Итак, единственный путь в будущее: выйти за край леса, если только у леса есть край, и отдаться во власть пылающей пустоты, зловещей земли «за краем». Он должен выстоять перед этим чудовищем — солнцем. Потому что — кто знает? — не окажется ли и древняя истина о том, что солнце ужасно, еще одной ложью?

При этой мысли — последней в стремительно быстром жарком потоке — Кубу охватила дрожь. Еще никогда, ни в одну мировую эпоху не смел лесной человек добровольно покинуть лес и предаться во власть страшного солнца. И снова он день за днем бродил по лесу, вынашивал свою мысль. И наконец решился. Ясным полднем, дрожа, прокрался он к реке, опасливо подполз к сверкающей кромке воды и робко взглянул на лик солнца в воде. Слепящий режущий блеск ударил в глаза, и он быстро зажмурился, но чуть позже осмелился вновь приоткрыть глаза и, наконец, в третий раз — удалось. Он смог, он вытерпел и преисполнился радости и отваги. Кубу доверился солнцу. Он возлюбил солнце — пусть даже солнце его убьет — и возненавидел старый, мрачный, гниющий лес, где гнусаво бормочут жрецы, а он, молодой и отважный, стал отверженным, изгнанным.

Теперь решение его созрело, и деяние пало в ладони, как зрелый плод. С новым легким молотом из железного дерева, к которому он приделал очень тонкую, но крепкую рукоять, Кубу на другое утро отправился искать старого жреца; он напал на его след, настиг жреца, и ударил его молотом по голове, и увидел, как его душа излетела из перекошенной пасти. Он положил оружие на грудь убитого, чтобы все узнали, кто его убил, а на гладкой поверхности молота с большим трудом вырезал обломком ракушки изображение: круг с прямыми лучами — лик солнца.

Смело пустился он в путь к далекому краю леса и шел с утра до ночи, шел вперед и вперед, и спал по ночам на деревьях, а с рассветом снова шагал и шагал вперед, много дней он шел, перебирался через ручьи и черные топи и вышел однажды на круто вздымавшийся вверх горный склон, к замшелым скалам, каких он еще никогда не видал, и стал подниматься в горы, все выше, минуя опасные бездны, и вновь карабкался вверх по склонам сквозь вековой нескончаемый лес, и шел так долго, что зародились в его сердце сомнения и печаль: может быть, правда, что некий бог запретил лесным существам покидать родные пределы?

И вот уже к ночи, после долгого подъема по склонам, где воздух с каждым шагом становился все легче и суше, он вдруг очутился у края. Лес кончился, но с ним кончилась и земля, лес обрывался здесь в пустоту воздуха, словно мир в этом месте разломился надвое. Увидеть нельзя было ничего, кроме тускло-рдяного блика вдали и редких звезд в вышине, ибо уже наступила ночь.

Кубу опустился на землю над краем света и привязался лианами к дереву, чтобы не сорваться вниз. Бледный от неуемной тревоги, просидел он всю ночь без сна и при первом проблеске бледного рассвета нетерпеливо вскочил и склонился над пустотой в ожидании дня.

Желтые блики ясного света забрезжили вдали, и небо, казалось, пронизал трепет ожидания, как пронизал он Кубу, никогда за всю свою жизнь не видевшего рождения дня в широком воздушном просторе. И вспыхнули снопы желтого света, и вдруг вдалеке над великой бездной миров взмыло в небо рдяное огромное солнце. Оно взмыло ввысь, покинув бесконечное блеклое Ничто, и Ничто стало иссиня-черным — морем.

Перед дрожащим лесным человеком открылось то, что было «за краем». У ног Кубу обрывался вниз горный склон, убегавший в смутно-туманные глуби, впереди вздымались розовые кристаллы скалистых гор, слева вдали лежало могучее темное море, и берег бежал вдоль него, белый, кипящий пеной, с кивающими крохотными деревцами. И надо всем, над тысячей новых неведомых мощных видений всходило над морем солнце, катило по небу пылающий свет, и вспыхивал мир в ликующих красках.

