– Как вы думаете, мы сумеем вовремя снять наших мальчиков с побережья? – спросила Эмма, думая при этом не только о Ките с Робином и Марке Каллински, но и о тысячах других британских солдат, прижатых к морю около Дюнкерка.

– Если кто и способен с Божьей помощью это сделать, то никто иной, как Уинстон Черчилль, – заявил Блэки. – Черчилль собрал невиданную в мире армаду судов, правда, несколько пеструю, объединенных одной целью – доставить наших парней невредимыми домой в Дил и Рамсгейт до того, как они будут раздавлены немцами, наступающими на Францию через Нидерланды.

– Я читал в газетах, что со всей Англии пришли добровольцы на помощь эсминцам Королевского военно-морского флота, – вмешался Дэвид, попыхивая сигаретой, – из самых разных слоев общества на своих шлюпках, парусных лодках, рыболовецких траулерах, яхтах, прогулочных катерах и даже баржах. Это самое замечательное проявление патриотизма и героизма, о котором мне приходилось слышать в своей жизни.

Блэки кивнул.

– Да, это именно так, Дэвид. Там собралось, не считая конечно эсминцев, более семисот судов самых разных типов и размеров. Волонтеры в основном подбирают людей и доставляют их на крупные суда, которые не могут подойти к самому берегу, но некоторые из них даже перевозят наших парней через Канал, непрерывно снуя, как челноки, туда и обратно. Удивительно отважные и выносливые люди, скажу я вам!

– Как вы думаете, сколько времени займет эвакуация? – спросила Эмма, испуганно переводя взгляд с Блэки на Дэвида.

Дэвид ответил:

– По крайней мере, несколько дней. Ты же знаешь, что там скопились сотни тысяч британских и французских солдат, которых надо вывести.

– Сегодня я прочла, что немцы непрерывно бомбят пляжи, – сказала Эмма. – Я боюсь даже подумать о наших потерях.

– Они могут быть довольно значительными, Эмма, – сказал Блэки. – Но наши парни из Королевских ВВС чертовски здорово дерутся на своих истребителях…

– Наши Брайан, Робин и Тони тоже среди них, – перебила его Эмма и отвернулась.

– Сидя здесь, в Лондоне, мы чувствуем себя испуганными и беспомощными. Нам остается лишь молить Бога о том, чтобы наши сыновья остались целыми и невредимыми. Мы должны держаться, – сказал Блэки. – Давайте выпьем еще, это подкрепит нас.

Разливая напитки, Блэки бросил взгляд на часы, стоявшие на каминной полке.

– Не включить ли нам радио, Эмма? Сейчас должен выступать Уинстон Черчилль.

– Ну, конечно же, мне самой хотелось бы его послушать.

Она поднялась с места, включила радиоприемник и настроила его на волну Би-Би-Си. Через мгновение в комнату ворвался знакомый, хорошо поставленный голос: „Добрый вечер. У микрофона – премьер-министр”. Трое старых друзей, многое пережившие вместе за тридцать лет, внимательно слушали, откинувшись в своих креслах. Страх за своих собственных детей и за сыновей Англии сплотил их еще теснее, чем прежде. Когда премьер-министр закончил свою речь, Эмма произнесла дрогнувшим голосом:

– Как умеет этот человек вдохновлять всех нас! Какое счастье, что Бог послал нам Черчилля в это время.

Ее глаза блестели от возбуждения.

Дюнкеркская эпопея приковала к себе внимание Англии и ее союзников. Из пасти дьявола сумели вырваться все малые суда, шлюпки и катера, вывозя на себе живых и раненых. Эвакуация заняла одиннадцать дней, и, до того как немцы оккупировали приморские города Франции, удалось эвакуировать 340 тысяч солдат и офицеров. Только 40 тысяч солдат, преимущественно французов, пришлось оставить на берегу. Эмма и Дэвид были счастливы: среди тех, кто ступил на родную землю в Рамсгейте 1-2 июня, были Ронни и Марк, а 3-го июня в Диле сошел на берег Кит с баржи, перевезшей его через трудно проходимый Канал, буквально кишащий судами и обломками потопленных кораблей. Позднее Кит, приехав на побывку домой, рассказал Эмме:

– Я до сих пор не могу без зубовного скрежета вспоминать эту переправу, мамочка. Кажется, что мой ангел хранил меня.

Он крепко обнял ее, и, припав к его груди, Эмма замерла, вспоминая его отца, погибшего смертью храбрых во Франции в 1916 году, и, по-видимому, жертва эта была напрасной.

4 июня Уинстон Черчилль выступил в Палате Общин с речью, посвященной Дюнкерку, в которой среди прочего сказал: „Мы будем сражаться на наших берегах и в портах, мы будем биться на наших полях и холмах, мы будем драться на улицах наших городов, но мы никогда не сдадимся”. Шесть дней спустя французское правительство и высшее командование французской армии бежали из Парижа, к которому приблизилась немецкая армия, а еще через 4 дня немцы без единого выстрела заняли столицу Франции. Франция капитулировала, и Британия осталась в одиночестве.

Это лето было худшим временем на памяти Эммы. В июне разгорелась знаменитая Битва за Британию. Гитлер отдал приказ сосредоточить все силы для уничтожения Королевских ВВС, в первую очередь – авиационных заводов и баз истребителей вокруг Лондона. День за днем, ночь за ночью армады „дорнье” и „хейнкелей” перелетали через Канал, чтобы бомбить Британию, в сопровождении „мессершмиттов”, вступавших в ожесточенные воздушные бои с истребителями „харрикейн” и „спитфайер” Королевских ВВС.

Разбуженная ревом сирен воздушной тревоги Эмма стояла у окна своей темной спальни, глядя в ночное небо, ярко расцвеченное прожекторами. Прислушиваясь к непрерывному гудению моторов бомбардировщиков и истребителей, она с замиранием сердца думала о Робине, Тони, Брайане и сотнях других молодых пилотов, рисковавших сейчас своими жизнями. Несколько ночей с нею уже была Элизабет, оставившая свою маленькую квартирку, которую она снимала во время учебы в Академии сценического искусства, и вновь поселившаяся с нею. „Ты не спишь, мамочка?" – неизменно шепотом спрашивала она, проскальзывая в одной ночной рубашке в спальню Эммы. „Нет, дорогая”, – отвечала Эмма, и они стояли, обнявшись, рядом, слушая гул пролетающих самолетов.

Однажды ночью Элизабет крепко сжала руку матери и неожиданно резким голосом вскрикнула:

– Почему, мамочка? Зачем? Почему должна была начаться эта ужасная война? С какой целью? Их всех перебьют: Тони, Робина, Брайана и всех остальных наших парней!

Эмма не знала, что ответить дочери. У нее и для самой не было ответа на эти вопросы. Элизабет разрыдалась, судорожно всхлипывая. Эмма обняла дочь за плечи и отвела в постель.

– Их не убьют, любимая, – утешала она дочь. – С ними все будет хорошо, обещаю тебе это. Мы должны крепиться. Ложись в мою постель и поспи эту ночь со мной. Нам надо поддерживать друг друга.

– Да, мамочка, я думаю остаться здесь, – сказала Элизабет, забираясь под одеяло. Эмма крепко обняла и прижала к себе дочь так, как она делала это в ее детстве, когда та боялась темноты.

– Не плачь и постарайся успокоиться, Элизабет.

– Если Тони убьют, я не перенесу этого, – сказала сквозь слезы Элизабет. – Я так сильно его люблю. А если Робин…

– Тише, дорогая, постарайся уснуть. Тебе надо отдохнуть.

– Да, я попробую. Спасибо, мамочка, спокойной ночи.

Эмма лежала в темноте, ожидая, когда напряженное тело ее дочери расслабится и та заснет. Но расслабления все не наступало, и Эмма поняла, что Элизабет так же, как ее саму, ждет еще одна бессонная ночь, полная тревоги за жизнь мужа и брата-близнеца.

Эмма завела привычку ежедневно ходить пешком в свой универмаг в Найтсбридже, и все это лето она ходила туда под аккомпанемент грохота зениток, завываний сирен, шум падающих камней и звон разбивающегося стекла. У нее буквально сердце обливалось кровью, когда она видела разрушенные прекрасные особняки или лежащую в руинах старую церковь, превращенные в груду камней на мостовой дома, в которых любили бывать они с Полом. Но, несмотря на разрушения в Лондоне и угрюмое настроение и суровые лица встреченных на улице прохожих, Эмма ни на секунду не усомнилась в стойкости и несокрушимости духа своих соотечественников. Это мог быть пожарник, заливающий из брандспойта дымящиеся развалины, или рабочий, расчищающий проезжую часть от камней, или водитель такси, не упускающий случая отпустить ироническое замечание в их адрес. Слыша их, Эмма всегда вспоминала слова Черчилля: „Мы никогда не покоримся”, и это придавало ей новые силы. Ее походка снова становилась пружинистой, спина распрямлялась, голова гордо вскидывалась вверх, и порой казалось, что ее собственные несчастья становятся гораздо легче переносимыми.