Наверно, в душе она незлая женщина, но сегодня Лорейн, как паровоз под парами, уже не в состоянии ни остановиться, ни дать задний ход.

— В мои намерения не входило докучать миссис Шерман. Я как раз собирался уходить, — сдержанно заметил м-р Холлоуэй, раскланялся с обеими дамами, протянул руку Спенсеру.

— Помните о том, что я вам сказал.

На пороге он помедлил и посмотрел на слесарей, колдовавших над дверью Кацев. Казалось, эти меры предосторожности позабавили его.

— Ты знаешь, Лорейн покидает нас сегодня вечером.

— Не может быть! — вежливо запротестовал Спенсер.

— Представь себе. Она так решила еще до приезда. — Кристина выложила покупки на стол в кухне, открыла холодильник, убрала в него колбасу и мороженое. — Райен продержал ее почти три четверти часа; он говорил о Белле в явно неподобающем тоне.

— Чего ты хочешь! — перебила Лорейн вымученным голосом, прозвучавшим еще более хрипло, чем раньше. — Он же хам. Все они хамы. Выходит, если бедная девчушка умерла… — Она еще с порога приметила бутылку и теперь, никого уже не спрашивая, сама себе налила в тот стакан, из которого пил начальник полиции. — Мужчины все свиньи. Помнишь, я тебе еще в колледже это говорила. Им только одно подавай, а как добьются своего, тебя же еще и попрекнут, зачем уступила. — Она смерила Эшби тяжелым, осуждающим взглядом, словно возлагая вину лично на него. — Эта их так называемая любовь — потребность все изгадить, и ничего больше. Уж ты поверь. Я знаю что говорю. Это как будто снимает с них грехи и делает их чище.

Она единым духом опрокинула в рот виски, передернулась и с вызывающей улыбкой поглядела на Эшби.

Странное дело, она внушала к себе почтение, возвышаясь, словно башня, посреди гостиной, и, несмотря на опьянение, выглядела совсем не смешной, а скорее значительной — даже Кристина в кухне перестала возиться с покупками и смотрела на нее.

— Ты воображаешь, что я говорю это спьяну?

— Нет, Лорейн.

— Хочешь — верь, хочешь — нет, а я сейчас сяду в поезд и поеду вместе с дочкой в Нью-Йорк. Мы будем в разных вагонах: ведь она мертвая. В Нью-Йорке дождемся утра и опять поедем, а приедем домой — зеваки соберутся глазеть, как мы выгружаемся. — Она задумалась. — Я все гадаю, придет ли ее отец. — Слово «отец» она выговорила с ненавистью. — В котором часу, ты сказала, отходит мой поезд?

— В двадцать один двадцать три. Ты успеешь пообедать и часок отдохнуть.

— Не надо мне отдыхать. Не хочу я отдыхать. — Нахмурив брови, она неожиданно внимательно глянула на Эшби. — И вообще, как я могу оставаться здесь?

— Лорейн, ну что ты говоришь?

— Что думаю, то и говорю. Мне не нравится твой муж.

Спенсер попытался выдавить улыбку и, не понимая, как себя вести, побрел наконец к двери в закуток.

— Я разгадала, какой он двуличный. Вот заговорила с ним — и он сразу ушел.

Кристина готова была сквозь землю провалиться.

Сейчас не время закатывать скандал, накидываться друг на друга с упреками. Лорейн только что потеряла дочь, об этом нельзя забывать. Проделала долгую, мучительную поездку. А уж что за человек Райен, всем известно: не следовало ему в разговоре с ней касаться всяких мерзостей. Белла умерла у них в доме и чуть ли не по их вине. Разве мать не имеет права выпить и наговорить невесть что?

Но зачем же, когда Спенсер закрывал за собой дверь, она добавила, словно пустила ему в спину камнем:

— Такие-то как раз хуже всех!

Это уже превратилось у него в манию, он сам сознает всю унизительность такого положения. Кроме того, унизительно видеть, как хитрит Кристина. Она все поняла, это ясно. И ее, и его уловки шиты белыми нитками.

