бессовестную цену соглашусь! Пусть дети мои и внуки, и мама моя покойная — все от меня отвернутся и трижды меня проклянут, ежели я уступлю еще хоть дирхем! Ну, ладно уж — четверть!

— Четверть так четверть!.. — обрадовался Яков. — Пусть будет так!

Ударили по рукам, при чем купец Никола присутствовал и чему свидетелем был, и коли теперь покупатель али продавец пожелают сделку расстроить, он в суде супротив обидчика говорить станет, на него указуя. Теперича уж ходу назад нет! То-то батюшка обрадуется!..

— Дай-ка еще разок на камень взглянуть, — попросил Яков, прежде как купчую составлять да деньги считать.

Взял алмаз в руку да, неловко оступившись, не удержал, уронил наземь! Вздрогнул с испугу, потом холодным покрывшись, да тут же чуть не рассмеялся. Нечего бояться — не разбить алмаз, крепче любого камня он и железа!

Звякнул алмаз о камень-булыгу, отскочил, покатился.

Яков на коленки встал, нашарил его да поднял. Поднял — да посмотрел. Посмотрел — да обмер! Обмер — да перекрестился!..

На алмазе-то трещинка появилась! Махонькая, с волосок, может быть, но трещинка все ж! Как так может быть?..

Глянул Яков на Юсуфа, а тот на него! И оба — на алмаз! Побледнел Юсуф, мигнул испуганно да закричал дурным голосом:

— Ай боже мой, злодеи-воры-душегубы, обманули-таки бедного несчастного еврея, обвели его вокруг пальца! Ай-ай!! — Да, встав близко к стенке, стал о нее головой колотиться, в кровь лоб расшибая. — Кому ныне верить?! Я за камень последнее отдал, рубаху исподнюю сняв, а выходит, это просто стекляшка!..

Никола стоит, глазами хлопает, ничего понять не может.

— Да ведь не алмаз то, — поясняет Яков. — Всего-то камень горный, что хрусталем зовется! С него брильянт тот точили, да ладно так, что сразу не усмотришь!

Неужто так? А коли просто смотреть — не отличишь! Глянул Никола зло, бороду распуша, сжат кулаки, что по полпуда каждый, да и бросился на Юсуфа.

— Задавлю-у Иуду, Христа продавшего!..

— Не ведал я, что творю, богом клянусь! — завизжал, запричитал Юсуф, на коленки бухаясь. — Не знал про стекляшку, думал — алмаз то, как вам его торговал. Вот те крест! — И крестом себя осеняет!

Плюнул Никола на Юсуфа с досады, да, повернувшись, вон пошел.

А тот, с коленок привстав да дух переведя, вослед выскочил да кричит:

— А как же с камнем-то теперь быть?

— Что с камнем? — не понял Яков.

— Камень-то ныне попорчен, вон трещина на нем!

— А нам-то что с того? — грозно спросил Никола.

— Да как же?.. На кого убыток отнесть? Убыток покрыть надобно! Пожалейте бедного еврея... двадцать дней росинки маковой...

— Ах ты вор, лиходей!.. Убыток, говоришь?!

Выхватил Никола камень, да, размахнувшись, швырнул его, что силушки было, на булыжник, отчего тот в прах рассыпался, так что стеклышки во все стороны брызнули. На том торг и кончился!..

Такая вот беда с Яковом чуть не приключилась.

Да только разве то беда была?.. Настоящая-то беда на порог-то еще не взошла, хоть уж совсем рядышком ходила, в окошки заглядывала да, на цыпочки привставая, Якова высматривала!..

Архивариус была та самая — молоденькая, фигуристая, обаятельная и в очках. Но главное — не вид, главное — ощущения...

Мишель-Герхард фон Штольц был готов хоть сейчас биться об заклад, что средь ее предков были аристократы — бароны, князья, графы, в крайнем случае советские наркомы или товарищи-министры, а одна из прабабушек обязательно состояла фрейлиной какого-нибудь двора. Голубую кровь, сколь ни разбавляй ее пролетарской, так просто из жил не вытравить.

Архивариус была прелестна, но речи ее были ужасны:

— К сожалению, это все, что я могла найти по рентерее, — казенным тоном посочувствовала она. — Больше в нашем архиве ничего нет.

— А где тогда есть? — растерянно спросил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Не знаю, может быть, в других архивах... — отмахнулась от него прелестная архивариус с кровями прадедушек-графов и прабабушек-фрейлин. — Кто следующий?

— Следующий — я! — категорично заявил Мишель-Герхард фон Штольц, так как не привык, чтобы ему отказывали прелестные дамы. — Я хочу быть следующим в вашей жизни!

Архивариус испуганно взглянула на него поверх очков, густо покраснев.

— Но у нас все равно ничего нет по рентерее, — сдавленно прошептала она, виновато глядя на посетителя. Которого давно уж заприметила. Потому что нельзя не заприметить ослепительно белый костюм, ослепительно белые туфли и ослепительно белую улыбку на фоне серо-черных, вытертых на локтях, пиджаков прочих неулыбчивых посетителей.

— Да и бог с ней, с этой рентереей, чего она вам далась! — широко улыбнулся Мишель-Герхард фон Штольц. Притом отпихиваясь рукой от напирающего на него «следующего», на которого с опаской косилась архивариус.

— Молодой человек, вы будете, наконец, что-нибудь брать? — напористо вопрошал тот.

— Буду, — кивнул Мишель. — Вот эту милую даму! Дама зарделась еще больше, хоть, кажется, больше было некуда.

— Молодой человек, если вы желаете пофлиртовать, то ступайте куда-нибудь в городской транспорт или, как ныне говорят, — на тусовку! — нравоучительно сказал ему «следующий». — А здесь госучреждение, где люди занимаются делом. Перестаньте отвлекать ответработников от исполнения ими прямых их обязанностей.

И, обращаясь к архивариусу, спросил:

— Светлана Анатольевна, я заказывал материалы по скифским раскопкам...

Такого, да еще при даме, фон Штольц спустить не мог. Отчего не преминул тут же ответить:

— А вы, товарищ, если желаете узнать про скифов, то езжайте в степи, курганы лопатой копать, а не ройте здесь то, что другие для вас в поле накопали!

— Молодой человек!.. — ошарашенно ахнул «следующий».

— Как вы можете?! — вскричала архивариус, бледнея поверх выступившей на щеках краски.

— А ты — помолчи, пожалуйста! — одернул ее «следующий».

Чего Мишель-Герхард фон Штольц уж точно снести не мог!

— Как вы смеете разговаривать с дамой на «ты»? — возмутился он. — Тем более с ответработником, в госучреждении, при исполнении им служебных обязанностей! Тем более с ответработником столь неземной красоты!