– Иного ты не заслуживаешь, Джеральд Фарли, – пронзительно вскрикнула Эмма и, подгоняемая гневом, устремилась вниз. Добежав до конца лестницы, она остановилась, обретя прежнее бесстрашие и восстановив полностью контроль над собой. Ее лицо дышало ненавистью. Она шагнула вперед и с ледяной холодностью произнесла:

– Я уничтожу тебя и всех вас! Фарли проклянут тот день и час, когда они впервые услышали имя Эммы Харт. Ты понял меня? Я вас всех уничтожу, клянусь, я это сделаю.

– Ты собираешься нас уничтожить? Ты, маленькая шлюха? Что же, в добрый путь, попытайся.

Джеральд легонько потрепал ее за подбородок. Взбешенная Эмма бросилась на него и располосовала до крови его лицо ногтями.

– Ах, ты сука проклятая! – заорал Джеральд, а потом, откинув назад свою громадную уродливую голову, принялся хохотать.

– Я говорил тебе, «миссис» Харт, что люблю тигриц. Не забывай, я еще приду. Я всегда готов кое к чему, на днях зайду поразвлечься.

– Убирайся прочь! Убирайся!

Как только дверь захлопнулась за ним, Эмма торопливо повернула ключ в замке, заперев ее, и наложила засов. Она прошла в гостиную, задернула шторы и принялась смывать отвратительное пятно, оставшееся на платье. Она терла его тряпкой до тех пор, пока не осталось следов, и пятно не исчезло полностью. Потом она села перед очагом, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Слез уже не было. Она чувствовала себя больной и опустошенной, но и озабоченной в то же время. Первый раз за прошедшие годы она снова боялась Фарли. Слава богу, что Эдвина в Райпоне, где Джеральд ни за что не сможет ее отыскать. Но он достаточно глуп и упрям, чтобы снова заявиться сюда, и эта мысль угнетала ее. Мир – это дикие джунгли, а она по-прежнему бессильна перед населяющими их дикими животными. У нее еще нет столько денег, чтобы с их помощью стеной оградиться от него им с Эдвиной. Они с дочерью совершенно беззащитны. Эмма с любовью и каким-то отчаянием вспомнила Дэвида. Да, если что ей и требуется сейчас, так это муж, она поняла это совершенно отчетливо. Но Дэвид, ее дорогой Дэвид, потерян для нее. Как бы они ни любили друг друга, его семья всегда непреодолимым препятствием будет стоять между ними. Ее ум лихорадочно работал. Где же ей взять мужа, который бы взял под свою защиту их с Эдвиной? За кого может она выйти? «Джо Лаудер!» – внезапно осенило ее. Она была уверена в том, что он влюблен в нее, но проблема в том, что она вовсе не любила его. Джо ей нравился, да иного и быть не могло: он добр, порядочен и доверчив. Но если она выйдет за него замуж, то обделит его главным в браке – любовью. Эмме тут пришло в голову, что она будет в этом случае обязана делить с ним постель, удовлетворять его сексуальные запросы и рожать от него детей. Она похолодела от этой перспективы. Как сможет она отдаваться другому мужчине, если Дэвид заполнял собой ее душу и тело? Но у нее не оставалось иного выхода, и Эмма горько заплакала. Ее рыдания громко раздавались в тиши маленькой гостиной.

– Прости меня, Дэвид, прости, дорогой, за то, что я собираюсь с собой сделать!

Зал заседаний правления „Йоркшир монинг газетт". Отделанные дубовыми панелями стены, увешанные гравюрами с картин знаменитых английских художников на античные сюжеты; отполированная до зеркального блеска мебель красного дерева; воздух пропитан табачным дымом и словно вибрирует от напряжения.

Адам Фарли и лорд Джоселин Сидней сидели друг против друга по обе стороны необъятного стола для заседаний и беспрерывно курили. Глаза их были серьезны. Хрустальные пепельницы перед ними, полные окурков, говорили о том, что они уже долгие часы провели, сидя здесь в напряженном ожидании.

Адам, одетый в безупречно сшитый темно-синий сюртук, беспокойно ерзал в кожаном кресле, беспрерывно приглаживая рукой свои светлые, подернутые сединой волосы. Его губы, размякшие от усталости, внезапно твердо сжались, глаза застыли на часах, мерно тикавших в гнетущей тишине.