Почему, стоит ей уйти в магазин или еще куда-нибудь, на него нападает желание выбраться из закутка, подобно тому как зверек выскакивает из норки? Неужели, когда дом вокруг логова пуст, чувство безопасности покидает его? Он как будто боится, что на него нападут врасплох, и он не увидит, откуда грозит опасность. На самом деле ничего подобного нет. Просто нервы шалят. Но, когда он один, ему все-таки спокойнее в гостиной, откуда видна аллея.

Спенсер облюбовал себе место у камина и по утрам складывает там поленья, словно ему все время зябко.

Услышав шум машины, подходит к окну, становится так, чтобы его не было видно, надеясь рассмотреть лицо Кристины, пока она еще не успела приготовиться.

От нее тоже не укрылось, что он следит за ней; слишком уж естественный, слишком беззаботный у нее вид, когда она выходит из машины, поднимается по ступенькам, притворяясь, что обнаружила его присутствие, только когда отворилась дверь, веселым голосом спрашивает:

— Никто не приходил?

Это игра, у которой есть свои правила, и они день ото дня совершенствуют эти правила.

— Нет. Никто.

— И звонков не было?

— Не было.

Он убежден: этот тон нужен ей, чтобы скрыть замешательство, заполнить словами тишину, которая ее угнетает. Раньше у нее не было этой беспричинной говорливости.

От нечего делать он идет за ней в кухню, смотрит, как она раскладывает в холодильнике покупки, и все время выискивает у нее на лице следы переживаний.

— Кого ты встретила? — спрашивает он в конце концов, глядя в сторону.

— Ей-Богу, никого.

— Как так? В десять утра в бакалее ни одной живой души?

— Я имею в виду — никого из тех, о ком стоит рассказывать. Просто не обратила внимания, кто там был.

— И ни с кем не поговорила?

Это палка о двух концах. Ей это ясно. Он и сам знает.

В этом и заключается щекотливость положения. Признайся жена, что ни с кем не перемолвилась, он решит, что ей стыдно или что люди ее сторонятся. А если она с кем-нибудь говорила, почему не признаться в этом сразу же, не ответить прямо?

— Встретила я, к примеру, Люсиль Руни. На будущей неделе муж ее возвращается.

— А где он?

— В Чикаго, ты же знаешь. Начальство отправило его в Чикаго еще три месяца тому назад.

— Она ничего такого не говорила?

— Говорила, как рада, что он приезжает, и если его опять пошлют, она поедет вместе с ним.

— Про меня был разговор?

— Ни слова.

— Это все?

— Видела я миссис Скарборо, но только кивнула ей издали.

— Почему? Потому что она сплетница?

— Да нет. Просто она была в другом конце магазина, а я не хотела пропускать очередь к мяснику.

Кристина отвечает невозмутимо, без малейшего нетерпения. Он даже начинает злиться именно на эту ее мягкость. Он надеется, что рано или поздно она выдаст себя какой-нибудь вспышкой. Остается думать, что она относится к нему как к больному. Или знает больше, чем говорит, о том, что против него затевается? Он не страдает манией преследования, у него нет навязчивых идей.

Просто он начинает кое-что понимать. Еще в субботу утром у него появились подозрения против нее. Она как раз вернулась из магазина. Дорога была очень скользкая, поэтому он высматривал ее в окно. Впервые. По крайней мере осознанно — впервые. Спенсер подумал, что надо бы выйти и помочь ей донести покупки. Она еще не заметила его и не знала, что он здесь, потому что это было впервые; закрывая машину, она вдруг уставилась на дом, на какую-то точку возле дверей, и Эшби показалось, что Кристина как-то вздрогнула, побледнела и на мгновение замерла, словно пытаясь взять себя в руки. Потом она подняла взгляд и увидела мужа; на губах у нее тотчас проступила какая-то машинальная улыбка, и с этой улыбкой она вошла в дом.

— Что это ты увидела?

— Я?

— Да, ты.

— Когда?

— Сию минуту, когда смотрела на дом.

— Что я могла увидеть?

— Тебе что-нибудь сказали?

— Да нет. С какой стати? Кто и что мог мне сказать?

— Ты вроде бы удивилась, даже вздрогнула.

— От холода, может быть? Я включила в машине отопление, а когда открыла дверцу, стало холодно.