…Риголетто ушел, строго-настрого запретив дочери покидать дом. На сцену вышел Герцог. Крадучись, подобрался к качелям, на которых сидит и мечтает о нем оставленная отцом Джильда…

Лариса спиной чувствовала, как Глеб приближается к ней. Вот сейчас он будет совсем рядом, еще мгновение, и она почувствует на своем теле его руки.

Она услышала, как завибрировал ее голос, став еще звонче и мелодичней. Кажется, Лепехов будет доволен.

Лариса слегка прикрыла глаза, и в первой же паузе Глеб шепнул ей в самое ухо:

– Куда же ты пропала?

Она продолжала петь, стараясь не слушать то, что он тихонько говорил ей, все крепче прижимая к себе. Глеб и раньше, во время репетиций, проделывал то же самое. Этим он вызывал праведный гнев у Ларисы и недоумение у Лепехова, не понимавшего, с чего Джильда посреди своей арии вдруг корчит свирепую физиономию и угрожающе смотрит на Герцога.

Однако не слушать Глеба было невозможно. И еще невозможней было представить себе, что человек, так страстно обнимающий ее на глазах у зрительного зала, сегодня утром измененным голосом выкрикивал ей в телефонную трубку ругательства и угрозы.

Сцена завершилась новыми аплодисментами, гораздо более бурными, чем после исполнения каденции. Глеб ослепительно улыбнулся, незаметно подмигнул Ларисе и скрылся за кулисами. Ему на смену вышла толпа придворных, задумавших похитить дочь шута, которую они приняли за его любовницу. Эпизодом похищения Джильды закончилось первое действие.

– Поздравляю, сегодня гораздо лучше! – Глеб, весело улыбаясь, наблюдал, как Лариса освобождается от накинутого ей на голову придворными мешка.

– Ты мог бы и не вести себя так во время генерального прогона. – Она чувствовала смятение: Глеб поджидал ее у кулис, и ей не удалось, выйдя со сцены, скрыться от него.

Теперь, когда основной замысел Лепехова по отношению к ним удался, главный эпизод Джильды и Герцога был пройден, и пройден успешно, Ларисе хотелось отдохнуть, расслабиться. Больше в опере совместных с Глебом сцен у нее нет; может, и удастся допеть до конца, не сорвав репетиции. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться.

И вот теперь она снова должна напрягаться, возвращаться из мира музыки Верди в свой, полный кошмара, мир, видеть рядом лицо Глеба, слышать его голос, мучиться от невозможности разрешить страшную загадку, которую он ей загадал.

– Прости, но я еще вчера сказал тебе – я очень соскучился! – невинным тоном произнес Глеб. – Я хотел поговорить с тобой перед репетицией, но ты засела в своей гримерке и, сколько я ни ждал, выйти так и не подумала. Я, кстати, звонил тебе вчера весь вечер. Ты что, отключала телефон?

Лариса вздрогнула, как от удара. Что это? Намек? Или он действительно звонил и не дозвонился? Не имеет отношения к страшному голосу? Или проверяет ее реакцию на свои угрозы?

Боже мой, сколько вариантов, и ни у кого не спросишь подсказки!

– Да, я выключила телефон. Плохо себя чувствовала.

– Весь вечер? Я звонил с пяти.

– Весь вечер. Я спала.

– Надеюсь, ты хорошо выспалась?

Снова в его голосе ей почудился скрытый смысл. Нет, это несомненно он. Издевается над ней. Ведь он прекрасно знает, как она спала в эту ночь. И в прошлую тоже.

– Нормально выспалась. Глеб, я пойду к себе в гримерку, мне петь еще.

– Можно подумать, что мне танцевать! – усмехнулся Глеб. – Что-то ты стала больно нежная. То плохо себя чувствуешь, спишь среди бела дня, то после первого же действия ножки протягиваешь от усталости. С чего бы это?

– Прости, я не такая выносливая! Это только ты у нас везде успеваешь и никогда не устаешь, – колко сказала Лариса и увидела, как в тот же момент смеющееся лицо Глеба точно окаменело. Он быстро оглянулся и снова напряженно уставился на Ларису. В глазах его явственно читался испуг.

Но почему? Что такого она сказала? Лариса вновь почувствовала усталость и отчаяние. Сколько можно разгадывать эти дурацкие ребусы, проводить бесконечные параллели между сюжетом оперы и реальными событиями?

Никакая она не Джильда, а просто вконец запутавшаяся, несчастная идиотка, которая скоро будет пугаться своей собственной тени.

Она резко повернулась и почти бегом бросилась по коридору, оставив позади себя непривычно молчаливого и бледного Глеба.

Больше всего она боялась, что он окликнет ее, но он не окликнул.

Дверь гримерки распахнулась навстречу Ларисе, и она нос к носу столкнулась с выходящей оттуда Милой.

– Все видела и все слышала, – прощебетала та, обнимая Ларису.

– Что – все? – Лариса с ужасом взглянула на подругу.

– Как это – что? – в недоумении пожала плечами Мила. – Твою сцену, конечно. Мне очень понравилось.

Ну да. Естественно. Что еще Мила могла иметь в виду? Это она, Лариса, совсем рехнулась, перестала воспринимать нормальную, человеческую речь. А впрочем, еще и не такой станешь, если по два раза в сутки тебе станут названивать по телефону, требуя неизвестно что и награждая «очаровательными» эпитетами.

– Спасибо, – Лариса поцеловала Милу в щеку, Зашла в гримерку.

Надо держаться, ведь все-таки самое трудное уже позади. Надо доказать Мишке, что его спектакль – замечательный и должен понравиться.

Раздался стук в дверь, и в гримерку просунулась взлохмаченная голова Лепехова.

– Отлично, – Мишкина физиономия сияла, точно медный таз. – Молодцы, ребятки. То, что надо. Ну, про Ситникова я молчу, он у нас в некотором роде феномен, фабрика по выработке сверхкачественного вокального звука, и легкие у него железные. Но ты, Лара! Ты так пела! Господи, я, взрослый мужик, слушал и ловил себя на том, что у меня глаза чешутся.

Лариса рассеянно слушала шквал комплиментов в свой адрес. Мишка никогда не скупился на похвалы солистам, если те их действительно заслуживали. Обычно, дождавшись от главрежа такой похвалы, Лариса таяла от удовольствия.

Но сейчас ей сделалось еще страшнее. Хотелось одного – остаться одной, отгородиться от всех, не петь, не говорить. Просто закрыть глаза и уснуть.

– Ладно, пойду вправлю мозги Косте и Людмиле. – Лепехов послал Ларисе воздушный поцелуй и скрылся.

Лариса в изнеможении опустилась в кресло перед зеркалом. Налила себе воды из графина, достала щетку, расчесала спутавшиеся волосы.

Послышался звонок к началу второго действия. В коридоре раздались быстрые шаги, и в гримерную влетела запыхавшаяся Мила.

– Идем, Артема послушаем. Он сейчас начинает.

– Я попозже подойду, – Лариса сделала глоток из стакана, – иди одна.

– Не хочешь? – Мила осуждающе поджала губы. – Мы вас с Глебом слушали всей труппой.

– Да, я понимаю. Говорю тебе, сейчас приду. Через пару минут.

– Смотри, не пропусти свой выход, – Мила, пожав плечами, исчезла.

Лариса сидела в оцепенении, машинально сжимая в одной руке щетку, а в другой стакан с водой. Конечно, надо идти, слушать Артема. Второе действие – самое сильное во всей опере. И роль Риголетто – самая главная. Лариса так за все репетиции и не удосужилась послушать сольную сцену Артема целиком – то болтала с Глебом, то выходила из зала отдыхать, то повторяла свою партию.

Надо идти, тем более что сразу за арией Риголетто следует второй выход Джильды.

Но идти нет сил. До Ларисиного слуха донеслась приглушенная музыка. Действие началось. Прикрыв глаза, Лариса в деталях представляла себе, что сейчас происходит на сцене.

Риголетто напевает свою знаменитую песенку с беззаботным ритмом, но написанную в миноре, таящую в себе боль и горечь. Он ходит по покоям Герцога в надежде разыскать хоть какие-нибудь следы похищенной дочери.

«Ну, что нового, шут?» – дразнит его один из приближенных Герцога.

«Пожалуй, то, что вы глупей сегодня!» – отвечает Риголетто.

«Ха-ха-ха!» – смеются придворные. Риголетто продолжает свои поиски…

…Надо встать и идти! Сейчас начнется ария…

Оркестр заиграл решительное и страстное вступление. «Ну давай же, давай! – уговаривала себя Лариса. – Поднимайся с этого кресла».