Я с ужасом смотрел на него.

— Не можешь ли ты рассказать мне, чем окончился сон? — спросил я робко.

Он покачал головой:

— Нет!

Открылась дверь, вошла фрау Ева.

— Ах, вот вы где! Дети, у вас как будто печальный вид.

Она выглядела отдохнувшей и свежей. Демиан улыбнулся ей. Она подошла к нам, как к двум напуганным малышам.

— Нет, мы не расстроены, мама. Мы просто пытались разгадать этот новый знак. Но, в общем, это неважно. То, что должно наступить, вдруг окажется здесь, и тогда мы узнаем все, что надлежит нам знать.

У меня было тяжело на душе, и, когда я, попрощавшись, шел через холл, запах гиацинтов показался мне слабым и затхлым, как будто бы с могилы.

Я добился того, чтобы и на летний семестр мне разрешили остаться в X. Теперь мы почти все время проводили не в доме, а в саду у реки. Японец, который, между прочим, действительно проиграл поединок по боксу, уехал из города, не было уже и толстовца. Демиан завел себе лошадь и каждый день ездил верхом. Я часто оставался вдвоем с его матерью. Иногда меня удивляло, как мирно идет моя жизнь. Я привык жить в одиночестве, быть многого лишенным в мучительной борьбе со своими страданиями, и эти месяцы в X. представлялись мне каким-то сказочным островом, на котором мне было позволено существовать беззаботно одними только приятными мыслями и делами. Я чувствовал, что это предвещает некую новую, более высокую общность, и о ней мы думали. Но постепенно посреди этого счастья мною овладевала глубокая печаль, потому что я знал — это не может продолжаться долго. Мне было не дано дышать радостью в полную силу, я был рожден на муки и страдания. Я знал, что однажды мне придется проснуться и вместо этих прекрасных, любимых образов я вновь увижу себя одиноким, совершенно одиноким в холодном мире посторонних, где меня ждет только равнодушие людей или борьба без всякого покоя и сострадания. В такие минуты я с удвоенной нежностью стремился оказаться как можно ближе к фрау Еве, счастливый тем, что моя судьба все еще сохраняет этот прекрасный тихий облик.

Летние месяцы прошли легко и быстро, семестр уже подходил к концу. Разлука приближалась, я не должен был об этом думать, да и не делал этого, а просто проводил прекрасные дни в блаженстве, как бабочка на медвяном цветке. Это было мое счастливое время, первое исполнение моей судьбы, в первый раз меня приняли в союз — а что будет дальше? Опять борьба, тоска и одиночество.

В один из этих дней предчувствие грядущего с такой силой охватило меня, что любовь к фрау Еве вспыхнула вдруг и пронзила меня жгучей болью. Господи! Ведь скоро я уже не буду видеть ее, слышать звук ее энергичных шагов в доме, находить цветы у себя на столе. А чего я достиг? Я мечтал и наслаждался ее присутствием, вместо того чтобы бороться за нее, завоевывать ее, навсегда заключить ее в свои объятия. Я вспомнил все, что она рассказывала мне о настоящей любви, множество тонких предостерегающих словечек, множество маленьких приманок, обещаний, может быть. И что я сделал со всем этим? Ничего!

Я встал посреди комнаты, отогнал от себя все остальные мысли и стал думать о фрау Еве. Я попытался сосредоточить все силы души, чтобы заставить ее почувствовать мою любовь и привлечь ее к себе. Она должна была прийти и устремиться в мои объятия, чтобы я смог погрузиться ненасытным поцелуем в ее любящие губы.

Я стоял в таком напряжении, что в конце концов похолодел с головы до ног и ощутил исходящую от меня энергию. На несколько мгновений во мне сконцентрировалось нечто светлое и прохладное, на секунду мне представилось, будто в сердце рождается кристалл. Я знал, что это и есть мое «Я». Я почувствовал холод в груди.

Придя в себя после этого страшного напряжения, я понял — что-то должно случиться. Я был крайне измучен, но готов к тому, что вот-вот в комнату войдет Ева, исполненная ожидания и страсти. На улице раздался цокот копыт, он прозвучал резко и жестко, приблизился и смолк. Я подбежал к окну. С лошади сошел Демиан. Я бросился вниз.

