На основании этих начал Локк пытался определить самую меру собственности, однако неудачно, ибо границ приобретаемому трудом положить невозможно: они установляются единственно свободою. Аргументация его состоит в том, что тот же самый закон природы, который дает нам собственность, определяет ее границы. Человек вправе усвоить себе столько земли, сколько он может обработать, и столько движимых предметов, сколько он может употребить прежде, нежели они испортились. Ибо Бог не дал вещей человеку, для того чтобы он их портил. Этот положенный собственности предел, по мнению Локка, мог бы иметь силу и теперь, если бы изобретение денег не дало возможности сохранять имущество без всякой порчи в течение какого угодно времени. Отсюда произошло неравенство состояний (Глава V).
Эта фактическая невозможность сохранить указанную природою границу доказывает несостоятельность ограничения. Самые основания вывода чисто произвольны, ибо если значительнейшая часть ценности вещей дается им трудом, то почему же работавший не имеет права предать их порче? Он только работал даром, а в этом он вполне хозяин. Возможность же беспредельного сохранения вещей делает ограничение бесполезным. Потребности человека не имеют границ, и приобретенное трудом может сохраняться, сколько угодно, для будущего употребления. Это служебное отношение вещей к человеческим нуждам увеличивается еще тем, что посредством обмена человек может приобретать произведения чужого труда, и это достояние столь же законно, как и первое, ибо источник у них один. Через это соединение личного труда с вещью из физического становится идеальным, с чем вместе отпадает всякая граница приобретению. Первоначально эта граница полагается трудом: человеку принадлежит только то, что он сам обработал; но так как труд может накопляться в неопределенных размерах и на произведения труда могут приобретаться новые предметы, то ясно, что никакой границы тут положить невозможно.
Все это до такой степени очевидно, что трудно даже себе представить, каким образом можно отвергать происхождение собственности из труда. Однако и эта теория встречает возражения. Первое место в ряду критиков опять принадлежит Прудону. Он пытался доказать, что труд не только фактически не служит основанием собственности, но что он никогда не может быть таковым.
Прежде всего, говорит он, труд предполагает овладение; если овладение не может сделать вещь собственностью человека, то этого не может сделать и труд. Человек не создал материи, на которую он действует; поэтому он не вправе ее себе присвоить. Он может быть только временным ее владельцем или пользователем, под условием труда. Таким образом, допустивши даже право собственности на произведения труда, из него не вытекает право собственности на орудия производства. "Есть тождество между солдатом, владеющим своим оружием, - говорит Прудон, - каменщиком, владеющим вверенными ему материалами, рыболовом, владеющим водами, охотником, владеющим полями и лесами, и земледельцем, владеющим землею: все будут, если хотят, собственниками своих произведений, никто из них не есть собственник своих орудий. Право на произведения - исключительное, право на орудия - общее" (Qu'est се que la propriete, ch. III, § 4).
Этот довод доказывает слишком много. Если материя, на которую действует человек, не может быть усвоена никем, то это равно относится к орудиям и к произведениям труда. Если я только временный владелец всякой частички материи, то я не вправе употребить ее в свою пользу. Охотник не вправе съесть ту дичь, которую он застрелил, рыболов - ту рыбу, которую он выловил. Я не могу даже коснуться частички материи без разрешения настоящего ее хозяина, то есть создавшего ее Бога, или же человеческого рода, настоящего и будущего, предполагая, что Бог дал землю в совокупное владение человечества.