Кубу не смог поглядеть в лицо солнцу. И все же он видел, как солнечный свет потоками ярких красок залил горы, и скалы, и берега, и далекие острова в синеве, и пал ниц Кубу, и склонился к земле пред богами блистающего мира. Да кто он, Кубу? Он — маленький грязный зверек, и вся его тусклая жизнь прошла в сумрачной топкой низине густого леса, и жил он в страхе и тьме, в покорности подлым богам чащобы. Здесь же был мир, и верховным его божеством было солнце, и долгий постыдный сон жизни в лесу оборвался и начал тускнеть в душе Кубу, как потускнела память об убитом жреце.

Цепляясь за камни, Кубу спустился по отвесной стене в бездну, навстречу свету и морю, и над душой его трепетало в летучем счастливом вихре подобное сну предчувствие светлой, солнцу подвластной земли, на которой живут среди света освобожденные люди, покорные солнцу и только солнцу.

Перевод Г. Снежинской

ДЕМИАН. История юности Эмиля Синклера[41]

Чтобы рассказать мою историю, придется начать издалека. Если бы это было возможно, надо было бы вернуться к самым первым годам детства и даже заглянуть в совсем уж отдаленные глубины моего происхождения.

Когда писатели пишут романы, они обычно ведут себя так, словно они и есть Господь Бог, любая история человеческой жизни для них очевидна и понятна, и они преподносят ее так, будто ее, лишенную всяких покровов, Бог рассказывает сам себе и каждая деталь в ней существенна. Я этого не умею, так же точно, как не умеют и те писатели. Но моя история важнее для меня, чем для тех писателей их истории, потому что это моя собственная история, история человека не придуманного, возможного, идеального, в общем, так или иначе не существующего, но действительного, единственного, живого человека. Правда, что это такое, действительно живущий человек, в наши дни понимают меньше, чем когда-либо раньше, потому что людей, каждый из которых есть неповторимый, бесценный эксперимент природы, убивают огромными массами. Если бы мы не были на самом деле чем-то большим, чем только уникальными людьми, если бы пуля действительно могла полностью уничтожить каждого из нас, тогда не имело бы смысла рассказывать. Но каждый человек это не просто он сам, но в то же время единственная в своем роде, особая, в каждом случае по-своему важная и примечательная точка пересечения разных явлений мира; все происходит так лишь однажды и больше никогда не повторяется. И потому история каждого человека есть нечто важное, божественное, вечное, потому каждый человек, пока он как-то живет и следует велению природы, есть явление замечательное и достойное всяческого внимания. В каждом человеке божественный Дух обретает плоть, в каждом страдает живая тварь, в каждом живет распятый Спаситель.

Мало кто знает сегодня, что такое человек. Многие чувствуют это, и потому им легче умирать, как и мне умирать будет легче, когда я допишу до конца эту историю.

Я не вправе назвать себя знающим. Я был ищущим и остаюсь им до сих пор, но я ищу теперь не в звездах и не в книгах, теперь я начинаю слышать то, о чем шумит моя кровь. Моя история не так приятна и гармонична, не так завлекательна, как придуманные истории, она имеет вкус бессмыслицы, смятения, безумия и мечты, как жизнь всех тех людей, которые больше не хотят себя обманывать.

Жизнь каждого человека — это путь к себе самому, попытка найти этот путь, нащупать тропинку. Ни один человек никогда не был до конца самим собой, но каждый стремится к этому: кто бессознательно, кто осознанно, каждый, как может. Каждый несет на себе следы своего рождения, слизь, остатки скорлупы из первобытного мира, несет до самого конца. Иной вообще не становится человеком, остается лягушкой, ящерицей, муравьем. Другой напоминает человека только верхней своей половиной, а нижней подобен рыбе. Но каждый — попытка природы сделать человека. У всех нас общее происхождение, общая праматерь, все мы вышли из одного чрева, но любой из нас, выброшенный из неведомых глубин, стремится к своей цели. Мы можем друг друга понять, но объяснить себя может каждый лишь сам.