В ту минуту, когда мистер Фогг выходил из вокзала, к нему подошел полисмен и спросил:
- Мистер Филеас Фогг?
- Да.
- А этот человек - ваш слуга? - прибавил полисмен, показывая на Паспарту.
- Да.
- Будьте любезны оба следовать за мной.
Мистер Фогг ни одним жестом не выразил своего удивления. Полицейский был представителем закона, а для всякого англичанина закон - святыня. Паспарту, как истый француз, попробовал было рассуждать, но полисмен коснулся его своим жезлом, и мистер Фогг сделал своему слуге знак подчиниться.
- Может ли эта дама сопровождать нас? - спросил мистер Фогг.
- Может! - ответил полисмен.
Полицейский проводил мистера Фогга и его спутников к пальки-гари - четырехколесному и четырехместному экипажу, запряженному парой лошадей. Тронулись в путь. Во время переезда, длившегося двадцать минут, никто не проронил ни слова.
Экипаж сначала пересек «черный город» - узенькие улички, загроможденные лачугами, где ютились грязные и оборванные люди - разноплеменное население этих кварталов. Затем он проехал европейский город, застроенный кирпичными домами, осененный кокосовыми пальмами и ощетинившийся строительными лесами; здесь, несмотря на утренний час, проезжали элегантные всадники и двигались роскошные кареты.
Экипаж остановился перед каким-то зданием невзрачного вида, мало похожим на жилой дом. Полисмен высадил своих пленников - их с полным правом можно было так назвать - и провел в комнату с решетками на окнах. Затем он объявил:
- В половине девятого вы предстанете пред судьей Обадия!
Затем он вышел и запер дверь.
- Ну вот! Мы арестованы! - воскликнул Паспарту, опускаясь на стул.
Миссис Ауда, тщетно стараясь скрыть волнение, сказала, обращаясь к мистеру Фоггу:
- Вы должны расстаться со мною, сударь! Вас преследуют из-за меня! За то, что вы меня спасли!
Филеас Фогг коротко ответил, что это невозможно. Преследовать по делу «сутти»! Немыслимо! Как жалобщики осмелились бы об этом заявить? Тут какая-то ошибка. Мистер Фогг закончил уверением, что он во всех случаях не покинет молодой женщины и сопроводит ее до Гонконга.
- Но пароход отходит в полдень! - заметил Паспарту.
- Мы еще до полудня будем на борту, - спокойно ответил невозмутимый джентльмен.
Это было сказано так уверенно, что Паспарту невольно повторил про себя:
- Черт побери! Ну, конечно! Еще до полудня будем на пароходе! - Но он отнюдь не был в этом уверен.
В половине девятого дверь комнаты отворилась. Появился полисмен и провел арестованных в соседнее помещение. Это был зал суда, наполненный многочисленной публикой, состоявшей из европейцев и местных жителей. Мистер Фогг, миссис Ауда и Паспарту сели на скамью перед возвышением, предназначенным для судьи и секретаря.
Почти тотчас же вышел в сопровождении секретаря и сам судья Обадия. Это был толстый, совершенно круглый человек. Он снял с гвоздя один из париков и ловко надел его себе на голову.
- Слушается первое дело, - объявил он.
Но вдруг он поднес руку к голове и воскликнул:
- Эге! Да ведь это не мой парик!
- Ваша правда, мистер Обадия, - это мой, - сказал секретарь.
- Дорогой мистер Ойстерпуф, неужели вы думаете, что судья может вынести правильный приговор, будучи в парике секретаря?
Произошел обмен париками. Во время этих приготовлений Паспарту весь сгорал от нетерпения - ему казалось, что стрелка громадных часов, висевших в зале суда, страшно быстро движется по циферблату.
- Слушается первое дело, - повторил судья.
- Филеас Фогг! - провозгласил секретарь Ойстерпуф.
- Я, - ответил мистер Фогг.
- Паспарту!
- Здесь! - отозвался Паспарту.
- Превосходно! - начал судья. - Вот уже два дня, как вас ищут во всех поездах, прибывающих из Бомбея.
- Но в чем нас обвиняют? - нетерпеливо перебил Паспарту.
- Вы это сейчас узнаете, - ответил судья.
- Сударь, - начал Филеас Фогг, - я британский гражданин и имею право…
- С вами непочтительно обошлись? - спросил судья.
