– Ладно, – Бугрименко полез в карман рубашки за сигаретами, – что с вас взять! Откуда хоть появился этот ублюдок, не помните? Прямо ехал или завернул из проезда? А может, он выехал слева, с тупиковой улицы?

– Слева, – быстро произнесла Лариса. Кажется, она действительно говорит правду, «опель» вынырнул из переулка, расположенного слева от основной магистрали. Почему-то она точно вспомнила об этом лишь теперь, когда Бугрименко задал свой вопрос. Глебу ее признание повредить не может. Он живет очень далеко от того места, где произошел наезд, и в переулке, по-видимому, оказался совершенно случайно. А Бугрименко пусть подавится этими подробностями.

– Вы уверены в том, что сейчас сказали? – Бесцветное лицо следователя слегка оживилось. – Не могли ошибиться?

– Нет, – твердо проговорила Лариса. – Я уверена.

– Ну, хорошо. Спасибо. Вы свободны. Возможно, я вызову вас еще. Всего хорошего.

До свидания. – Она вышла в коридор. На лбу выступила испарина, сердце бешено стучало. Как теперь быть? Можно ли сразу ехать домой, не будет ли за ней «хвоста»?

Она попыталась взять себя в руки. Глупости! Какой «хвост»? У милиции не хватает средств и людей распутывать тяжкие уголовные преступления. Кто станет следить за обыкновенной свидетельницей дорожно-транспортного происшествия? У нее просто нервы шалят, вот и все.

Лариса отыскала на этаже туалет, осторожно, стараясь не размазать подведенные глаза, умылась прохладной водой. Тщательно причесалась, подкрасила губы.

Никто не смеет подозревать ее! Никто не смеет за ней следить!

Стараясь не думать о Бугрименко и о сбитой девочке, Лариса спустилась по лестнице, вышла на улицу, села за руль. Прежде чем тронуться с места, она все-таки оглянулась по сторонам: никого подозрительного рядом не было, лишь на противоположной стороне тротуара взасос целовалась влюбленная парочка. Успокоенная, Лариса нажала на педаль, и машина понеслась к дому. Туда, где ждал ее Глеб.

Замок тихонько щелкнул, и дверь распахнулась. В квартире царила тишина. Лариса прошла по коридору, заглянула в большую комнату. Там было пусто. Удивленная, она приоткрыла дверь спальни, но Глеба не было и там.

Лариса почувствовала, как в сердце проникает противный холодок. Что бы это могло означать? Она на всякий случай зашла на кухню. На плите стояла плотно закрытая кастрюля. Лариса отодвинула крышку: из кастрюли повалил пар. Значит, огонь только недавно выключили. Куда же тогда делся Глеб? Ушел? Но почему? Зачем тогда он варил картошку, как они и договаривались?

Не сумев найти ответы на эти вопросы, Лариса вновь вернулась в комнату, подошла к окну. Штора в углу вдруг зашевелилась. Лариса взвизгнула от ужаса, и тут же на нее из-за занавески выскочил Глеб.

– Попалась! – Он обнял ее обеими руками.

– Ты что, с ума сошел? – Она попыталась освободиться, но Глеб лишь теснее прижал ее к себе.

– Напугал я тебя? – Лицо его было довольным и веселым.

– Не то слово! – сердито ответила Лариса. – Что за детский сад такой! Тебе сколько лет?

– Двадцать четыре, – Глеб губами коснулся Ларисиных волос.

– Оно и видно, – пробормотала она, чувствуя, как постепенно отпускают ее напряжение и страх.

– Что тебе видно? – Он тихонько потянул ее от окна. – Ты почему так долго? Обещала же, что вернешься быстро!

– Я и вернулась. Ну куда ты меня тащишь? Пусти сейчас же!

– Не пущу, – он повернул ее к себе лицом. На мгновение Ларисе вспомнился Бугрименко, его холодный, пронзительный взгляд, потом это зловещее видение исчезло, заслоненное темными, блестящими глазами Глеба…

Недавно пережитый страх обострил все ее чувства, начисто лишил стыдливости и сдержанности. Она словно хотела полностью отрешиться от действительности, забыться, перестать думать, и ее лихорадочное, возбужденное состояние передалось Глебу. Оба точно с ума сошли. Никогда прежде Ларисины губы не шептали в полубреду таких фантастических слов, никогда ее тело не оказывалось в такой колдовской, невероятной власти другого человека, никогда от нее не исходило столь страстной, притягивающей силы…

…Потом они ужинали в комнате перед выключенным телевизором. Картошка удалась на славу. Она получилась рассыпчатой, да еще Глеб добавил прямо в кастрюлю мелко нарезанные дольки чеснока и укроп.

