Несмотря на свою перегруженность делами, Эмма не спала ночь, читая его, а на следующее утро она разыскала Фрэнка в редакции и набросилась на него.

– Почему ты сказал, что роман не слишком хорош? Он просто превосходен и должен быть издан. Предоставь это мне.

Она пригласила Арчи Клегга на шикарный ужин в лидсском ресторане „Метрополь”, а потом ежедневно приставала к нему, пока не заставила послать рукопись его другу – лондонскому издателю. Роман немедленно был принят издательством „Холлис энд Блейк”, а Эмма сама заключила с ним контракт на очень выгодных для Фрэнка условиях. Когда через шесть месяцев роман вышел в свет, он был встречен шумным одобрением критики, но, что было еще важнее, по крайней мере, для Эммы, он имел оглушительный коммерческий успех. Фрэнк стал в одну ночь знаменитым, и через несколько месяцев после выхода романа ему предложили штатную должность в „Дейли кроникл”. С благословения Эммы Фрэнк отправился на Флит-стрит[7]. Теперь его считали одним из самых блестящих молодых писателей в английской журналистике, и его будущее было надежно обеспечено.

– Черт бы побрал эту гнусную войну! – вскричала Эмма в бессильном гневе. Война была для нее чудовищной несправедливостью, разрушившей ее, так тщательно продуманные планы. Хотя мысли Эммы были целиком заняты ее собственным бизнесом, она обладала достаточной широтой взглядов, чтобы понимать все гибельные последствия войны. Она приведет мир к разрухе, унесет тысячи жизней. Думы об этом повергали Эмму в ужас.

Она резко встала. Сожаления о прошлом и предчувствия грядущих ужасов были бесцельной тратой времени, грехом самым страшным в ее представлении. Из того, что уже случилось, она ничего не могла изменить. Не в ее силах было также повлиять на надвигающиеся, неподвластные ее воле события. Эмма немного озябла, хотя ночь была теплой. Она поплотнее завернулась в голубой шелковый халат и прошла через холл, звонко простучав шлепанцами по мраморному полу. Потом, когда она поднималась по устланной ковром лестнице, он приглушил шум ее шагов. Старые отцовские часы, стоявшие на повороте лестницы, громко пробили два раза, их мелодичный звон громко отдавался в тишине спящего дома. Эмма на цыпочках вошла в спальню, скинула халат и юркнула в громадную двуспальную постель.

Джо шевельнулся.

– Эмма?

– Прости, Джо, я разбудила тебя? – прошептала Эмма, натягивая одеяло.

– Нет, меня разбудил телефон. Кто это звонил? – сонным голосом спросил он.

– Фрэнк. Он собрался ехать на фронт военным корреспондентом, отправляется через несколько часов. Я не силах была его удержать. Я так боюсь за него, Джо, – подавленно сказала Эмма.

– Слишком быстро он собрался, ты не находишь? Мы воюем всего несколько дней. Он, что, не мог подождать?

– Я умоляла его повременить с решением, но он не захотел меня слушать. Теперь мне придется волноваться за них двоих…

Эмма задрожала и уткнулась в подушку, стараясь сдержать подступающие слезы. Обеспокоенный Джо придвинулся к ней.

– Не волнуйся, Эмма. С ними все будет в порядке. В любом случае, вся эта кутерьма закончится через пару месяцев.

Эмма застонала, пытаясь подавить поднимающееся в ней раздражение. Джо не имел никакого представления о реальности. Уже много месяцев она предсказывала близкое начало войны, но ее слова падали в бесплодную землю, и она больше не пыталась разубеждать его. Джо испытующе дотронулся до ее плеча. Постепенно его давление стало более настойчивым, и он заставил ее повернуться на спину. Он облокотился на руку, вглядываясь в ее лицо в тусклом свете. Эмма почувствовала на щеке его теплое дыхание и напряглась. От него слабо пахло луком, пивом и табаком. Эмма с отвращением отвернула голову. Джо принялся целовать ее лицо и запустил свободную руку под одеяло, чтобы добраться до ее грудей.

– Джо, пожалуйста, не теперь!

– Не будь так холодна ко мне Эмма, – невнятно пробормотал он.

– Я вовсе не холодна, просто я сейчас не в настроении.

– Ты всегда не в настроении, – огрызнулся Джо.

– Ты сам знаешь, что это неправда, – сказала, начиная раздражаться, Эмма. – Сегодня у меня был длинный, трудный день, и Фрэнк расстроил меня. Как ты можешь быть таким бесчувственным? И потом, на этих днях ты был очень неосторожен, а я не хочу снова забеременеть.

