Рвануло так, что башню сорвало и откинуло далеко в сторону, вверх устремился яркий сноп огня, и заживо сжигая тела экипажа танка.
— Огонь, грёбанные негры, огонь! — орал я. — Огонь, суки!
Я не уверен, можно ли было разобрать хоть что-то в этой канонаде, но со всех сторон послышались короткие и длинные автоматные и пулемётные очереди. Повстанцы открыли ответный огонь, словно услышав мою команду.
— Огонь! Огонь! Огонь! — надрывался я в животном крике. — Огонь!
Кто-то не выдержал напряжённости боя и бросился бежать.
— Смерть предателям! — крикнул я, и длинная автоматная очередь прервала бег труса, сбив на ходу и швырнув сломанное тело в высокую траву. — Огонь, огонь, огонь!
Негры, как убегающие, так и атакующие бросились в разные стороны или попадали на землю, чтобы тут же начать огрызаться короткими очередями. А меня накрыло: второй танк, лязгая ржавыми гусеницами, неумолимо надвигался прямо на меня.
— Да хер тебе! Хер! На, падла, получай!
Гранатомёт, что всё это время висел за спиной, молниеносно оказался в моих руках. Танк, стреляя из пулемёта, ехал в мою сторону, но пулемётчик промахнулся, и очередь прошла чуть левее. Коротко вскинув гранатомёт к плечу, я на мгновение прицелился и нажал на спуск.
Выстрел попал в башню танка и прожёг её, взорвавшись внутри. Танк загорелся, распахнулись люки, и из них полезли танкисты.
Скинув на землю гранатомёт, я взялся за автомат. Вид полыхающих танков несколько поубавил пыл атакующих сомалийцев. А повстанцы, наоборот, воспряли духом и дружно поддержали меня автоматными очередями. Ливень металла и огня накрыл наступающих солдат и отбросил их назад.
Ещё две гранаты полетели в сторону врага, подорвав кирпичное заграждение и взорвавшись где-то во дворе части. Последнюю свою гранату я попридержал и, отбросив автомат, подхватил чей-то пулемёт. Мои три десятка сдержали наступающих, дав остальным возможность смыться. Но и нам пора! Поэтому, поливая автоматным огнём стан неприятеля, мы стали отступать.
Периодически отстреливаясь из пулемёта, через десяток минут я со своими бойцами оказался на безопасном расстоянии. Оценив состояние выживших, скомандовал догонять других повстанцев, что без оглядки неслись вперёд.
Долгое время нас никто не преследовал. Но вот издалека послышался комариный звук работающего на пределе своих сил танкового двигателя. Вскоре показалась одинокая башня Т-54, а вслед за ней, неуклюже переваливаясь на ухабах, ползли два БТР-40, на броне которых виднелось по пулемёту КПВ 14,5 мм калибра.
Я оглянулся, остатки нашего отряда уже почти добрались до грузовиков. Мой резерв бежал самым последним, время от времени тревожно оглядываясь на преследователей. Командира всего отряда я нигде не заметил, зато видел своего сотника. Его разорванный пулемётной очередью труп орошал своей кровью небольшой пятачок земли возле ворот воинской части.
— Занять оборону! — выкрикнул я.
Но куда там! Большинство несостоявшихся штурмовиков припустило лишь ещё быстрее. Даже пристрелить никого не удалось. Ну, да ладно, потом это сделаю, если выживу.
Несколько человек из моих трёх десятков всё же послушались и задержались, рухнув в сухую жёсткую траву. Понятно, что автоматная очередь танку — как слону дробина! Но хоть так.
Поискав глазами гранатомётчика, я заметил лишь одного и (о, чудо!) даже с гранатомётом в руках. Второго нигде не было видно. Потеряшка чёрная! Хотя, может быть, я зря клевещу на него, и он где-то лежит с пробитой пулей ключицей и истекает кровью?
Война никого не бережёт и не допускает снисхожденья, она берёт всё сполна и в полной мере. Странно, слова: война, смерть, жестокость — все женского рода. Однако воюют не женщины, а мужчины. Правда, есть ещё «любовь, жизнь, доброта»… Вот так и живут по соседству: война и любовь, смерть и жизнь, жестокость и доброта. Нет, всё-таки у войны не женское лицо…
Танк меж тем увеличил скорость, изо всех сил стараясь нагнать нас, и вскоре оказался совсем рядом.
— Стреляй в БТР! — заорал я своему коллеге по оружию.
Тот, дрожа всем телом, кивнул и направил оружие на одну из бронемашин.