– К черту их всех! – воскликнул он, не в силах больше сдерживать свои чувства. Он повернулся лицом к Джоселину.

– Уже почти час ночи. Если Паркер не поторопится, то мы опоздаем с первым тиражом. Он проволынился над этой передовицей добрых двадцать минут. Что там делает этот болван, скажите ради Христа!

Джоселин посмотрел на Адама сквозь клубы окутывавшего его дыма.

– Можете не сомневаться, он взвешивает каждое слово. Вы давно уже должны были к этому привыкнуть, старина.

– Даю Паркеру еще пять минут и потом иду к нему… – Адам замолчал, увидев мальчика-переписчика, заглянувшего в зал. Тяжелая дубовая дверь повернулась на петлях, шум и суета редакции, обычные в разгар работы над очередным номером газеты, ворвались в тишину зала заседаний.

– Вот оттиск первой полосы, сэр. А еще редактор велел передать, что через пять минут он запускает станки.

Мальчик положил на стол перед ними свежий, истекающий типографской краской оттиск и исчез. Дверь закрылась за ним, и в зале вновь воцарилась тишина. Джоселин торопливо прошел через зал, стал рядом с Адамом и, положив ему руку на плечо, принялся разглядывать оттиск.

Поверх всей полосы плясал, набранный самым крупным шрифтом и отпечатанный черной краской заголовок:

БРИТАНИЯ ОБЪЯВЛЯЕТ ВОЙНУ ГЕРМАНИИ.

Две пары глаз быстро пробежали подзаголовки, набранные помельче: Большая война началась; Потоплен британский миноносец; Вторжение в Бельгию; Два новых корабля для нашего флота; Правительство установило контроль над железными дорогами; Тайные поставки продовольствия; Государство берет на себя риск морских перевозок на время войны…

Джоселин ткнул пальцем в передовицу.

– Как там Паркер со всем этим справился, Адам? Я сегодня так торопился сюда, что забыл дома очки, и не могу разобрать мелкий шрифт.

Адам быстро прочитал передовую.

– Мне кажется, Паркер сумел схватить все самое важное. – Он взглянул на Джоселина. – Я все последние годы ждал и боялся этой войны. Но теперь мы уже втянуты в конфликт, и ничего нельзя изменить.

– Вы действительно считаете, как и другие, что эта война будет долгой?

– Именно так, – коротко ответил Адам. – Основываясь на мнениях, высказываемых некоторыми экспертами в Лондоне, я считаю, что война протянется несколько лет. По меньшей мере, не менее двух.

– Так долго. – У Джоселина отвисла челюсть. Адам кивнул, гримаса исказила его лицо.

– Да, и это будет война на полное истощение. Кровавая бойня, какой еще не видел мир. Запомните эти мои слова, Джоселин.

– О Боже, Адам! Я молюсь, чтобы вы ошиблись.

Адам не ответил. Он закурил сигарету и молча уставился перед собой, размышляя об ужасных последствиях, к которым приведет вступление Британии в войну. Несколько минут спустя Джоселин заявил:

– Нам обоим не помешает, если мы выпьем чего-нибудь крепкого.

Он направился к буфету, приготовил два бренди с содовой и принес их к столу. Пальцы его дрожали. Он дал стакан Адаму и тяжело опустился в кресло рядом. Они оба не знали, что можно пожелать друг другу в такую минуту, и молча выпили, погруженные каждый в собственные мысли.

Адам Фарли, вновь избранный председатель правления «Йоркшир морнинг газет», устало просматривал последние газетные номера, внимательно изучая перепечатанные сообщения Лондонского бюро и Рейтер, другие важные новости, и наблюдал, с какой неумолимостью Британия втягивалась в общеевропейский кризис. Его старый друг Джоселин Сидней, – завсегдатай редакции, – бродил взад-вперед по залу заседаний, все еще надеясь убедить Адама в том, что войны можно избежать. Врожденный оптимизм Джоселина разбивался об абсолютный пессимизм его друга, который основывался на ясности видения мира Адамом и осмыслении им происходящих событий. Этот его пессимизм сквозил в голосе Адама, когда он внезапно поднялся со своего места и сказал: