Вовсе голову со страха потерял Джафар-Сефи. Завыл в голос, да стал головой об пол стучась, Якова о пощаде молить, богатства ему несметные суля. Да только что тому богатства, коль ему не злато с серебром нужны — а Дуняша одна!

— Мое слово твердо! — сказал Яков да ногой топнул. — Коль откажешь мне, счас во дворец пойду! Мне тебя не жаль — мне сестрицу свою жаль!

Видит евнух — некуда ему деваться, да, согласившись Якову помочь, молвил:

— Ладно — пусть будет по-твоему! Но только просто так из гарема, где всяк за другим смотрит, не сбежать. Надо дождаться, как призовет шах сестру твою Зарину на ложе любви, да останутся они вдвоем. А как останутся да от утех любовных устанут, да уснет шах, сестра твоя пусть даст ему снадобье из пузырька, что я ей передам! В пузырьке том настой из трав сонных, от которых спать он будет сном беспробудным! А как уснет — пусть она через потайную дверцу, что я ей укажу, из опочивальни выйдет да ходами тайными из дворца к самым городским воротам идет, где тебе ее ждать надлежит.

Только сам с ней я не пойду, а научу тебя, как стражу, что гарем господина нашего денно и нощно стережет, обойти, а ты записку сестре своей со слов моих напишешь, и я ее ей тотчас передам!

И будет у вас, до того, как шах проснется, целая ночь и все утро!

А что дале делать — то забота уж твоя! Сверх того, что обещал я, — как ты меня о том ни проси и чем ни пугай, не сделаю! Лучше на кол сяду!..

Сказал так главный евнух, да пухлые руки на груди своей женской скрестив, замер, слова Якова ожидая!

И понял Яков, что так оно и будет — что из дворца он Дуняше путь укажет, а сверх того ничего делать не станет!

Хитер Джафар-Сефи — уж так хитер, аки шакал! Хочет, побег учинив, сам в стороне от него остаться! И покуда Яков с Дуняшей бежать будут, жизнями своими рискуя, сам он в кофейне где-нибудь при стечении людей сидеть станет, дабы оправдание пред шахом иметь!

Да делать-то нечего — ведь самое-то главное, чтоб евнух Дуню из дворца вывел, чего Яков никак не сможет! А уж дальше, бог милостив, как-нибудь все устроится! Коней Яков подготовит, а документы князь Григорий Алексеич выправит, чай не откажет! В гаремной одежде Дуню по Персии не повезешь — больно приметная она, но можно в халат и паранджу ее облачить, дабы лица ее видно не было. А того лучше — в мужской костюм одеть покроя европейского, чтоб сошла она видом за мальчика безусого. Тогда уж верно никто ее не признает! Сесть на коней, да айда погонять!..

Эх, им бы только до границы добраться, а уж дальше, как Русь пойдет, им сам черт не страшен!

Так решил Яков. Да поспешил тут же к послу русскому князю Григорию Алексеичу Голицыну, просить его о великой помощи, от коей жизнь уж не только Дуни зависела, но и его тоже, и евнуха шахского!..

А как выходил Яков из дома, Джафар-Сефи, у окна встав, вслед ему из-за занавески приподнятой долго глядел, перстами четки перебирая. Да сам при том улыбался...

Длинны коридоры Чека, да не метрами длинны, а ожиданием. Как ведут нового арестанта, гадает он, куда его — на допрос, али сразу к стенке ставить? Разное промеж людей про Лубянку рассказывают, кто говорит, что там подвалы чуть не десятиэтажные, да все под землей, что под потолком крюки торчат, куда людей подвешивают, кожу с них лоскутами спуская, и что есть машины особые, в коих стреляных офицеров и прочую контру в порошок толкут, да после, чтоб следов не оставить, по ветру рассеивают.

А так ли то али нет — поди узнай. Кто там бывал, назад не ворочается. А кто вышел — тот будто рыба молчит!

Как Мишеля с Валерианом Христофоровичем и Пашей-кочегаром по этажам вели, они невольно о россказнях тех вспомнили! И хоть не верили в них, да все одно не по себе им было! Теперь не как в прошлый раз, не милиционерами они сюда вошли, а не понять кем! И не понять — выйдут ли...

— Погодьте тут! — приказал конвоир. Да за дверь зашел.

А другой, что позади был, остался, да привычно руку к раскрытой кобуре опустил.

Ждали долго. Конвоир от скуки зевать стал, на арестантов поглядывая.

Открылась дверь. Высунулась голова. Выкрикнула.

— Который тут Фирфанцев будет?

— Я! — привычно ответил Мишель.

— Ну тогда ступай сюды — коли ты.

Мишель пошел, хоть ноги его плохо слушались. Валериан Христофорович сопроводил его тревожным взглядом.

За дверью была комната с несколькими одинаковыми столами и старым, с вензелями, сейфом.

За столом сидел совсем молодой парнишка в гражданском платье.

— Садись! — указал он на стул. Мишель сел.

Парнишка уставился на него колючим взглядом, да так, что у Мишеля мурашки по спине побежали.

— Это твое? — поднял следователь за уголок какой-то листок.

— Да! — кивнул Мишель, узнав выданный ему когда-то мандат.

— Сам его нарисовал али помог кто? — строго спросил следователь. — Коли повинишься — отпустим, а нет — в расход пойдешь!

— Ничего я не рисовал, — возмутился Мишель.

— Все вы так, контрики, сперва говорите! — криво усмехнулся следователь. — А опосля, как надавишь, во всем винитесь.

И вдруг неожиданно, без всякого на то основания и предупреждения, грохнув кулаком по столу так, что стакан в подстаканнике, звякнув, подскочил, крикнул, брызгая в самое лицо слюной:

— Не врать мне тут — не врать!!

Но Мишель после крика его, вместо того чтобы испугаться, вдруг совершенно успокоился. Коли кричит, коли глоткой на испуг берет — значит, нет у него ничего. Иные жандармы так же поступали, криком да угрозами нужные показания добывая.

— Ежели вы меня в чем-то подозреваете, так, сделайте такое одолжение, проведите почерковую экспертизу или позвоните Троцкому, — спокойно сказал Мишель, выдерживая направленный на него злобный взгляд. — А я в свою очередь, как все выяснится, обязательно на вас подробный рапорт подам, где укажу на недозволенные методы ведения следствия.

При этих его словах следователь обмяк, перестав вращать глазищами.

— Ладно ты, не кипятись. Это я так, больше для порядку спросил, — уже вполне миролюбиво сказал он. — Может, ты верно контрик, откель мне знать?

И руку протянул.

— Медведев я, Мишка. Видал как — дважды медведь выходит! Да и ты тоже Мишель — значит, три уже! Три медведя в одной берлоге — а говорят, будто два не вмещаются.

И, довольный собой и шуткой своей, захохотал. Тут только Мишеля отпустило.

— Ты это, сядь да напиши все как есть, — вполне миролюбиво попросил следователь, — где и зачем мандат получал и про все остальное тоже. Да со всеми подробностями, коли жить хочешь! Мы бумажку твою проверим и, если все сойдется, — выпустим. Иди — гуляй, к чертовой бабушке! А коли нет — не взыщи, спросим по всей строгости революционного времени!

И протянул Мишелю несколько листов бумаги и чернильницу с пером.

— Где мне сесть? — спросил Мишель.

— А где хочешь, там и садись — да хоть вон там. Мишель сел и стал писать.

Про мандат, про Троцкого, про сокровища Романовых, из-за которых все так закрутилось и запуталось...

Написал да отдал.

После чего их сопроводили в камеру, где и без них было уже по меньшей мере человек двадцать.

Дверь с грохотом растворилась, и монолитная человеческая масса, сидящая и лежащая на полу, зашевелилась.

Все это было Мишелю уже знакомо, а для Валериана Христофоровича и Паши-матроса внове.

— Никак нашего полку прибыло! — громко сказал кто-то. — Представьтесь, господа.

— Фирфанцев, — сказал Мишель.

— Валериан Христофорович...

На Валериана Христофоровича все глядели с интересом. Его комиссарская кожаная тужурка и порты среди засилья серых офицерских, хоть и со споротыми погонами, шинелей и гражданского платья выглядела более чем экзотично.

— А вы, господин, никак товарищ? — хмыкнул кто-то. — Как же вы в наше общество попали — или проворовались?

— Какой я товарищ, — растерялся Валериан Христофорович, нежданно-негаданно угодив в своем маскарадном костюме в общество господ офицеров...