Очевидно, что принимая это начало, мы приходим к нелепости. В действительности материя не составляет совокупной собственности человеческого рода; это - чистый миф, принятый на веру теми, которые отвергают самые ясные понятия, как предрассудки. Сама по себе материя не принадлежит никому; но она усваивается всяким, кто налагает на нее свою волю и соединяет с нею свой труд. Человек не создает материи и не в силах ее уничтожить; он дает ей только форму, приспособленную к его потребностям. А так как эта форма есть его создание, которое по этому самому ему принадлежит, то ему принадлежит и материя, которой дана эта форма. И это одинаково относится к произведениям труда и к орудиям производства, ибо орудие производства само есть произведение труда. На каком основании возможно допустить право собственности рыболова на пойманную им рыбу и отрицать его право на сделанную им удочку? Ясно, что основания нет никакого. Это - фраза, пущенная на ветер. Самая земля только посредством труда обращается в орудие производства, и это признает Прудон, когда он говорит, что люди, обрабатывающие землю, "создают производительную способность, которая прежде не существовала". Но, возражает он, "эта способность может быть создана только под условием материи, составляющей ее поддержку... Человек все создал, все, кроме самой материи". Материя же не может быть обращена в собственность.
Материя, как мы видели, не только может, но и должна быть обращена в собственность; ибо это - единственное средство сделать ее полезною для человека. Усвоение производится тем, кто налагает на нее свою волю и свой труд. Отсюда право овладения и право труда. Последнее предполагает первое, ибо не овладевши матернею, невозможно приложить к ней труд. Но право труда существует и отдельно от права овладения, ибо труд может быть обращен на вещи, составляющие уже собственность другого. Каким же образом прилагается здесь правило, что плоды труда должны составлять собственность работника?
В действительности этот вопрос разрешается двояким путем. Если работник нанимает чужую землю или чужие орудия, то материальные плоды его труда остаются его собственностью, а он хозяину платит за наем. Или же земля и орудия остаются во владении хозяина, а работник отдает в найм свой труд и получает за него вознаграждение. Таково решение, выработанное жизнью и признанное всем человечеством. Но Прудон находит, что оно противоречит принятому началу, в силу которого труд дает право собственности на материю.
"Допустим, - говорит он, - что труд дает право собственности на материю: отчего это начало не общее? Отчего выгода от этого воображаемого закона, ограничиваясь меньшинством, отрицается у массы рабочих?.. Работа, некогда столь плодотворная, сделалась ли ныне бесплодною? Отчего фермер не приобретает более своим трудом ту землю, которую труд некогда приобрел собственнику? Говорят, оттого что она уже усвоена. Это не ответ... Фермер, улучшая землю, создал новую ценность собственности, следовательно, он имеет право на известную долю в этой собственности... Если же работник, прибавляющий к ценности вещи, имеет на нее право собственности, то и работник, поддерживающий эту ценность, приобретает на нее то же право. Ибо что значит поддерживать? Прибавлять беспрерывно, создавать постоянно... Допуская, следовательно, собственность, как разумное и законное начало, признавая наем земли справедливым и уравнительным, я говорю, что обрабатывающий землю приобретает собственность на том же самом основании, как и тот, который ее расчищает или улучшает... И когда я говорю собственник, - продолжает Прудон, - я не разумею только, подобно нашим экономистам-лицемерам, собственника своего жалованья, или своей заработной платы; я хочу сказать собственник созданной им ценности, из которой один хозяин извлекает выгоду" (ch. III, § 5).
В этом возражении забывается одно, именно, самое коренное начало права, в силу которого никто не имеет права присваивать себе то, что уже принадлежит другому. Я свободен приобретать своим трудом все, что мне угодно, но не нарушая чужого права. Поэтому, когда я обращаю свой труд на вещь, принадлежащую другому, я не могу делать это иначе, как с согласия хозяина, и от нашего соглашения зависит размер той пользы, которую я извлеку из своего труда. Я могу получить вознаграждение за капитальное улучшение чужого владения, могу приобрести в собственность произведения, могу наконец получить плату за труд: права собственности на самые орудия производства я через это не получу, ибо оно принадлежит уже другому. И когда Прудон утверждает, что это вовсе не ответ, когда он экономистов обвиняет в лицемерии, то он доказывает только, что самые элементарные понятия права остаются ему недоступными.
