– Погода хорошая, только ночи похолоднее стали. Чистяковы уже картошку копают, представляешь? – Она на секунду умолкла, потом нерешительно произнесла: – Тебе-то это все неинтересно, знаю. Ты расскажи… как там твой спектакль? Скоро готов будет?

– Уже готов, – Лариса предпочла бы, чтобы мать лучше продолжала говорить о картошке и помидорах.

Но та, видно желая сделать ей приятное, не унималась:

– Когда ж премьера? Я, может, Маковых приглашу, пусть на тебя посмотрят. Ты ведь там не совсем… – она запнулась, не решаясь сказать «совсем раздетая».

– Нет. У меня хороший костюм. Но премьера уже была.

– Давно? – разочарованно поинтересовалась мать.

– Сегодня.

– Так что ж ты молчишь? – всполошилась мать. – Все хорошо? Тебе хлопали? Ваш режиссер доволен?

– Да, все отлично, – Лариса устало прикрыла глаза, продолжая прижимать трубку к уху.

– Лара, ты вот что… – голос матери понизился, она явно опасалась, что ее услышит муж. Квартирка родительская была маленькая, комнаты смежными, слышимость стопроцентной. – Вот что., доченька, я давно все тебе сказать хочу. Ты на папу не обижайся. Он же не со зла, он добра тебе хочет, переживает. Ты ж у нас красавица, и соседи все так говорят, и знакомые. Семью надо… – она вдруг спохватилась, что снова говорит не о том, о чем хотела. – Ох, да не то! Не то я, дура, болтаю! Мы ведь понимаем, и я, и он, – ты не можешь без своего театра, без пения. И голосок у тебя чудный, есть в кого, в бабушку-покойницу, Веру Васильевну. Ее сколько раз из самодеятельности в музыкальное училище приглашали.

Не пошла. А ты – пой, никто тебя отговаривать не собирается. Лишь бы нам не ссориться да видеться почаще. Да, Ларочка? – Материн голос задрожал.

Лариса проглотила вновь, в который раз, подступившие слезы. ,;,.– Конечно, мам. Я приеду. Завтра, только не с утра.

– Еще бы с утра, – понимающе подхватила мать. – Тебе ж выспаться надо, шутка ли, такой спектакль отпеть! Ты ложись, детка, отдыхай. Мы тебя завтра будем ждать. Я пирогов напеку.

– Не перенапрягайся только чересчур, – попросила Лариса. – Папе привет передавай. Он спит?

– Где там спит! – сердито посетовала мать. – Телевизор смотрит. Там-то, на даче, не все программы показывают. Ну он и отводит душу. Все, не буду тебя больше мучить. Спокойной ночи!

– До завтра.

Лариса вернула трубку на рычаг. Села в кресло, устало вытянув ноги. Осторожно дотронулась до шеи. Болело еще сильней, чем два часа назад. Пожалуй, завтра надо будет сходить к врачу. А потом, глядишь, снова начнется прокуратура, только уже по другому делу. Скоро на пропускном пункте охранники начнут ее узнавать в лицо.

Позвонить Лепехову, что ли? Он, наверное, хотел узнать, как она, беспокоился. Что он теперь сделает с Глебом? Выгонит его? Или закроет на все глаза и оставит петь полный сезон? Понимает ли Мишка, что ему придется искать новую Джильду – она, Лариса, больше с Глебом на сцену не выйдет. Да и выйдет ли вообще, это тоже вопрос.

Лариса снова потянулась к телефону, но внезапно раздумала звонить Лепехову. Ну его в болото. Она сейчас ни с кем не хочет говорить. Спать! Принять горячий душ и в кровать. Может быть, удастся забыть хоть на несколько часов весь этот ужас! Удастся не думать о страшном голосе Богданова, о Глебе и его учителе, совратившем своего одаренного ученика и пристрастившем его к наркоте. О погибшей Леле Коптевой и ее маме. О том, каким пустым и бессмысленным будет завтрашний день…

Неожиданно и оглушительно зазвонил телефон. Лариса невольно вздрогнула. Лепехов? Значит, все-таки разговора с ним не избежать. Что ж, может, это и к лучшему – пусть прямо сегодня начнет думать о том, как спасти спектакль и где искать замену.

Лариса подняла трубку.

– Ты пришла? – подчеркнуто-безразличным голосом сказала ей в ухо Мила. – Хорошо. Я пыталась позвонить тебе на мобильный, но он, видимо, выключен.

– Не может быть, – возразила Лариса. – Он включен.

– Я не могла дозвониться.

– Погоди, я сейчас, – Лариса отложила трубку, сбегала в прихожую, вынула из сумочки позабытый там телефон. Действительно, тот был выключен. Видимо, после разговора с Бугрименко она машинально его выключила.

Она вернулась в комнату.

– Ты права, я выключила его, сама не помню когда.

– Ну вот видишь. Я беспокоилась. Как ты?

– Ничего, – подавленно проговорила Лариса.

Честно говоря, она ждала от подруги большего участия и сострадания. В тоне Милы, несмотря на ее слова о беспокойстве, не звучало ни волнения, ни жалости.

– Где была?

– Так, по делам.

– Снова секреты? – Мила усмехнулась. – Ладно, не хочешь – не говори. Главное, что ты в порядке. Я за этим и позвонила.

– Спасибо, – обиженно поблагодарила Лариса. Тоже подруга называется. Человека чуть не пришили, а она еле слова цедит сквозь зубы. Ладно, и это переживем.

– Я устала, – сухо сказала она Миле. – Если не возражаешь, поговорим подробней обо всем завтра. Хочу лечь пораньше.

– Да, я поняла, – совсем чужим, замороженным голосом произнесла Мила. – Хорошо, отдыхай, не буду тебе мешать.

В трубке послышался странный звук, похожий на всхлипывание. Лариса прислушалась с недоумением.

– Эй! – окликнула она подругу. – Ты что? Случилось что-нибудь?

В ответ снова раздался всхлип, уже отчетливый и громкий.

– Мила! – позвала встревоженная Лариса. – Ты слышишь меня? В чем дело, я спрашиваю?

– Ни в чем, – резко и хрипло проговорила Мила. – Артем… умирает.

– Что? – Лариса решила, что ослышалась.

– Что слышала, – грубо сказала Мила.

– От чего?! У него же просто перелом?

– Капельница. У него оказалась аллергия на лекарство.

– И что?!

– Удушье, шок. Он в реанимации сейчас. Я звоню из больницы.

– И ты молчишь? – крикнула Лариса и не узнала своего голоса.

– Я говорю, – пустым и ровным голосом возразила Мила. – Туда все равно никого не пускают.

– Какая больница?

– Семидесятая. От тебя близко. Я все ждала, что ты приедешь, но ты… – Мила не закончила фразы и замолчала.

Лариса, ни слова не говоря, швырнула трубку на рычаг.

Она не могла поверить до конца в то, что услышала. Артем умирает, умрет? Из-за какой-то чепуховой аллергии на лекарственный препарат? Да он никогда в жизни даже насморком завалящим не болел!

Лариса опрометью бросилась в прихожую, сорвала с вешалки жакет, лихорадочно шаря в карманах в поисках машинных ключей. Боже мой, а вдруг она не успеет? Вдруг он действительно умрет?

Ей вдруг стало так страшно, что она замерла на месте, не в силах сделать хотя бы шаг.

Все, что произошло до этого, показалось Ларисе смешной, нелепой чепухой, не заслуживающей ни малейшего внимания. Неужели может случиться такая чудовищная несправедливость и Артема больше не будет рядом с ней? Не будет самого лучшего, самого преданного и надежного друга!

Он всегда оказывался поблизости, когда ей было особенно тяжело, одиноко, когда более всего была необходима помощь и поддержка. И сегодня оказался в нужном месте в нужный момент. Если бы не он, ее, Ларисы, уже не было бы на свете. Как же она могла? Ни разу за прошедшие часы не вспомнила о нем, не побеспокоилась, в какую больницу его увезли, не съездила навестить! Полностью погрязала в своих страданиях, философствовала, копалась сама в себе. Зачем? Вот теперь она поплатится за все, лишившись самого хорошего, чтобы было в ее жизни!

Нет! Артем не должен умереть! Он просто не может так поступить с ней! Пускай она была дурой, мелочной, слепой идиоткой, пускай придумала себе сумасшедшую любовь к ничтожному и двуличному человеку, но Бог простит ей! Простит, потому что она будет молить его об этом.

Отчаяние вернуло ей силы. Они вернулись в троекратном количестве. Лариса рванула дверь и выбежала во двор, в темноту. Пикнула сигнализация, тревожно мигнули и погасли фары.

«Этого не случится, не случится!» – убежденно и твердо повторяла она про себя, выруливая из двора на ярко освещенную фонарями улицу. Ей казалось, что если она без конца будет произносить эти слова, то ничего плохого и страшного не произойдет и Артем останется жив.