Смизерс, дворецкий, много лет служивший Полу, постучав в дверь, вошел в кабинет, прервав его раздумья.

– Прибыл мистер Гаррисон, сэр. Мне провести его сюда или вы желаете перейти в гостиную?

– Сюда, Смизерс, пожалуйста.

Минутой позже Мэл пожимал ему руку.

– Как поживаешь, Пол?

– Можешь мне не поверить, но чувствую себя намного лучше, – сказал Пол и обратился к дворецкому: – Налейте нам как обычно, Смизерс, пожалуйста.

– Слушаюсь, сэр.

Пол отъехал в кресле от стола.

– Давай посидим здесь, перед огнем. Все эти дни я промерзаю до костей.

Когда дворецкий вышел, Пол сказал:

– Мне следовало проявить настойчивость еще несколько недель назад и заставить врачей выписать меня. Мне кажется, что привычная обстановка хорошо помогает.

– Я в этом уверен, – весело сказал Мэл. – Твое здоровье, старина.

– Твое здоровье, – ответил Пол.

Они чокнулись, после чего Пол продолжил:

– Я потратил много времени на бумаги, Мэл. Они теперь в полном порядке, позже мы сможем подписать их.

– Прекрасно, Пол. Кстати, я сказал Одри, что не буду обедать дома. Если ты способен вынести мое общество второй вечер подряд, то я в твоем распоряжении. Согласен?

– Конечно. Я счастлив, если ты пообедаешь со мной.

Пол подъехал на коляске к бару и налил себе еще одну порцию виски.

– Как насчет выпивки, Мэл. Тебе долить?

– Не сейчас, спасибо. Послушай, Пол, в эти последние дни, с тех пор как ты дома, я много думал об Эмме. Мне кажется, что мы обязаны вызвать ее. Я говорил об этом с Одри, и она согласна со мной.

– Нет!

Пол резко развернул коляску и сверкающими глазами впился в лицо Мэла.

– Я категорически запрещаю это! – резко воскликнул он. – Я не желаю, чтобы она видела меня в таком состоянии. Кроме того, обстановка в мире становится все более угрожающей. Не сегодня-завтра начнется война с Германией. Я не хочу, чтобы она ехала на край света в такое опасное время.

Мэл осторожно возразил Полу.

– Я понимаю твои чувства, но боюсь даже подумать о том, что она со мной сделает, когда узнает, что я лгал ей в своих письмах, также как и ты – в своих. Ты употребил все свое влияние, чтобы детали аварии не попали в газеты, и она не подозревает о серьезности твоего положения. Ну разве теперь не время написать ей правду? Она должна все знать.

Пол покачал головой.

– Она ничего не должна знать! Ни при каких обстоятельствах, – смягчив тон, он добавил: – В любом случае, пока. Я сам решу, когда наступит время сообщить ей.

Лицо его приняло угрюмое выражение.

– Как может мужчина сообщить такой пылкой и энергичной женщине, как Эмма, что она призвана к безнадежному калеке, парализованному ниже пояса, который потерял половину лица и… – он помолчал, внимательно глядя на Мала. – И который стал импотентом. И останется им навсегда. Это совсем не просто, друг мой.

Мэл не знал, что ему ответить. Его охватило такое острое чувство сострадания к Полу, что он быстро вскочил на ноги, чтобы Пол не успел заметить жалость к себе в его глазах. Мэл подошел к бару и взял бутылку виски.

– Думаю, что ты недооцениваешь Эмму. Будь я проклят, если я не прав. Она захочет быть рядом с тобой, отдавая тебе всю свою любовь и поддержку. Давай пошлем ей телеграмму, Пол, прямо сейчас.

– Нет, – сказал Пол, и его голос зазвенел от волнения. – Я не хочу быть для нее обузой. От меня ей не будет никакого проку. Сказать по правде, я не вижу никакого проку и от собственного существования.

Мэл вернулся обратно к камину, ломая голову над тем, как заставить Пола вызвать Эмму. Тот нуждается в ней сейчас больше, чем когда-либо, но он чертовски горд и упрям.

– Эмма будет иметь другое мнение на этот счет. Она любит тебя, готова целовать землю, по которой ты ходишь, нет, по которой ты передвигаешься, – быстро поправился Мэл и закашлялся. Потом ему в голову пришла новая мысль, и он быстро сказал:

– Послушай, если ты не хочешь, чтобы Эмма разъезжала по свету, почему бы тебе не заказать билет в Англию самому? Ты сможешь за месяц добраться туда.

– Это невозможно. Я должен ездить в госпиталь на процедуры почти каждый день. Думаю, что на пароходе не будет для этого возможностей.

Пол залпом выпил виски и поставил стакан на стол. Он взглянул на Мэла серьезно и печально и сказал:

– Есть еще одна вещь, о которой я тебе не говорил, Мэл. Мой прогноз плох. Действительно очень плох. Врачи не знают, как долго они смогут бороться с инфекцией в почках. Почечная недостаточность – это то, что обычно убивает паралитиков.

Мэл уставился на Пола, и его обычно румяное лицо побледнело.

– К-к-как д-д-долго? – запинаясь спросил он, не в силах гладко произнести фразу.

– Самое большее месяцев девять, – сухо ответил Пол. Он уже смирился со своим смертным приговором. У него не было выхода.

– Мне кажется, мы должны обратиться к другим специалистам, Пол, ведь должен же быть другой выход… – с отчаянной настойчивостью произнес Мэл.

– Его нет, – сказал Пол. – Если бы я просто сломал позвоночник, врачи сумели бы срастить его, но у меня разорван спинной мозг, и нет способа восстановить его.

Мэл отвернулся к камину. Он не находил слов, чтобы утешить Пола. Катастрофа была ужасна, но у него была надежда, что Пол проживет еще много лет, пусть даже прикованный к инвалидному креслу. Но теперь… О Боже! Как судьба может быть жестокой по отношению к такому блестящему и редкому человеку.

Наконец, после долгого молчания, он произнес:

– Могу ли я что-нибудь для тебя сделать, Пол? Неужели нет выхода? Ты только скажи мне.

Пол слабо улыбнулся.

– Нет, старина. Тем не менее, спасибо. Не переживай так. И, Христа ради, не смотри на меня так печально. Мне нужны твой оптимизм и хорошее настроение. Ты же теперь стал моей правой рукой и должен будешь проводить со мной много времени, а я не хочу видеть угрюмых лиц рядом с собой. Теперь давай выпьем еще, а потом пообедаем. Я велел подать прекрасный шамбертен, который мой отец приобрел много лет назад, и мы имеем возможность за обедом выпить бутылку-другую. Может быть, лучше выпить его теперь, пока еще…

Пол резко оборвал фразу, взял пустые стаканы и, поставив их себе на колени, подъехал к бару.

Мэл снова не нашелся, что сказать. Он достал из кармана носовой платок и громко высморкался. С невольной грустью смотрел Мэл на широкие плечи и мощную спину Пола, возвышавшиеся над спинкой кресла. Его сердце буквально разрывалось при виде так ужасно искалеченного великолепного тела и безжалостно изуродованного красивого лица. А как стоически переносил этот необыкновенный человек свои страдания. Восхищение, с которым Мэл всегда относился к своему старшему другу, только возросло. Мужество и сила духа этого человека были невероятны. Мэл был неуверен, что он сам в аналогичной ситуации смог бы вести себя с подобной выдержкой. Он твердо знал одно: Пол мог рассчитывать на его поддержку и, черт побери, он отдаст ему всего себя, без остатка.

Тем же вечером, позднее, после того как Мэл давно ушел, Пол сидел в своем слабо освещенном кабинете, согревая в ладонях бокал бренди и беспрерывно курил. Со спокойным задумчивым лицом он вспоминал разговор с Мэлом. Возможно, тот был прав. Может быть, ему действительно следовало написать Эмме и рассказать всю правду. В своих предыдущих письмах он умалчивал об аварии и объяснял задержку со своим возвращением в Англию занятостью делами. Да, он в долгу перед ней. Эмма заслуживала правды за все то, чем они были и оставались друг для друга. И это должна была быть абсолютная правда. Пол подъехал к столу, положил перед собой лист бумаги и начал писать письмо:

„24 июля 1939 года, Сидней Моя дорогая, любимая Эмма! В тебе вся моя жизнь… ”

Он поднял глаза и посмотрел на фотографию Эммы в золотой рамке, стоявшую на столе. Пол взял ее в руки и принялся пристально разглядывать. Фотография была сделана через несколько лет после рождения Дэзи, и Эмма, улыбавшаяся своей несравненной улыбкой, присущей только ей, выглядела ослепительно. Его сердце готово было разорваться от любви к ней, непрошенные слезы навернулись ему на глаза и потекли по щекам. Не вытирая слез, Пол прижал фотографию к груди с такой силой, будто держал саму Эмму в своих объятиях, вспоминая о прошлом и думая о будущем. Своего письма он так и не дописал.