— Что случилось, Демиан? Надеюсь, твоя мать здорова?

Он не слушал меня. Он был бледен, капли пота струились со лба по щекам. Он привязал к ограде поводья разгоряченной лошади, взял меня под руку, и мы пошли вдоль улицы.

— Ты уже знаешь?

Я ничего не знал.

Демиан повернулся ко мне и пожал мне руку, взгляд его был странно потемневшим, полным сострадания.

— Да, друг мой. Началось! Ты ведь знал о напряженных отношениях с Россией…

— Что, война? Я не верил, что это может случиться!

Он говорил тихо, хотя вокруг не было ни души.

— Еще нет сообщений. Но будет война. Можешь не сомневаться. Я не хотел тогда больше говорить с тобой об этом. Но трижды мне являлись новые знаки. Итак, это не будет крушение мира, землетрясение, революция. Это будет война. Ты увидишь, какой это будет удар. Многие почувствуют себя счастливыми. Уже сейчас каждый радуется, что наконец-то начинается. До такой степени им надоела эта жизнь. Но ты увидишь, Синклер, это только начало. Возможно, это будет большая, очень большая война. Но и это только начало. Постепенно появится новое. И для тех, кто тесно связан со старым, это новое будет ужасным. Что ты намерен делать?

Я был ошеломлен. Все казалось мне чужим и неправдоподобным.

— Я не знаю, а ты?

Он пожал плечами:

— Как только начнется мобилизация, пойду в армию. Я ведь лейтенант.

— Ты? А я и не подозревал.

— Да, это была одна из моих попыток адаптации. Ты ведь знаешь, я никогда не любил бросаться в глаза и поэтому стремился сделать даже больше, чем требовалось, чтобы особенно не выделяться. Думаю, уже через дней восемь окажусь на фронте.

— Господи Боже!

— Да, мой милый! Не становись сентиментальным. Мне, в общем, будет не очень-то приятно приказывать стрелять по живым людям, но суть не в этом. Ведь каждый из нас попадет теперь в большое колесо. И ты тоже. Тебя наверняка мобилизуют.

— А твоя мать, Демиан?

Только сейчас я вспомнил о том, что происходило четверть часа назад. Как изменился мир! Я собрал тогда все силы, заклиная пленительный образ, и вот судьба вдруг повернулась ко мне со страшной, угрожающей гримасой.

— Моя мать? Ах, о ней не надо беспокоиться. Она в безопасности. В безопасности более, чем кто-либо другой на свете в наши дни. Ты так сильно ее любишь?

— Ты знал об этом, Демиан?

Он рассмеялся легко, как будто что-то сбросил с себя.

— Ах ты, малыш! Конечно, знал. Никто не зовет мою мать фрау Ева, если не любит ее. Кстати, что это было? Ты сегодня звал ее или меня? Не так ли?

— Да, звал. Я звал фрау Еву.

— Она почувствовала это и вдруг стала говорить, что я должен ехать к тебе. Я как раз рассказал ей новости про Россию.

Мы повернули назад и больше почти не говорили. Он отвязал лошадь и ускакал.

Только оказавшись наверху, в своей комнате, я почувствовал, как я устал от того, что мне сообщил Демиан, и еще больше от напряжения, испытанного до его прихода. Значит, фрау Ева слышала меня, сила моего чувства дошла до нее. И она пришла бы, если бы не… Как странно было все это. И как прекрасно, в общем. Теперь будет война. Теперь должно было начаться то, о чем мы говорили так много и так часто. А Демиан столько знал об этом. Как странно было думать о том, что поток жизни как будто шел где-то мимо нас, и теперь оказалось, что он идет прямо через наши сердца. Странные судьбы и приключения зовут нас, вот-вот наступит момент, когда мир будет нуждаться в нас и будет полностью меняться. Демиан прав: сентиментальность здесь не уместна. Странно только, что такую личную проблему, как «судьба», я должен был теперь переживать вместе со всем миром. И хорошо!

Я был готов. Впрочем, когда я шел по городу, в каждом уголке царило возбуждение. Повсюду слышалось слово «война»!

Я пришел в дом фрау Евы, мы поужинали в беседке в саду. Я был единственным гостем. О войне не говорили ни слова. Лишь потом, когда я уже собрался уходить, фрау Ева сказала: