Душелов снова протянула вороне кусочек лакомства. Этот подозрительно напоминал человеческий глаз.

– Я все еще жив?

Спрашивать не было нужды. Я жив. Мертвецам больно не бывает. А у меня болел каждый квадратный дюйм тела.

– Не шевелись, – услышал я голос Тобо. – Или пожалеешь, что шевельнулся.

Я уже жалел о том, что приходится дышать.

– Ожоги?

– Множество. И еще масса ушибов.

– Ты выглядишь так, словно тебя избили сорокафунтовой дубиной, а то, что осталось, медленно поджарили на вертеле, – произнес голос Мургена.

– А я думал, что ты в Хань-Фи.

– Мы вернулись.

– Мы продержали тебя без сознания четыре дня, – добавил Тобо.

– Как Госпожа?

– Она в другой постели. И в гораздо лучшем состоянии, чем ты, – сообщил Мурген.

– А как же иначе? Я ведь не стрелял в нее. Ну, что молчишь? Язык проглотил?

– Она спит.

– А как Одноглазый?

– Одноглазый не выжил, Костоправ, – еле слышно проговорил Тобо.

– Что с тобой? – спросил Мурген после паузы.

– Он был последним.

– Последним? Каким последним?

– Последним из тех, кто был в Отряде, когда я в него вступил. – Вот теперь я стал настоящим Стариком. – Что стало с его копьем? Оно мне нужно, чтобы покончить со всем этим.

– Какое копье? – не понял Мурген. Тобо сообразил, о чем я спрашиваю.

– Я сохранил его у себя дома.

– Огонь его повредил?

– Немного. А что?

– А то, что я собираюсь убить эту тварь. Нам давно следовало это сделать. А ты не своди глаз с того копья. Оно мне нужно. А сейчас я хочу еще немного поспать.

Мне надо уйти туда, где хотя бы на время не будет боли. Да, я знал, что Одноглазый когда-нибудь нас покинет. И думал, что готов к этому. Но ошибся.

Его кончина означала гораздо больше, чем смерть старого друга. Она обозначила конец эпохи.

Тобо сказал что-то о копье. Но я не разобрал его слов. И мрак навалился быстрее, чем я вспомнил спросить о том, что стало с форвалакой. Если Госпожа поймала или убила ее, то я напрягался напрасно… Но я сомневался, что с ней удастся покончить настолько просто.

Мне снились сны. Я вспомнил всех, кто ушел до меня. Вспомнил страны и годы. Страны холодные, жаркие, зловещие, а годы всегда были напряженными, разбухшими от несчастий, боли и страха. Кто-то умирал. Кто-то выживал. Если задуматься, то все это не имело смысла. Солдаты живут. И гадают – для чего?

О, эта солдатская жизнь для меня. О, сколько приключений и славы!

На выздоровление ушло гораздо больше времени, чем в тот раз, когда я едва не погиб под Деджагором. Даже несмотря на то, что Тобо помогал мне наилучшими целительными чарами, выученными у Одноглазого, и уговорил своих скрытных дружков тоже мне помочь. Говорят, некоторые из них способны вернуть к жизни даже покойника. А я ощущал себя покойником, старой развалиной, словно и не насладился преимуществом стасиса, заморозившего нас, пока мы были пленниками под Равниной. Теперь это меня сильно смущает. Я больше не могу определить свой возраст. По моим лучшим оценкам, мне сейчас пятьдесят шесть (плюс или минус год-другой) плюс то время, что я провел под землей. А пятьдесят шесть лет, братец, это чертовски долгий забег – особенно для парня с моей профессией. И мне следует ценить каждую оставшуюся секунду, даже самую жалкую и полную боли.

Солдаты живут. И гадают – для чего?

Прошло два месяца. Я ощущал себя постаревшим на десять лет, но все же встал с одра и начал ходить – примерно как зомби. Меня и в самом деле поджарила едва ли не до хрустящей корочки струя почти чистого спирта, вырвавшаяся из дыры, пробитой огненным шаром Госпожи. Все вновь и вновь повторяют, что боги меня очень любят, потому что с такими ожогами не выживают. И что не окажись я в тот момент в удачном положении, когда форвалака находилась именно там, куда ударила пылающая струя, то от меня осталась бы лишь кучка костей.

И я не до конца убежден, что подобное не стало бы лучшим исходом.

Упорные боли не способствуют росту оптимизма или улучшению настроения. У меня даже начала появляться некоторая симпатия к покойной матушке Готе.

Я ухитрился улыбнуться, когда Госпожа принялась натирать меня целительной мазью.

– Даже в плохом можно отыскать нечто хорошее, – сказала она.

– О да. Еще бы.

– Вот и думай об этом. Может, ты еще не настолько стар, как думаешь.

– Это ты во всем виновата.

– Дрему беспокоит твое желание отомстить за Одноглазого.

– Знаю. – Этого она могла мне и не говорить. Мне приходилось терпеть таких, как я, когда я был Капитаном.

– Может, лучше об этом забыть?

– Это должно быть сделано. И это будет сделано. И Дрема должна это понимать. – Дрема – сплошная деловитость. И в ее мире не очень-то много места для эмоционального снисхождения.

Она думает, что я хочу использовать смерть Одноглазого лишь как повод отправиться к Вратам в Хатовар, основывая подобный вывод на том, что десять лет я пробивался сквозь ад, пытаясь добраться до этого места.

Ее трудно одурачить. Но она также способна зациклиться на одной идее и исключить иные вероятности.

– Она не хочет, чтобы у нас появились новые враги.

– Новые? Да у нас их вообще нет. Уж здесь точно. Пусть они нас не очень-то и любят, но все целуют нам задницы. Они же нас до смерти боятся. И начинают бояться еще больше всякий раз, когда к свите Тобо присоединяется очередная Белая Дама, Синий Человек, ведьмак или еще какой-нибудь персонаж сказок-страшилок.

– Так все дело в этом? Я вчера видела вместе с Черными Гончими какое-то чудище, которое Тобо назвал «вовси». – Моя красавица способна ясно видеть этих призраков, даже здесь. – Размером с бегемота, но выглядит как жук с головой ящерицы. Причем ящерица с большими зубами. Цитируя Лебедя, «у него такой вид, точно он грохнулся с дерева, а в полете наткнулся на все ветки до единой».

Похоже, Лозан Лебедь культивирует себе новый образ – грубоватого, но колоритного старикана.

Надо же кому-то занять место Одноглазого. Хотя я и сам подумывал о том, чтобы подобрать его знаменитую трость.

– Что нам известно о форвалаке? – спросил я. Прежде я не спрашивал о подробностях. Я знал, что проклятая тварь сбежала. И это все, что я хотел знать, пока не буду готов строить планы о том, как завершить эту историю.

– Хвост она оставила здесь. Получила несколько ожогов и глубоких ран, а последним огненным шаром я ее частично ослепила. Она потеряла несколько зубов. Тобо изготовил несколько фетишей, использовав их и клочки ее плоти, вырванные Черными Гончими, когда она убегала к Вратам.

– Но все же она смогла вернуться в Хатовар.

– Смогла.

– В таком случае убить ее будет столь же трудно, как и Ревуна.

– Уже нет… Я кое-чему научила Тобо.

– Ты ему помогла?

– Мое злодейство имеет древние корни. Разве нет? Разве не ты писал несколько раз нечто подобное?

– Особенно после того, как узнал тебя… Ой! Ну ладно… До тех пор, пока ты оставалась такой же плохой девочкой, как сейчас… – Я не припоминаю, что писал именно те слова, что она процитировала, но знаю, что написал нечто похожее много лет назад. Не преувеличивая. – Я отправлюсь за ней.

– Знаю. – Она со мной не спорила. Они надо мной насмехаются. И хотят, чтобы я вел себя смирно. Дрема вступила в щепетильные переговоры с Шеренгой Девяти. Суд Всех Времен и монахи из Хань-Фи уже на нашей стороне. А генералов Шеренги все никак не удавалось убедить, что они поступят мудро, дав нам то, что мы хотим, хотя Отряд уже разросся до такой численности, что стал серьезной обузой для экономики Хсиена. И представлял угрозу, если идея о завоевании сумеет укорениться. Лично я не видел здесь ни единого полководца или даже союза полководцев, которые продержатся против нас дольше клочка дыма, унесенного ветром, если нам понравится идея завоевания. И большинству военачальников это тоже ясно.