— Товарищ лейтенант, — кричал Климов, перегнувшись через дремлющего Поликарпова, — что вы такое моей матери написали?
Дима сделал удивленные глаза, пожал плечами:
— Нормально.
— Что вы ей написали, а, товарищ лейтенант? — глаза Климова сузились.
Но Дима показал пальцем на уши: «Не слышу».
— Все слышите, — сказал Климов. — Я же вижу, что слышите.
Продолжая улыбаться, Дима отвернулся и стал внимательно разглядывать табло на стенке.
«Что он написал? — глядя на дремавшего напротив Семакова, гадал Климов, — Вообще говоря, лейтенант — парень спокойный, мозги у него на месте и, главное, не трепач, не высовывается. Но что он все-таки написал?»
Писем Дима писать не любит. Домой пишет так кратко, что мать все время обижается. И не зря, наверное. «Жив, здоров, работы много. Как живы вы, как здоровье? Как все вообще?» Больше из себя Дима выдавить не может.
«Что у тебя в личном плане? — спрашивает мать. — Твои друзья все переженились. И Валик, и Витя, и Толик Лысенко. Напиши хоть что-нибудь путное. Есть ли у тебя девушка, с которой у вас какие-либо планы? (Мать — плановик, потому самое употребляемое ею на бумаге слово — «план».) Что у тебя в сердце, напиши. Аня уже вышла замуж. А когда-то вы друг к другу были так неравнодушны! Вышла она, правда, по-моему, не очень удачно, но жизнь их рассудит. Я-то думала!»
«Ма, в личном плане у меня все в порядке. Мне пока делом нужно заниматься. Я должен построить тот фундамент, на котором моя жизнь будет стоять прочно и с которым я больше принесу пользы, если я уж занялся тем, чем занимаюсь. Фундамент — это не ковры, вазочки всякие, половики, квартиры, сараи, мотоциклы. Нет. Фундамент жизни — это то, что я должен обязательно знать и уметь, как всякий настоящий кадровый офицер. В своем роде войск. А я убеждаюсь, что пока знаю мало. Училище еще не все мне дало. Я остальное своими руками и мозгами должен приобрести. Когда я все это добуду сам, мой дом никогда не разрушится. Мой дом. И я полезен буду. Работа, в любом смысле (а это я увидел, когда мы общались при благоустройстве нашего городка с Сельхозтехникой), — это первое, что от человека требуется и что первым требуется самому человеку. Потом уже будет второе, третье, сто первое, — то, чего ты от меня хочешь… У меня работа серьезная. Нельзя сачковать и обманывать. Это как у акробата в цирке. Прыгать надо. Так что не сердись, а поверь мне: сначала нужно построить внутренний фундамент».
Это было очень длинное для него письмо, но он отвечал на особенно серьезные вопросы матери.
«Меня беспокоит самым серьезным образом то, что с тобой происходит. Ты же никогда не был бесчувственным мальчиком, я же помню твои прежние письма, и у вас с Аней так хорошо все складывалось. Ничего я не понимаю. Я считаю, личную жизнь надо устраивать именно сейчас, пока ты молод. А дальше будет все труднее и труднее. Ты будешь все больше втягиваться в свои служебные дела, и все меньше у тебя будет свободного времени для обустройства».
Эпистолярный жанр — не Димин жанр. Вот конспекты он писал — это да! На зависть всему курсу. Почерк у него аккуратный, когда он этого захочет…
Свое письмо матери Климова он помнит наизусть. Он трудился над ним два вечера. Думал долго. Это было первое письмо, которое он как командир отправлял матери своего подчиненного.
Первое.
Многое Дима сейчас делает в первый раз, и, главное, о многом задумываться приходится в первый раз…
«Глубокоуважаемая Раиса Андреевна!
С большим удовольствием хочу рассказать Вам о том, как служит, выполняя свой священный долг перед Родиной, в воздушно-десантных войсках Ваш сын — гвардии младший сержант Николай Геннадьевич Климов, отличник боевой и политической подготовки, победитель социалистического соревнования по итогам за летний период обучения.
Командование довольно его успехами, за что он к настоящему времени награжден всеми знаками воинской доблести. Он отличный, заботливый, требовательный командир, умный и физически сильный воин. Знания ему даются легко, он умело ими пользуется и с удовольствием делится со своими подчиненными и другими товарищами по службе. К себе и подчиненным требователен. Трудности преодолевает с пониманием. На замечания старших реагирует правильно.
Хочу сказать наше общее солдатское спасибо и за то, что Вы воспитали его человеком даже великодушным. Когда некоторое время тому назад подразделению пришлось тяжело на учении, он первым, без лишних слов, поднял людей и ликвидировал сложность. Чувствуется, он своих товарищей уважает и готов им всегда помочь.
Ваш сын не очень общителен. Может быть, это потому, что Николай — командир молодой и утверждает свой авторитет. Но с товарищами ровен, своего физического превосходства не подчеркивает.
Уважаемая Раиса Андреевна, сын Ваш занят очень серьезным долом. День (и часто ночь) расписан у него по минутам. Он к тому же командир, должен знать, требовать и помогать каждому подчиненному. Служба у него непростая.
Прошу Вас помочь ему теплым материнским словом, почаще писать о хорошем и поддерживать, как можно, в его сложном солдатском ратном труде. Главное, чтобы на сердце у него было спокойно».
Вот и все.
Климов оттолкнулся, через три секунды спокойно дернул кольцо, поглядел на купол, по привычке улыбнулся ему, увидел слева внизу Хайдукевича, сверху в полном порядке Поликарпова, который что-то кричал. «Радуйся, младенец». Он сомкнул ноги в коленях и в щиколотках, попробовал развернуться, поглядел вниз. Земля, как всегда на оставшейся сотне метров, приближалась стремительно. Порывом, довольно сильным, его дернуло в сторону, он потянул за правую группу строп, скользнул парашютом, удачно ударился о ровную землю, присыпанную снегом, но на ногах не удержался, упал на бок и, подняв купол, подтянул; щелкнув замком на груди, огляделся. Рядом приземлился Хайдукевич, метрах в ста от них поле пересекала высоковольтная линия. «Бросили неточно, — подумал он. — Или ветром оттащило. А сверху ЛЭП даже не видно было».
Ну вот, еще один прыжок, ничем не примечательный, детский какой-то. Зачем их только бросали! Размяться? Климов съел несколько горстей снега, вытер шапкой мокрое и, наверное, такое же красное, как у пробежавшего мимо Божко, лицо. Теперь надо как можно быстрее прибыть к месту сбора, где ждут с секундомером: следует все-таки подтвердить свой первый разряд.
Спешно укладывая парашюты, он услышал крик. Крик был не призывной, не Хайдукевича, а истошный, очень похожий на крик сломавшего в прошлом году ногу Костюкова…
Они прибежали к опоре высоковольтной линии почти одновременно — группа приземлилась довольно кучно. Задрав головы, они смотрели, как беспомощно болтается на проводе кто-то, запутавшийся в стропах и капроне купола.
— Угораздило, — сжал зубы Хайдукевич. Климов увидел, как побледнело его лицо.
— Его убьет током! — под линией, размахивая руками, бегал Назиров.
— Поликарпов, умоляю, не дергайся, не вертись. Успокойся, все будет в порядке, — крикнул лейтенант, — Мы придумаем.
— Я запутался, — послышалось сверху.
— Его убьет, — Ризо рвал с себя куртку. — Алеша!
— Стой! — кричал издали Семаков. — Стой!
Он далеко опередил бежавших от санитарной машины людей, неуклюже проваливавшихся в снег. «И прицелился-то прямо на «санитарку», — успел отметить Климов.
— Стой! — кричал Семаков, хотя все и так стояли, не зная, что делать. — Растянем купол, будем его ловить. Кто повис?.. Ах, казачок, допрыгался…
Дима бросил парашют разведчикам:
— Разворачивайте!
— Поликарпов, ты меня слышишь? — зачем-то рупором сложив ладони, кричал Семаков. — Сейчас мы тебя поймаем.
— Там же ток! — дергал Климова за рукав Ризо. — Ты же физику учил!
— А ты? — зло вырвал руку Климов.
— Я плохо учил! — кричал как сумасшедший Ризо.
