– Комплименты? – заинтересовалась Наташа. – Очень интересно!

– А ты вот, к примеру, красивая женщина, – обернулся я к ней. – Будь ты красивее – что-то потеряла бы... Земное что-то. Всегда так. Один мой приятель, увидев законченную красавицу, восклицал: “Безнадежно, безнадежно красивая”. Правда, потом он добавлял: “Красота должна быть с изъяном”, но я считаю...

– Давай, вали отсюда с изъяном! – прервал меня тотчас набычившийся Житник и я, сокрушенно махнув рукой, решил идти в гору[65]. Но, наткнувшись взглядом на Федю, продолжавшему попытки растворить сахар, рассмеялся:

– Фредди, дорогой, давно хотел тебя спросить... Ты знаешь, чем ты чай размешиваешь?

– Как чем? Вот этой вот палочкой... Я там, у родника ее нашел.

– А ты видишь на ней насечки? Похоже ведь, что сделали их для того, чтобы удобно было что-то наматывать, да?

– Веревочки, наверное, разные для нужды какой...

– Не веревочки, а кое-что очень похожее. Короче, это чабаны из долин потеряли или выбросили. Меня однажды чуть не вырвало от такой палочки... Сижу у чабана-киргиза в палатке, горячими лепешками, мясом жаренным объедаюсь. Парная ягнятина – пальчики оближешь! А перед лицом она, милая, с перекладины палаточной свисает, болтается на ниточке туда-сюда. Я спросил чабана, что это такое. И он, улыбаясь, объяснил: “Это, – говорит, – палочка чтобы ришта наматывать. Червяк такой есть, тонкий и длинный, метр почти. Живет под кожа у человек и один раз в год из нога вылезает яичка ложить”. И пояснил мне, что если начнешь этого червяка наружу вытаскивать он рвется сразу (нежный, гад) и дохнет... И гниет этот метр в ноге. И хана тогда человеку... А палочка эта – выручалочка. Вылезет червяк на сантиметр, а чабан обернет его нежно так вокруг палочки и привяжет ее рядом с червячьей норкой к ноге. И так сантиметр за сантиметром, и день за днем, пока весь не вылезет! Ну, пока, Федя... Как говориться – приятного аппетита! Палочку-то не выбрасывай. Пригодится теперь...

Пыль в штольне почти осела, но газа было полно. Дыша в самоспасатель, я осмотрел плоды своего труда. Породу подробило неплохо – вся рассечка была усыпана белой кварцевой крошкой, среди которой густо блестели чешуйки, зерна и самородки золота самой разной величины. Некоторые самородки были раздавлены и, как снарядные осколки, причудливо изогнуты и закручены. Грудь забоя продвинулась примерно сантиметров на пятьдесят. Кварцевая жила сократилась в мощности, особенно внизу, и напоминала клин, обращенный острием вниз. Тупой его конец на высоте около полутора метров упирался в блокирующий разрыв, круто погружавшийся по направлению рассечки. Скоплений золота стало меньше, но в площади они увеличились. Было ясно, что золотоносной породы осталось чуть меньше четверти кубометра. И выковырять ее будет не трудно – отпалка пары неглубоких шпуров, пробуренных по плоскости блокирующего разрыва, раздробит жилу легко и просто.

Мне удалось ударить по зубилу лишь пару раз: газы, заполнявшие штрек, сделали свое дело и я, сотрясаясь от сильного кашля, бросился к выходу.

Отдышавшись и попив чаю, я нарисовал на земле план забоя и объяснил товарищам, где надо долбить шпуры. Затем, сославшись на позднее время, предложил отправить Наташу с Фредди в лагерь – с самого утра тревога о Лейле глодала меня.

Юрка согласился нехотя. Их роман с Наташей развивался стремительно – они старались быть рядом, искали уединения, а в минуты отдыха Юркина голова находила пристанище на стройных бедрах Натальи.

Полевые романы... Сколько их прошло перед моими глазами за долгие месяцы, проведенные в экспедициях! Чаще всего они были групповыми – повариха или студентка обслуживали нескольких затосковавших по женской ласке мужчин. Причем количество клиентов всегда было обратно пропорционально красоте сервера.