- Отнюдь нет.
- Прекрасно! Вызовите жалобщиков.
По приказу судьи дверь распахнулась, и пристав ввел в зал трех индийских жрецов.
- Так я и думал! - прошептал Паспарту. - Это те самые мерзавцы, что хотели сжечь нашу молодую даму.
Жрецы встали перед судьей, и секретарь громким голосом прочел их жалобу на Филеаса Фогга и его слугу, обвиняемых в кощунственном осквернении браминского святилища.
- Вы слышали? - спросил судья Филеаса Фогга.
- Да, - ответил мистер Фогг, посмотрев на часы, - слышал и признаю.
- Ага! Вы признаете?…
- Да, признаю и жду, чтобы эти три жреца в свою очередь признались в том, что они были намерены делать в пагоде Пилладжи.
Жрецы переглянулись. Они, казалось, ничего не поняли из слов обвиняемого.
- Вот именно, - нетерпеливо вмешался Паспарту, - в той самой пагоде Пилладжи, перед которой они собирались сжечь свою жертву!
Снова полная растерянность жрецов и крайнее изумление судьи Обадия.
- Какую жертву? - спросил он. - Кого сжечь? В самом центре Бомбея!
- Бомбея? - воскликнул Паспарту.
- Ну да. Ведь речь идет не о пагоде Пилладжи, а о пагоде Малабар-Хилл в Бомбее.
- В качестве вещественного доказательства представлены башмаки святотатца, - прибавил секретарь, ставя на стол пару обуви.
- Мои башмаки! - закричал Паспарту, который был до того удивлен, что не мог сдержать невольного восклицания.
Можно себе представить, какая путаница была в умах и господина и его слуги. Они давно забыли про случай в бомбейской пагоде, и вдруг он неожиданно привел их на скамью подсудимых здесь, в Калькутте.
Дело в том, что сыщик Фикс оценил все выгоды, какие он мог извлечь из злосчастного поступка Паспарту. Отложив на двенадцать часов свой отъезд, Фикс предложил жрецам Малабар-Хилла совет и помощь. Он пообещал им добиться крупного возмещения за нарушение святости храма, хорошо зная, что английское правительство очень сурово относится к подобным проступкам, и с ближайшим поездом отправился со жрецами следом за осквернителями. Вследствие задержки, вызванной освобождением молодой вдовы, Фикс и его индусы прибыли в Калькутту раньше Филеаса Фогга и Паспарту, которых местные власти, предупрежденные телеграммой, должны были задержать при выходе из вагона. Можно себе представить, как был раздосадован Фикс, узнав, что Филеас Фогг еще не приехал в столицу Индии. Он решил, что его вор сошел на одной из станций Индийской железной дороги и скрылся в северных провинциях. Одержимый смертельным беспокойством, сыщик целые сутки безотлучно находился на вокзале. И какова же была его радость, когда утром он увидел путешественников, выходивших из вагона; правда, с ними была какая-то молодая дама, присутствие которой казалось Фиксу необъяснимым. Он сейчас же подослал к ним полисмена, и вот каким образом мистер Фогг, Паспарту и вдова раджи Бундельханда предстали перед судьей Обадия.
Если бы Паспарту был менее занят ходом дела, он мог бы заметить в уголке зала сыщика, который следил за ходом судебного заседания с вполне понятным интересом, ибо в Калькутте, так же как в Бомбее и Суэце, ордер на арест все еще не был им получен.
Между тем судья Обадия приказал занести в протокол признание, вырвавшееся у Паспарту, который отдал бы все на свете, лишь бы взять обратно свои неосторожные слова.
- Признаете ли вы факт преступления? - спросил судья.
- Признаю, - холодно ответил мистер Фогг.
- В виду того, - продолжал судья, - что английский закон равно охраняет религиозные верования всех народов, населяющих Индию, и принимая во внимание, что проступок признан обвиняемым Паспарту, пытавшимся коснуться кощунственной стопой пола пагоды Малабар-Хилл в Бомбее двадцатого октября сего года, суд постановляет приговорить вышеупомянутого Паспарту к двум неделям тюрьмы и штрафу в триста фунтов.
- Триста фунтов? - воскликнул Паспарту, которого по-настоящему огорчил только штраф.
