– Как?

После долгого молчания, от которого звенело в ушах, он произнес:

– Прогоняет ночные кошмары.

– И как это делает тебя сильнее? Ты не можешь избавиться от кошмаров. И они не делают тебя слабаком.

– Мои делают. Иногда мне кажется, они сводят меня с ума.

– Как?

– Эм! – простонал он.

Она представила его лицо, искаженное болезненной гримасой, поскольку видела это раньше.

Всей душой она хотела бы утешить его, подбодрить, сказать, что он не обязан ей ничего рассказывать. Но он должен рассказать. А она должна знать. Как можно помочь, если она ничего не знает? Как он сам может себе помочь?

– Как, Люк? – настойчиво повторила Эмма.

– Когда я просыпаюсь, меня охватывает паника. И она не отступает, как должна бы. Иногда проходят часы, прежде чем я сумею убедить себя, что он не гонится за мной… – Люк говорил сдавленно, и от каждого его слова сердце словно перекручивалось. – Что он не убьет меня.

– Кто? – спросила Эмма.

– Мой отец. Нет, – торопливо поправил он себя неестественно натянутым голосом, – не отец, старый герцог Трент. Человек, которого я считал отцом. И хотя я знаю, что он мертв, сознание убеждает меня, что это не так. Что он гонится за мной и на этот раз убьет.

– И ты не можешь проснуться?

– Так я уже не сплю. Но не могу… прогнать его.

Боже милостивый! Эмма многое бы отдала, чтобы открыть ему дверь. Обнять его. Сказать, что все будет хорошо, что она здесь, что будет рядом всегда, когда он проснется. Что поможет ему.

Но она не могла этого сделать, несмотря ни на что. Люк должен понять, что нельзя катиться по этой дорожке.

– Почему тебе снятся о нем кошмары? – негромко спросила она. – Он был с тобой жесток?

– Он давал мне то, что я заслуживал, – ответил Люк, немного помолчав.

– Сомневаюсь.

– Он так говорил. – Люк казался таким одиноким, уязвимым и маленьким. Его голос никогда так не звучал. – Он говорил, меня необходимо наказывать. Говорил, это единственная надежда меня излечить.

– Излечить от чего?

– От моего насквозь порочного нрава.

– И ты ему верил?

– Я был ребенком.

– Ты до сих пор веришь его словам, так?

Люк безрадостно рассмеялся:

– Я никогда не был образцом совершенства.

– Был.

– Ты меня плохо знаешь.

– Ошибаешься. – Эмма прекрасно знала, какая доброта скрывается под маской распутного негодяя, которую он обращал к миру.

– Может быть, – негромко ответил он.

– Старый герцог перенес на тебя гнев, предназначавшийся твоей матери и лорду Стэнли.

Долгое молчание.

– Я никогда об этом не задумывался.

– Но теперь-то подумал?

– Он знал, что я бастард, а значит, насквозь испорчен. И еще он знал, что я второй в очереди на герцогство. Он честно пытался исправить меня на тот недобрый случай, если однажды титул все-таки достанется мне.

Эмму волновала первая часть сказанного.

– Ты бастард, а значит, испорчен? О чем ты говоришь?

– Ради бога, ты прекрасно понимаешь!

– Нет, не понимаю. Объясни, пожалуйста.

– Разве ты не ходила в церковь? Не читала догматы? Всем известно, что бастарды испорчены, потому что наследуют дурную кровь грешных родителей.

– Какая чушь! – вспылила Эмма. – Все дети рождаются невинными!

– Нет, я родился в грехе и стал грехом. В точности, как предсказывал старый герцог.

– Чушь! – повторила Эмма, и голос ее даже дрожал от негодования.

Люк какое-то время молчал, затем сказал:

– Ты очень упрямая женщина.

– Только когда убеждена в своей правоте.

– А ты права, Эм?

– Да. – Она так разозлилась, что перед глазами заплясали красные пятна. Она бы вытащила пистолет и застрелила старого герцога Трента, не будь он уже мертв. Да как он посмел избивать невинного ребенка! Теперь Эмма не сомневалась, что шрамы на спине у Люка оставил именно он.

Люк провел всю свою жизнь в уверенности, что никогда не станет хорошим и не будет спасен. Как человек может пережить такое? Как может стать счастливым человек, верящий в это?