– Ну как? – самодовольно поинтересовался он, наблюдая за Ларисой, с аппетитом поглощающей одну за другой картофелины.

– Неплохо, – похвалила она. – Ты когда спрятаться успел? Пока я была в коридоре?

– Я просто увидел в окне твою машину, въезжающую во двор. Добавки хочешь?

– Хочу. – Тревожное настроение, в котором она вышла из кабинета Бугрименко, почти полностью прошло. Сейчас, когда она сидела в своей квартире, среди уюта и привычных, родных вещей, рядом с Глебом, непонятное и вызывающее поведение следователя перестало ее пугать. В конце концов, ей могло показаться, что Бугрименко что-то имеет против нее. Когда совесть нечиста, чудятся всякие неприятные вещи, кажется, что все тебя подозревают. Она, Лариса, должна понять это и постараться сохранить хладнокровие.

– Что ты делаешь столько времени в прокуратуре? – Глеб положил на Ларисину тарелку еще пару картофелин, ложкой подсыпал чесноку. – Ей-богу, даже любопытно.

– Да так, – неопределенно проговорила Лариса, – я же говорила, меня вызывают по делу, в котором я являюсь свидетелем.

– Столько раз?

– Всего два.

– А что за дело?

Лариса внимательно оглядела Глеба. Может быть стоит сказать ему? Пусть она мучается не одна, ведь это все ради него. Или не говорить, пожалеть? Интересно, как он поведет себя? Испугается? Замкнется? Станет умолять ее молчать? Она решила попробовать.

– Помнишь тот день, когда мы встретились впервые на ступеньках, ведущих наверх? Я тогда опоздала. Помнишь?

– И я, – Глеб кивнул, спокойно и с ожиданием глядя на Ларису.

– Так вот, я задержалась потому, что давала показания милиционерам. Когда я ехала в театр, на моих глазах автомобиль на светофоре сбил ребенка. Девочку. Это произошло примерно в четверть девятого, на перекрестке около метро «Шоссе Энтузиастов».

Она замолчала, глядя, какой эффект произвели на Глеба ее слова. На его лице не отразилось ровным счетом ничего: ни удивления, ни страха, ни беспокойства. Значит, она его недооценивала: за внешней беспечностью и почти детской непосредственностью кроется железная выдержка и воля, умение держать себя в руках. Похоже, он не собирался ни в чем признаваться ей, равно как и просить о молчании.

– Что стало с девочкой? – нарушил тишину Глеб.

– Она погибла.

– Нашли того, кто это сделал?

– Нет. – Она смотрела на него во все глаза. Еще мгновение, и она готова была все договорить до конца, раскрыть ему, что она знает, кто невольный убийца ребенка, поведать, как бессовестно лгала сегодня в кабинете следователя. Еще одно мгновение.

– Чаю хочешь? – Глеб с сожалением заглянул в опустевшую кастрюлю и встал.

Лариса почувствовала комок, разом перекрывший горло. Все слова замерли, так и не слетев с языка.

– Пойду поставлю чайник. – Он расценил ее молчание как согласие. – Я думаю, его и не найдут, этого нарушителя. Москва – город огромный, здесь человеку затеряться проще простого.

Он вышел из комнаты. Лариса осталась сидеть на диване, замерев в одной позе. Она была потрясена цинизмом Глеба. Но заставить себя изменить свое отношение к нему она не могла.

Во вторник Мила решила сварить борщ. Не то варево из свеклы, моркови, капусты и картошки, приготовленное на скорую руку и сдобренное бульонным кубиком «Кнорр», которое от лени и нехватки времени готовила все последнее время, а настоящий украинский борщ, на грудинке, с салом, фасолью и грибами.

В комнате шумел включенный на полную громкость телевизор, на кухне в сковородке фыркало сало, горкой лежали на столе нарезанные овощи, а Мила в коротком полотняном фартуке колдовала над шампиньонами, вываливая их из кастрюли с кипятком на дуршлаг. Полжизни прожившая на Украине бабка Милы, пока была жива, учила всю семью, что настоящий малороссийский, борщ должен быть таким густым, чтобы в нем ложка стояла. Именно этого собиралась сейчас добиться Мила своей стряпней.