— Стреляй, сука, — повторил я, прикладывая к своему плечу гранатомёт и щуря левый глаз.
Прицел словно чуть приблизил танк, чётко показав его небольшую, сплюснутую книзу башню. Так что цель было видно очень хорошо. В это время пулемётчик из танка открыл огонь трассерами, поджигая сухую траву.
— Ба-бах, — ударил гром гранатометного выстрела, и один из БТРов застыл на месте, запылав, как стог сена.
Гранатомётчик оказался не промах! Ай, молодца!
Я тоже нажал на гашетку. Дёрнулся в руках гранатомёт, и граната, сорвавшись, полетела в смертоносную машину, ударив под башню. Взрыв заставил танк остановиться, и из раскрывшихся люков наружу поспешно стал выбираться экипаж, стряхивая со своей одежды пламя.
Однако всего этого я уже не видел…
Злобными осами вжикнули пулемётные пули, выпущенные из танкового пулемёта за мгновение до моего выстрела. В меня попали сразу две: одна прошила плечо, разорвав все мышцы, а другая ударила в лицо по касательной, порвав щёку.
От удара этих пуль меня отбросило назад, а плечо и лицо пронзила ослепительная боль! На какое-то время я даже потерял связь с реальностью. Ещё несколько минут понадобилось мне на осознание своего ранения.
Левое плечо быстро немело, по нему ручьём стекала кровь, исчезая на земле. Левая щека практически свисала лохмотьями, и кровь из неё заливала шею и уже струилась по груди. Но мне было плевать. Главное, что я подбил танк, да и подбитый моим бойцом БТР тоже чадил грязно-чёрным дымом.
Протянув руку к ближайшему повстанцу, я дико завращал глазами, не в силах произнести ни слова. Наверное, со стороны я выглядел очень страшно… Но боец меня понял.
— Сюда! — еле слышно просипел я, и он подскочил ко мне. — Перевяжи…
Одной рукой я попытался оторвать кусок от рубашки. Однако повстанец, имени которого я не знал, сделал это вместо меня. Помогая себе ножом, он располосовал ткань и стал перевязывать мои раны. Не обращая на него внимания, я потянулся здоровой рукой к подсумку, чтобы достать флаконы с лекарствами.
Повстанец перевязал меня, закрыв кровотечение. А я, наконец-то достав нужный мне бутылёк с лекарством, судорожно сглатывая, выпил его целиком. В голову аж шибануло от мерзкого вкуса и ядрёного запаха. Приложив кусок тряпицы к щеке, я оставил на земле уже бесполезный гранатомёт и, достав спрятанный доселе пистолет, махнул им в сторону оставшегося БТРа.
— Вперёд, суки! Вперёд!
Изо рта вырывалось только шипение и сипение, как у гуся.
Неровная цепь остановленных мною воинов поднялась с земли и, подгоняемая страхом и моим пистолетом, пошла вперёд, стреляя изо всех стволов. Они не жалели боеприпасов, давя на спусковые крючки автоматов и выстреливая всё, что осталось. Солдаты противника ответили встречным огнём и ударили по нам из пулемёта. Не успели мы сделать и десяти шагов, как повстанца рядом со мной буквально разорвало крупнокалиберной пулей, пробив живот и выпустив наружу сизые кишки.
Мельком взглянув на его распоротый живот и раскуроченную пулями грудь, я пошёл вперёд, держа перед собой пистолет и непрерывно стреляя из него. Все пятнадцать патронов улетели в направлении пулемёта. Стреляли и другие бойцы, и отнюдь не из пистолета, так что результат не заставил себя ждать.
Первым, едва наши пули пробили триплекс БТРа, покинул поле боя его водитель. Следом, увидев, что его напарник внезапно свесился вниз, получив пулю, ломанулся и пулемётчик, бросив и товарища, и пулемёт.
До БТРа, я дошёл на морально-волевых. Упёршись рукой в бок машины, я выцепил первого попавшегося мне повстанца.
— За руль. Любого. Остальным в кузов, и ходу до грузовиков. И меня не забудьте… — после чего потерял сознание.
Водитель нашёлся, и БТР, подбирая на ходу всех своих, рванул на запад, всё больше увеличивая скорость.
Кузов вскоре оказался забит до отказа, но на соседство со мной никто не претендовал. Наоборот, все старались держаться подальше. Я сидел возле левого борта, опёршись о стенку, и пространство рядом со мной было свободно. А ещё я улыбался, обнажая зубы в каком-то дьявольском оскале и почти не чувствуя никакой боли. Да-а-а, шок — это по-нашему!