Но если дама была в какой-то степени привлекательной, то ею, конечно, завладевал сильнейший. Часто после – мордобоев и иных инцидентов. Тот же Юрка долгое время обхаживал симпатичную маркшейдериху Лиду Сидневу – но проиграл шестидесятилетнему начальнику участка. Проигрыш обнаружился в одну из прозрачных летних ночей. Заглянув в приземистое окно Белого дома (кумархское техническое начальство жило не в полусгнивших землянках, как мы, геологи, а в оштукатуренном и побеленном здании), Житник увидел значительно продвинутый вариант известной картины Рембрандта: Лида, дождавшись своего Зевса, нежилась в его объятьях! Соль этой истории была не в возрасте победителя, Сиднева предпочитала зрелых мужчин, – это знали все, – а в Юркиной реакции – выйдя подышать ночным воздухом, я увидел следующее: пьяный вдрызг (в тот вечер из города пришла вахтовка). Житник с разбегу ударялся девяностокилограммовым телом в закрытую изнутри дверь Белого дома, падал, некоторое время, приходя в себя, лежал под ней, затем, шатаясь, вставал, отходил метров на десять и повторял попытку вновь и с тем же результатом и с той же последовательностью этапов.

Покоривший даму, особенно единственную, пользовался у полевой братии уважением. Если этой дамой была повариха, то в столовой часто можно было наблюдать следующую картину – обедающие, потерявшие всякую надежду найти в борще мясо, время от времени завистливо смотрят на любимца женщин, выковыривающего скудные лепестки капусты из мясного архипелага...

В высшем же обществе, включавшем руководство полевых экспедиций и их жен, нравы были, конечно, мягче, культурнее. Вращалось это общество в отдаленных экспедиционных поселках по весьма и весьма сближенным (особенно ночью) орбитам. Такое сближение, как правило, приводило к тому, что, к примеру, сыновья главного инженера N-ской ГРЭ были как две капли воды похожи на главного геолога, а дочь начальника ПТО – на начальника экспедиции.

Вообще, очень уж романтическую любовь в полевых условиях встретить трудно – все здесь на виду, ничего не придумаешь и словами никого не обманешь. Такая любовь выдумывается тоской по женщине, оставленной далеко в городе. А потом “они встречают нас и вводят в дом, а в нашем доме пахнет воровством”.

Первым в штольню пошел Сергей. Его хватило на десять минут. За ним ушел Житник. За те двадцать минут, пока его не было, я успел снарядить боевики. После Юрки вместо меня опять пошел Сергей – кашель по-прежнему раздирал мои легкие. Когда, наконец, сопровождаемый товарищами (они решили собрать крупные самородки), я, пришел в забой, шпуры были уже практически готовы. Газу в выработке оставалось уже немного, и можно было работать не торопясь.

Собранное золото мы сложили рядом с невозмутимым Васей. Затем, зарядив и запалив шпуры, вышли на-гора и засобирались домой. Житник сказал, что останется сторожить штольню до ночи – береженого бог бережет. Сергей счел разумным его решение не оставлять золото без присмотра, и мы постановили, что после ужина и до рассвета нести охрану буду я с Лейлой (как мне самому не пришло в голову уединиться с ней на штольне?), а с рассветом нас сменит Сергей.

В лагерь шли быстро. Я предвкушал встречу с Лейлой: представлял, как мы бросим спальный мешок там, на лужайке под штольней, как обнимемся, и я почувствую ее маленькие точеные груди, почувствую ее губы, почувствую трепетное ожидание их тезок, оживленных сладостными потугами томящихся бедер...

У лагеря нас встретили растерянные Наташа и Фредди.

– Лейла с Бабеком пропали, – сказала девушка, с жалостью глядя мне в глаза. – И, видимо, с самого утра.

– Точно, с утра, – согласился Фредди. – И, похоже, твоя фифочка сдалась без боя... Или ей сдались.

– Да, в палатках все на месте, нет никаких следов борьбы или поспешного бегства, – покивала Наташа.