— Лиат! Стой!
Но она не остановилась. Не задерживаясь у подножия лестницы, она, тяжело дыша, вскарабкалась по ней. Ее сердце сжимал страх, впившийся в нее, как когти чудовища. Оказавшись наверху, она попыталась втащить лестницу за собой и чуть не упала, потому что Хью успел схватить лестницу снизу.
— Не надо сопротивляться, Лиат. Ты знаешь, что это меня раздражает.
Она еще раз попыталась отнять лестницу, но сила не помогла ей: на руку Хью дополнительно играл его вес. Он победил. Как всегда. Он поставил ногу на нижнюю ступеньку. Чердачный люк был слишком мал, чтобы отбросить стремянку вместе с ним.
Она отпрянула, царапая ладони о занозистый деревянный пол, и, выпрямляясь, стукнулась о низкий потолок. Ноги путались в амуниции, но она узнала свою на ощупь, она знала ее так же, как руку отца, успокаивавшую ее, когда Лиат просыпалась ночью от кошмарного сновидения. Она схватила кожаные мешки и перекинула их через плечо. Колчан зацепился за потолочную балку, она споткнулась.
— Лиат!
Лампы с ним не было, но она и без лампы видела его выросшую снизу и надвигавшуюся на нее тень.
Нагнувшись и прерывисто, со всхлипыванием, дыша, она выхватила свой короткий меч.
— Пора нам с этим покончить. Убери меч, красавица моя. — Хью шагнул к ней. — Не сомневаюсь, что ты можешь проткнуть меня этой штукой, но что ты скажешь, когда меня найдут мертвым? Тебя обвинят в убийстве и казнят. Ты этого хочешь? Отдай мне меч, Лиат.
— Я расскажу им, что ты использовал магию, чтобы всех усыпить, и пытался меня изнасиловать.
Он засмеялся:
— И думаешь, тебе кто-нибудь поверит? Представь себе, что эту версию услышит моя мать. Как ты думаешь, что она об этом скажет? Простой «орел» обвиняет сына маркграфини!
Теофану поверила бы ей, но Теофану велела ей молчать о колдовстве. У Теофану свои планы, для нее какой-то «орел» всего лишь один из ее слуг.
— Ты же понимаешь, что я прав. Отдай мне меч.
— Убери руки! Почему ты не хочешь оставить меня в покое!
— После смерти отца твой выбор прост: быть моей или умереть. Выбирай. — Он замолчал, чем-то скрипя. Ставни отворились, и мрачный свет зимнего неба хлынул на чердак, ослепив Лиат. Когда она привыкла к свету и взглянула на Хью, он улыбался. Холодный воздух клубился вокруг него и направлялся к ней, в ее тюрьму: потому что везде, где она была с ним, была ее тюрьма. Холод — ее кандалы, оковы всего ее тела, ее сердца.
— Успокойся, красавица моя, — бормотал он тихо. — Не бойся меня. Я тебя не обижу. Я нашел в Фирсбарге, за семью замками, книгу, доступную лишь аббату. Много почерпнул я в этой книге. «Лаванда для сна». Как ты сожгла эти стрелы? Ты сама-то хоть знаешь? Я могу научить тебя, как добиться власти, как добиться того, чего ты хочешь. Я желаю тебе только добра, тебе и себе, нам обоим.
Рукоять меча в ее руке похолодела. Хью подошел вплотную, нагнулся и вынул меч из ее обмякшей руки. Его прикосновение грело, но глаза оставались ледяными.
Наконец она услышала этот странный глубокий тон его голоса. В Хартс-Рест она хорошо узнала, что он предвещает.
— Я не могу больше ждать, Лиат. Здесь нас никто не увидит.
— Я отдам тебе книгу, — прошептала она с трудом. О Владычица, она уже умоляла. Она лишается единственного и драгоценного сокровища, оставленного ей отцом, но лучше так, чем это, надвигающееся на нее.
Он нетерпеливо тряхнул головой:
— Ты уже отдала мне книгу, прошлой весной, вместе со своей покорностью. Вулфер украл у меня и то, и другое. Я долго ждал вашего возвращения.
Она, не в силах пошевелиться, чувствовала, как он снимает с нее лук и колчан со стрелами и мешки, как укладывает ее на жесткий дощатый пол. Но когда он поцеловал ее, когда его рука нашла ее пояс и расстегнула его, она сквозь ужас и оцепенение наконец вспомнила…
Дерево горит.