– Он не имел никакого, никакого права это делать, Люк. Ты был ребенком!

– Я никогда не был хорошим ребенком. Никогда никого не слушался. Не мог сидеть спокойно, как братья. Лез в драку. А когда подрос, все стало еще хуже. Я целовал девушек за амбарами. Проигрывал денежное содержание. Братья и сестра меня терпеть не могли.

– Безусловно, часть этого – результат жестокости твоего отца. Я знаю тебя достаточно хорошо и вижу, что все это не врожденные черты.

– Ты уверена? – Его нерешительный голос был полон надежды.

– В жизни ни в чем не была настолько уверена, – почти шепотом ответила Эмма.

Он долго молчал, возможно, обдумывал все это. Затем спросил:

– Эмма, я могу войти?

Она зажмурилась сильно-сильно, чтобы не потекли слезы, потому что на этот раз было физически больно ответить:

– Нет.

Утром Эмма проснулась рано. Она не выспалась – Люк только на рассвете смог ее убедить лечь в постель.

Едва открыв глаза, она выпрыгнула из кровати и поспешила к двери. Щиколотка сегодня болела значительно меньше.

Эмма отперла дверь и обнаружила полностью одетого Люка, спящего, свернувшись калачиком, на полу. Она упала перед ним на колени.

– Люк?

Он сонно поморгал, плохо понимая, где находится. Эмма погладила его по щеке.

– Иди, ляг ненадолго в постель.

Он посмотрел на нее с непроницаемым лицом, затем хрипло ответил:

– Да.

С трудом поднялся на неверные ноги, напомнив Эмме новорожденного жеребенка.

Она взяла его за руку, сама подвела к кровати, помогла раздеться до рубашки и укутала одеялом. Затем наклонилась и поцеловала в лоб, как поцеловала бы ребенка.

– Спи.

Люк поймал ее запястье.

– А ты не ляжешь?

– Нет.

Он нахмурился, но она решительно посмотрела на него, и он с неохотой выпустил ее запястье.

Эмма накинула на плечи халат и вышла из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь.

Спустившись вниз, в гостиную, села в кресло, подтянула колени к подбородку и долго сидела, думая о Люке и о том, что он ей ночью рассказал. О том, что теперь понимает его по-новому.

Может быть, она повела себя чересчур сурово? Он открыл душу, рассказал ей обо всем (ну, за исключением происхождения тех шрамов на спине), а она ему жестоко отказала.

И все же Эмма понимала, что если бы поддалась на его уговоры, у него не появилось бы никаких причин менять свое поведение. Она надеялась, что не ошибается. В какой-то миг этой ночью, когда он продолжал умолять впустить его, а она ему опять отказала, ей вдруг подумалось, что она причиняет ему жестокую боль. Что ведет себя так же ужасно, как тот человек, что считался отцом Люка.

Нет, он куда ужаснее, с горечью подумала Эмма. После ночного разговора она поняла, что в жизни не испытывала ни к кому такой ненависти – даже к Роджеру Мортону! – какая вспыхнула у нее к старому герцогу Тренту.

Эмма просидела в гостиной добрый час, размышляя обо всем этом, затем вздохнула, пошла в спальню Люка и оделась, позвав Делейни, чтобы та помогла ей причесаться. Люк еще не проснулся, поэтому она взяла корзинку с шитьем, вернулась в гостиную и занялась сорочкой.

Люк, полностью одетый, появился около полудня и остановился в дверях. Эмма долгие часы просидела в полной тишине, погрузившись в свои мысли, поэтому испуганно ахнула, услышав шорох в дверях.

– Я тебя напугал?

– Да. Тут было так тихо.

Он долго смотрел на нее, потом подошел к дивану, приподнял ее подбородок, наклонился и поцеловал в губы.

– Ты готова ехать в Вапинг?

Значит, вот как. Они не будут обсуждать ночной разговор. Она испытала облегчение и замешательство одновременно. Эмма внимательно посмотрела на Люка, гадая, помнит ли он хоть что-нибудь из случившегося. Если и так, то этого совершенно не показывает.

– Ты поел? – спросила она.

По его лицу пробежала тень, но тут же исчезла, и Люк ответил голосом спокойным и бесстрастным: