– Конечно, идите. – Непривычно мягко ответил Бугрименко, – сейчас запишем, что вы опознали машину и водителя со спины, и вы свободны.

Лариса поймала себя на том, что не испытывает к следователю никаких негативных чувств. Странно, что он казался ей чуть ли не палачом, неумолимым и коварным. Просто немолодой, видно, не очень здоровый человек, донельзя уставший – времени почти десять вечера, а он все на работе.

Нет, конечно, не Бугрименко изменился. Она сама. Теперь, когда выяснилось, что она все это время существовала в мире перевертышей, когда ей не нужно больше суетиться, изворачиваться, пытаясь спасти Глеба, а сам Глеб оказался виноват вовсе не в смерти ребенка, а совсем в иных грехах, она стала другой.

Ей нечего бояться следователя, и оттого он стал нестрашный.

Ей вообще больше нечего бояться.

– У вас неважный вид, – без церемоний заявил Бугрименко. Все-таки он был хамом, но Лариса почему-то ничуть не обиделась. – Обычно вы выглядите гораздо лучше, – он улыбнулся, отчего бульдожьи складки сразу сгустились у носа и губ.

– У меня был тяжелый день, – проговорила Лариса и машинально отметила про себя, что отвечает расхожей фразой из голливудских боевиков.

– У всех был тяжелый день, – Бугрименко, похоже, не ощутил штампа в Ларисиных словах. – Так почему вы не замужем?

Можно было, конечно, огрызнуться, послать к черту этого недалекого, нагловатого работягу, вообразившего себя Натом Пинкертоном, не меньше. Но ей не хотелось ссориться с ним.

– Мы с мужем развелись из-за моей работы. Он не хотел, чтобы я пела в театре.

– Ревновал, – уточнил Бугрименко, глядя на Ларису с искренним интересом.

– Наверное.

– Правильно делал. Я бы тоже ревновал, кабы у меня была такая жинка, – вдруг совсем весело произнес Бугрименко.

В этот момент он не показался Ларисе ни старым, ни усталым, напротив, на его лице промелькнуло выражение лихого задора и бесшабашности, выдавая с головой славное, разгульное прошлое следователя. Батюшки, да у него, видать, отбоя от баб не было в свое время!

– Был бы помоложе да не было бы у меня моей Настасьи, женился б на вас. Уж будь спокойна, сидела б дома и борщи варила, а по театрам не шастала, – Бугрименко широко улыбнулся, обнажив неожиданно ровнехонькие, как на подбор, белые зубы, которые совсем не сочетались с его невзрачным общим видом. – Ладно. Пишу протокол, а то время позднее, пора по домам.

У молоденькой медсестры волосы были белые, как у альбиноски. Они свисали по бокам остренького мышиного личика, а надо лбом топорщилась выстриженная треугольником челка.

Сестричка смотрела на Артема во все глаза с таким неподдельным восторгом, будто он только что вернулся из межпланетного космического полета или взял «Оскара» в номинации «лучший артист года».

Артем невольно усмехнулся такому искреннему интересу к своей персоне.

– Ну как? – Девушка приблизилась к кровати, осторожно дотронулась до закованной в гипс ноги. – Болит? – Она сочувственно вздохнула, треугольная челка качнулась взад-вперед, приоткрыв маленький выпуклый лобик.

– Уже меньше, – успокоил девчонку Артем. – Который сейчас час?

– Без пятнадцати десять. Принести вам часы? Я могу сбегать вниз, там все ваши вещи в кладовке лежат. Уборщица даст ключ.

– Да бог с ними, – Артем махнул рукой. – Завтра я сам схожу. Встану и спущусь.

– Как же! – улыбнулась сестричка. – Вы еще не скоро встанете. Через две недели, а то и позже. Уж я-то знаю – год в травматологии отработала. Вы лежите, я мигом.

Не успел Артем вставить хотя бы слово, девушка скрылась за дверью.

Палата была небольшая, чистенькая, всего на четыре койки. Артем сейчас находился здесь один, остальные кровати были аккуратно застланы байковыми одеялами без пододеяльников.

Ладно уж, пусть принесет часы, а то и время знать не будешь, лежа тут в полном одиночестве. Угораздило же его сверзиться с этой лестницы: хотел прыгнуть вниз, чтоб быстрее, а халтурно сбитые деревяшки не выдержали веса от толчка. Альбиноска, пожалуй, права: перелом со смещением – это надолго. Придется Косте Саприненко аккурат дважды в сутки наведываться к Артему домой и гулять со Стешей. Можно бы и Милу, конечно, попросить, той до него рукой подать, да вряд ли она справится с привередливой псиной. Что и говорить, распустил Артем Стешу, ей теперь мужская рука нужна.

Медсестра вернулась, неся в руках Артемовы часы и большой оранжевый апельсин.

– Апельсин-то зачем? – Артем улыбнулся.

– Витамины, – серьезно пояснила девушка. – Чтобы организм поддерживать. Потом контрамарку мне за это дадите, на ваш концерт.

– У меня нет концертов. Я пою в опере.

– Ну, на оперу, – легко согласилась сестричка, и тут же лицо ее озаботилось. – Так, мы должны поставить капельницу. На три часа – Инна Михална велела. Пойду принесу.

Она снова исчезла за дверью и вскоре возвратилась с капельницей под мышкой. Вид у нее был раздосадованный.

– Ну, Светка! – Она сердито нахмурила белесые бровки. – Дежурь после нее! Каждый раз одно и то же. Весь препарат извела! Опять заведующая орать будет. А я при чем?

Девчонка в сердцах грохнула капельницу на пол возле Артемовой кровати.

– Пойду к Инне Михалне. Пусть заменит на аналог.

Минут через десять в палату пришла дежурная врачиха, она же завотделением, полная, но статная, пожилая рыжеволосая женщина в больших роговых очках.

– Как самочувствие? – Она сосчитала Артему пульс, удовлетворенно кивнула. – Беспокоит нога?

У нас, как всегда, бедлам, медикаментов нужных не хватает. Попробуем это, что ли…

Артем слушал, как докторша называет лекарство взамен растраченного, и преувеличенно внимательно глядел в потолок.

– Яна, принеси, – женщина засучила Артему правый рукав. – Вены хорошие. Аллергии на анальгетики нет?

– Нет, – сказал Артем, чуть помедлив, потом, опасаясь, что докторша не расслышала его слова, повторил громко и твердо: – Нет.

– Ну и прекрасно, – врачиха с чувством исполненного долга направилась к двери. – Вы не волнуйтесь, Яна хорошо капельницы ставит и в вену легко попадает. Я зайду еще через пару часов.

Она ушла. Яна принесла лекарство, укрепила его наверху капельницы, ловко ввела иглу.

– Все, – она снова тряхнула челкой, распушив ее во все стороны. – Скоро подействует. Я побегу, у меня еще шесть палат, но вы не скучайте. Я вам завтра телевизор сюда раздобуду, честное слово!

Сестричка умчалась, оставив в палате после себя сладковатый, немного приторный запах недорогих духов.

На тумбочке громко тикали часы. Артем протянул свободную руку, взял лежащий рядом с ними апельсин, задумчиво поглядел на него, положил на место. Перевел взгляд вверх, туда, где из прозрачного пакетика медленно, по каплям, перетекала в его кровь смерть.

Нехорошо, конечно, по отношению к докторше Инне Михайловне и беленькой Яне. Но в принципе он мог и не знать, что его организм дает на этот вполне безобидный препарат аллергический шок. Это могло произойти спонтанно, и врачу, назначившему лекарство, никакая ответственность не грозит.

Сам Артем, наверное, так бы на это и не решился, поэтому очень кстати медсестра Светлана растранжирила нужный препарат, который теперь заменили на другой. Тот, который самое большее через двадцать минут даст сильнейший отек легких. Артем это знает наверняка.

Жалко лишь Стешу. Ну да ладно, Костян – парень добрый, возьмет ее к себе. А не он, так Мила возьмет. Сережка уже взрослый, справится с собакой.

Хорошо, что закончится наконец эта лавочка. Мила была права – нельзя так жить, не жизнь это. Сон какой-то, сплошь кошмарный, и в прямом и в переносном смысле. Значит, надо проснуться, оборвать этот сон, ставший его жизнью. Оборвать жизнь, ставшую сном…

И все-таки он успел! Спас Ларису. Значит, не зря, нет, не зря были все его муки, длившиеся без малого тринадцать лет.

…Да, почти тринадцать лет. Как же давно все случилось! А ему кажется, что вчера. Будто и не было этих лет, наполненных тоской и болью. Ни снов с кошмарами, ни разговоров с собакой, ничего. И самого Артема Владимировича Королькова, солиста театра «Опера-Модерн», тоже не было.