Обратная дорога к путешествующему двору короля оказалась так трудна, так насыщена всяческими трудностями, что Ханна начала сомневаться, успеет ли она вернуться с новостями о епископе Антонии раньше Вулфера. Сама она никогда не была в Аугенсбурге, но двое из трех оставшихся у нее «львов» жили в казармах Аугенсбургского дворца два года назад, когда несли службу при короле.
И вот, выйдя наконец из леса и поднявшись на обледенелый холм, они увидели деревню и широко раскинувшийся комплекс дворцовых построек.
— Я бы сказал, что дыма многовато, даже для дня Свечника, — скептически скривил губы Инго, старший из «львов».
— Клянусь кровью Владычицы, пожар! — почесал в затылке Лео.
Ханна шла пешком, чтобы дать лошади отдохнуть. После этого диалога ее мужественных спутников она вскочила в седло и, оставив «львов» позади, устремилась к дворцу. Скоро она увязла в толчее, образовавшейся от столкновения двух потоков людей. Одни убегали от пожара, другие — фермеры и лесники — спешили к нему, чтобы помочь тушить его, послужить своему королю. И те и другие старались пропускать ее, несмотря на это, она застряла у наружной стены. Слева от Ханны открывался вид на село и реку, впереди на небольшом холме дымился дворец. Лошадь прижимала уши, стараясь податься назад. От дыма здесь уже было трудно дышать.
Ни один из виденных ранее Ханной пожаров не шел ни в какое сравнение.
Пламя ревело. От него веяло жарким ветром, который, несмотря на холодную погоду и снег, обжигал кожу. Половина дворца уже полыхала, стена огня была как бы отражением оборонительной стены.
Пепел от дворца взлетал в воздух и падал на город, на женщин, уже грузивших тележки пожитками, па детей, таскавших к горящему дворцу воду в ведрах. Ханна вдохнула горячий пепел и закашлялась.
— Слишком мало воды! — крикнул Фолкин, самый быстроногий из «львов». Он догнал ее и, тяжело дыша, оперся на свое копье. — Так дворец не погасить. Надо молиться, чтобы не вспыхнул город.
Ханна спешилась и отдала повод «льву»:
— Оставь молодого Стефана с лошадью в городе, а сам с Инго и Лео следуй за мной. Попробуем хоть чем-нибудь помочь.
— Хоть бы там короля не было, — сказал он, но она взглянула на него, и он смолк, дотронувшись до своего кольца Единства.
Она побежала вверх по склону, обгоняя людей с ведрами. Навстречу тянулась пестрая процессия: некоторые с пустыми ведрами, некоторые с тележками, нагруженными мебелью, мешками, книгами и иным спасенным из огня скарбом. Монахиня с прижатым к груди древним манускриптом; лицо ее измазано, рукав порван, на коже красный ожог. За ней шли другие клирики, каждый из которых что-то нес: один — стопку не переплетенных листов рукописи. Женщина-клирик держала полу своего одеяния перед собой, как корзину, в которой были свалены в кучу чернильницы, перья, стилосы, таблички для письма. Сквозь роскошную вышивку одежды капали чернила. Последним шел самый молодой из них, выглядевший совсем ошеломленным. В его руках было великолепное орлиное перо и бутылочка красных чернил, запачкавших ему пальцы. Где-то плакал ребенок. Дворцовые слуги спотыкались под тяжестью постельных принадлежностей.
— Дорогу! — кричал человек в накидке «льва». — Дорогу принцессе!
Ханна отступила в сторону. Принцессу Сапиентию несли на походной кровати. Казалось, что она почти без чувств, но обеими руками она обхватила свой огромный живот и стонала. За принцессой следовали служанки, которые плакали и кудахтали, как куры. Они тащили ящики, сундуки, белье, которое то и дело рассыпалось. За ними слуги волокли резное тронное кресло короля Генриха, украшенное львами, драконами и орлиными крыльями, которое Ханна уже видела в другом дворце.
У ворот дворца мрачные стражи пропускали внутрь только тех, кто нес воду. Как будто это могло что-то изменить. Здесь было жарко, дым разъедал глаза.
Ханна пробилась к охране.
— Где король? — крикнула она.
— Благодарение Богу, на охоте, — крикнул один из солдат. Шлема на нем не было. Не было и части уха — но эта рана давно зажила, осталась от давних битв. Рыжие волосы опалены и испачканы пеплом. — Милостью Божьей внутри было мало людей, но погибшие наверняка есть.