– Я буду осторожен, Эмма, обещаю тебе, – умоляющим голосом сказал Джо. – Ну, пожалуйста, любимая, ведь уже неделю мы не были вместе.

– Десять дней, – равнодушно поправила его Эмма, обозленная его бесчувственностью и эгоизмом.

– Но я же хочу тебя, – простонал он, и, не обращая внимания на ее протесты, обхватил ее руками. – Ну, пожалуйста, Эмма, не отталкивай меня.

Эмма ничего не ответила. Ошибочно истолковав ее молчание, Джо принялся комкать ее шелковую ночную рубашку, дыхание его стало частым и прерывистым. Его руки грубо и настойчиво блуждали по ее ногам, бедрам, груди. Эмма отвернулась, чтобы избежать его поцелуев, и закрыла глаза, борясь с желанием оттолкнуть его прочь. Все три года, что они были женаты, Эмма делала над собой чудовищные усилия, чтобы удовлетворять физические потребности Джо Лаудера, и знала, что ей вновь и вновь придется ему уступать. Так было проще, чем отвергать его и выдерживать потом бурные ссоры. Кроме того, она дала себе слово быть хорошей женой для Джо, а Эмма никогда не нарушала сделок, даже заключенных с самой собой. Она, правда, не учла при этом неуемных сексуальных аппетитов Джо, которые со временем не только не шли на убыль, но, казалось, только росли.

Было уже поздно отталкивать его, и Эмма привычно расслабилась, отключившись от происходящего, думая о посторонних вещах и уходя мыслями в собственный мир. Она проводила в уме сложные подсчеты, относящиеся к ее последним финансовым начинаниям, находя в своем бизнесе убежище от сиюминутной реальности.

Тяжело дыша, Джо взобрался на нее. Ее тело стало наковальней, по которому он наносил свои все более безжалостные удары. Его толчки усиливались и грубо разрушали наполовину выстроенную крепость ее отчужденности. Как и предвидела Эмма, в своем диком нетерпении Джо утратил всякую сдержанность и совершенно забыл о ее чувствах. Он схватил ее ноги и грубо задрал их вверх к груди. „Ну вот, теперь я утратила всякий контроль”, – подумала Эмма, с трудом сдерживая рвущийся из груди крик боли, ярости и унижения, а он снова и снова овладевал ею, словно дикий бык, ослепленно рвущийся к своей цели.

„Он кончил. Слава Богу, он наконец кончил”. Обессиленный Джо упал на нее и тяжело дышал, постепенно успокаиваясь. Эмма вытянула сведенные судорогой ноги и устало откинула голову на подушки. Слезы унижения закипали в уголках ее глаз, во рту ощущался привкус крови, сочившейся из прикушенной ею губы. Нежеланный секс был тошнотворен, он становился нестерпимым. Джо всегда был физически непривлекателен для нее и не становился со временем более любимым и желанным. Более того, он и не пытался таким стать. Перегруженный собственными сексуальными переживаниями, а может быть, именно из-за этого, Джо был равнодушен к ее невосприимчивости в любви. Если бы он был внимательнее, чувствительнее и лучше понимал ее женские потребности, то положение можно было исправить. В нынешнем же состоянии их отношений дело шло к неизбежному разрыву, и Эмма это отчетливо понимала. Она не знала сама, сколь долго сможет еще выносить его непрекращающиеся покушения на ее тело. Повышенная потенция Джо казалась ей вечной, и это пугало ее.

Джо обвил ее руками и положил голову ей на грудь.

– Это было чудесно, дорогая, – тихо сказал он со странной робостью в голосе. – Ты слишком хороша для любого мужчины. Я просто не в силах насытиться тобой.

„Будто я сама этого не знаю!” – неприязненно подумала она, но воздержалась от комментариев. Джо отодвинулся от нее, повернулся на спину, и через минуту он уже крепко спал. „Ну вот, даже не пожелал мне доброй ночи”, – с горечью и раздражением подумала Эмма. Она осторожно выбралась из постели и проскользнула в ванную комнату, утопая босыми ногами в чудесном пушистом ковре. Эмма плотно закрыла и заперла за собой дверь, сбросила скомканную ночную рубашку, заколола волосы и забралась в ванну. Она встала под душ, пустила обжигающе горячую воду, которую с трудом можно было терпеть, щедро намылилась и принялась яростно скоблить мочалкой свою нежную белую кожу, пока та не стала ярко красной. Потом она легла в ванну, чтобы унять боль в ноющем теле и успокоить расходившиеся нервы.