Ясно, что принятое Прудоном начало разрушается собственною нелепостью. Иначе и не может быть, ибо оно основано на полнейшей путанице понятий. Тут смешивается право приобретать с правом иметь. Из свободы человека вытекает только право приобретать, не нарушая чужой свободы, и это право не имеет иных границ, кроме самой свободы. Но для того чтобы иметь, надобно приобрести. Всякий имеет право на то, что он приобрел, но никто не имеет право на то, что приобретено другими. Овладение есть первоначальный способ приобретения; этим вещь ставится в зависимость от человека. На основании закона права всякий имеет право овладеть вещью, которая не усвоена никем, но никто не имеет права овладеть вещью, которая находится уже в чужом владении. Это - чисто математическое последствие, вытекающее из начал свободы и права.
Не ставится ли однако через это и право и все человеческое благосостояние в зависимость от чистой случайности? Не создастся ли несправедливая привилегия одних перед другими?
Случайность, от которой зависит размер собственности, не что иное как человеческая свобода, составляющая источник всякого права и всякого благосостояния. Привилегии здесь не дается никакой, ибо закон равно распространяется на всех: все одинаково имеют право овладевать тем, что никому не принадлежит, и никто не имеет права овладевать тем, что принадлежит другому. Но именно в силу этого, первый овладевающий имеет преимущество перед всеми другими. Это преимущество состоит в том, что он один поступает согласно с правом, а всякий другой, кто придет позже него, не может овладеть вещью иначе, как нарушая право.
Если же мы от этой чисто индивидуалистической точки зрения, отправляющейся от свободы лица, возвысимся к точке зрения общечеловеческой, то и здесь мы увидим подтверждение того же начала. Кому по справедливости должно принадлежать первоначальное пользование тою или другою силою природы? Очевидно тому, кто первый покорил ее человеку. Для всех остальных это пользование может быть только производное; оно может приобретаться не иначе, как через посредство воли первого владельца. Нарушение этого порядка есть не право, а насилие. С какого бы, следовательно, конца мы ни начали, везде требования справедливости оказываются одни и те же[54].
В результате мы должны сказать, что овладение составляет совершенно законный способ приобретения собственности, способ, вытекающий из коренных начал права. Но этот способ одинаково приложим и к частной собственности, и к общественной. Ибо, если отдельное лицо имеет право овладеть никому не принадлежащею вещью, то и целое общество, совокупными силами, может занять вещи и земли никому не принадлежащие. В последнем случае, отдельные лица будут пользоваться теми правами, которые будут предоставлены им обществом. Фактически, по крайней мере в отношении к недвижимой собственности, общественное владение предшествовало частному, ибо лицо, как уже было замечено выше, сначала погружено в общую субстанцию; только мало-помалу человек сознает себя самостоятельною и свободною единицею. Вследствие этого процесс индивидуализации собственности является плодом исторического развития. Говоря о свободе, мы уже заметили, что то, что лежит в природе развивающегося существа, не вдруг проявляется наружу, а составляет результат развития. Однако уже в первоначальном занятии совокупными силами скрывается личное начало, ибо совокупная воля имеет свой корень в личной. В действительности, как мы видели, существует только последняя; общественная же воля образуется вследствие того, что отдельные лица сознают себя как одно целое. Поэтому юридическое основание права занятия совокупными силами заключается в праве каждого отдельного лица присваивать себе никому не принадлежащие вещи. Вследствие того же начала, как скоро лицо, выделяясь из общей субстанции, сознает себя самостоятельною единицею, как скоро признается свобода со всеми вытекающими из нее последствиями, так общественная собственность уступает место личной. Занятое совокупными силами, по общему решению, делится между лицами, или же каждому предоставляется право усваивать себе то, что не находится в чужом владении. В силу такого решения, доля каждого становится неотъемлемым его достоянием.
"Общество, - восклицает Прудон, - не имеет права постановить такое решение. Этим оно нарушает права будущих поколений". Мы уже заметили, что такое возражение не что иное, как софизм. Будущие поколения не имеют иных имущественных прав, кроме тех, которые передаются им настоящими. Может существовать закон, устанавливающий известный порядок перехода имущества на будущие времена; на основании этого закона появляющийся на свет человек, уже по самому своему рождению, приобретает известные имущественные права. Но вся сила этого закона зависит от воли существующего поколения, которое все-таки является верховным распорядителем своего имущества. Напротив, принявши теорию Прудона, мы должны прийти к заключению, что верховного распорядителя имуществом нет и не может быть. Самое человечество, по этой системе, если бы оно имело волю, не могло бы распорядиться ничем, ибо на это нужно согласие будущих, несуществующих еще поколений, которых воля неизвестна. Если же верховное право не принадлежит никому, то нет и подчиненного права, которое заимствует свою силу единственно от первого. В таком случае, никто не имеет права не только овладеть, но и владеть чем бы то ни было. В самом деле, в силу чего могу я овладеть или владеть известною вещью? Если в силу своего права, то я являюсь верховным распорядителем, или хозяином; если в силу права, предоставленного мне другими, то другие будут хозяева; если же права распоряжаться вещью не имеют ни я. ни другие, то это право вовсе не существует, и тогда вещи юридически не могут находиться ни в чьем владении. Таким образом, я должен или признать, что никто, ни лицо, ни общество, не имеет права овладеть чем бы то ни было, или я должен признать, что кто имеет право овладеть, тот имеет право и распорядиться вещью. Если люди имеют право совокупными силами овладеть вещью, то те же люди или их преемники имеют несомненное право совокупным решением разделить эту вещь между собою, и это решение будет совершенно законным основанием частной собственности.
В самом лице существует начало, которое неизбежно ведет к этой индивидуализации собственности. Овладение, как сказано, одинаково может вести и к частной, и к общественной собственности; но есть другой источник собственности, который носит на себе чисто личный характер. Этот источник есть труд. Мы приходим к второй теории происхождения собственности, к теории труда.
По-видимому, не может быть ничего проще и очевиднее правила, что плоды труда должны принадлежать тому, кто трудился. Это правило - не экономическое, как утверждает Адольф Вагнер, а чисто юридическое, вытекающее из основного начала правды: каждому свое. Как свободное существо, я хозяин своих личных сил, а потому хозяин всего того, что приобретается деятельностью этих сил. Фактически, эта теория возникла вовсе не на экономической почве. Ее развивал уже Локк, в "Опыте о гражданском правительстве". Несмотря на некоторые произвольные ограничения, доводы его весьма убедительны; они могут считаться прочным достоянием науки.
"Хотя земля и все низшие творения, - говорит Локк, - общи всем людям, однако каждый есть собственник своей особы: на нее никто не имеет права, кроме его самого. Работа его тела и дело его рук, можно сказать, принадлежат собственно ему. Следовательно, какую бы вещь он ни вывел из того состояния, в которое поставила ее природа, он связал с нею свой труд, он присоединил в ней нечто своего, а через это он делает ее своею собственностью. Так как она выведена им из того состояния, в которое она поставлена природою, то с нею силою труда соединено нечто, исключающее общее право всех людей: ибо работа несомненно составляет собственность работника, и потому никто не имеет права на то, что работою соединено с вещью". Это относится к земле, так же как и к движимым предметам. Человек своею работою выключает ее из общего употребления. Для такого усвоения, продолжает Локк, вовсе не нужно согласие всего человечества; если бы оно требовалось, то люди умерли бы с голоду среди изобилия. Бог дал мир всем людям вообще, но он дал его для употребления трудолюбивых и разумных; труд составляет основание права. И в этом нет ничего странного; ибо труд полагает разницу в ценности произведений. Если бы мы стали разбирать, что в употребляемых нами вещах составляет дело природы, а что дело труда, то мы пришли бы к заключению, что девяносто девять сотых принадлежат последнему.
