Стали заметны движения на берегу. Новая толпа аквалангистов садилась в резиновые лодки. А лодок этих всё прибывало и прибывало.

– Костик, – обратился к нему Серёга, – ты давай плыви в точку эвакуации, нас не жди. Мы тебя прикроем.

– У-у-бу-гу, – Костик пытался возразить с загубником во рту. Выплюнул его и твёрдо сказал: – НЕТ! Мы вляпались в дерьмо вместе, и выбираться будем тоже вместе.

– Костик, не спорь, – Валик выдавливал звуки сквозь зубы. Рана болела.

– Да, Костик, уходи отсюда. Валик далеко не уплывёт, – Серёга вновь заговорил, – а я брата не брошу!

– А я, что ж, гад какой-то или трус паскудный? – не унимался Костик.

– Это приказ! – отрезал Сергей. – Я давал запрос на эвакуацию. Мне ответили, что пока нет возможности, плохие погодные условия, – Сергей указал на ясное небо. – Видишь? Нас не заберут отсюда, пока кто-нибудь не умрёт. Им нужно оставить улику. Тело одного из нас.

– Кто-то должен остаться, чтобы рассказать всё, – Валик коснулся плеча Кости.

В этот момент Костику так захотелось жить, аж слёзы потекли. Но и боевых товарищей бросать тоже не дело – совесть замучит бессонницей. Но всё же он пошёл на это ради денег, ради Ксюши и квартиры в Питере… А зачем покойнику всё это?

– Возьмите, – Костик протянул свой АПС и несколько обойм, – удачи вам.

Зубы сильно сжали загубник, и Костик ушёл под воду.

Всё время, пока плыл к точке эвакуации, он будто слышал звуки стрельбы, хотя не ушами, конечно, вода плохо проводит звук. Душа внутри бесновалась, кричала, но он плыл прочь… Всё стало размытым. То ли вода просочилась под маску, то ли это были слёзы. И лишь одна мысль в голове: «Какая же я сволочь! Какая я сволочь! Какая сволочь…»

Вторая мысль, гнусная, как протухшее мясо, появилась уже в точке, напустила внутри смраду, вызвала отвращение к самому себе, но продолжала торжествующе вонять.

«Зато сволочь живая!»

– Маманя, маманя! – В горницу Лексей не вошёл, а влетел; в ручке он сжимал толстую суковатую палку, заменявшую ему в играх с другими мальчишками меч. – Послушай-ка, чего я скажу!

– Что, радость моя?

Красивая молодая женщина в лёгком, расшитом бисером летнике отложила в сторону пряжу и раскрыла объятия отраде своей – пятилетнему льноголовому сероглазому мальчишке.

Мальчик обнял мать, однако «меча» из рук не выпустил.

Маленькое тельце содрогнулось в беззвучных рыданиях. Марья почувствовала, как намокает рукав исподней рубахи в том месте, куда уткнулся носом её сын.

– Ну-ну, Лексей!

Она прижала сына к груди и принялась слегка раскачивать, как тогда, когда он был совсем ещё младенчиком.

– Ты же мужчина! Воин! Слёзы тебе не пристали!..

– Да-а… – отозвался сын донельзя обиженным голосом. – А Ваньша, сын гончара Евсея, говорит, что я – байстрюк безродный! Что прижила ты меня от медведя в лесу-у!..

Лексей разревелся с новой силой.

– Неправда то!..

Марья ещё сильнее стиснула худенькое тельце, осторожно покачивая его.

– У тебя был отец! И отец твой был великим воином!

– Правда?

Лексей поднял личико. Покрасневшие, заплаканные глазёнки смотрели на мать с надеждой.

– Конечно, моя радость!

Марья улыбнулась. Мягкой, светлой и очень грустной улыбкой.

– Тогда Ваньша, гончаров сын… Отчего он меня всегда байстрюком безродным дразнит?

Мальчонка ещё раз всхлипнул, но тут же утёр глаза рукавом рубахи.

– Дразнит он тебя потому, что завидует! – заверила его мать, сама готовая расплакаться.

В груди что-то пребольно кольнуло. Защемило так, словно ножиком острым кто-то ретивое пронзил! Но женщина справилась с собой и, улыбнувшись сквозь подступающие рыдания, озорно подмигнула сыну.

– Ну, кто таков есть его отец? Простой гончар! Никакого знатного деяния в жизни не свершивший!

Марья утёрла кусочком чистой холстины лицо сына.

– А отец твой, он всю нашу деревню спас! Не побоялся урман злобных, кои числом превосходили многократно! И победил их! – Марья тяжело вздохнула. – Так что Ивашку Гончарова не слушай! Отец твой – истинно витязь был былинный! Сокол ясный! Великим воем был!..

– Правда?! – расцвёл мальчонка, ещё раз проведя левым рукавом по заплаканным, припухшим глазёнкам. В его по-отцовски светло-серых глазах светились надежда и растущая уверенность в своих силах!

«Он всё больше и больше становится похожим на отца», – отметила она про себя, ещё раз приглаживая его буйные вихры.

– Правда!

Женщина поцеловала сына.

– Значит, правильно я ему приложил! – просиял Лексейка.

– Кому, солнышко моё? – удивилась Марья, слегка отстраняясь и уже внимательнее вглядываясь в глаза сына, мгновенно потемневшие, точнёхонько как у «её Лексеюшки»!

– Так ему же! Кому же ещё? – мгновенно надувшись и отстранившись, буркнула «надежда и опора». – Иваньше-Смердяньше!

Мальчик смешно перекривил лицо, вполне похоже изображая косящего одним глазом шестилетнего Ваньку, гончарова сына.

– Я ему так мечом всыпал, что он только скулить поспевал!..

– Ну, беги, вой мой отважный!

Марья ещё раз чмокнула сына в лоб, развернула и легко подтолкнула в спину.

– Беги, играй, пока время есть!

Мальчик сделал пару шагов в сторону двери, потом резко обернулся и с разбегу бросился матери на шею.

– Маманька! Я тебя так люблю!

– И я тебя люблю, сыночек!

Марья не удержалась, и по её щекам побежали две солёные, влажно поблёскивающие полоски.

– Беги, родненький!

Она ещё раз подтолкнула его к выходу из горницы.

Едва негромко хлопнула за убегающей спиной добротная дубовая дверь, Марья не выдержала и, сначала тихо, а потом в полный голос, разревелась!

Проплакав немалое время, женщина, вконец успокоившись, решительно встала. Плеснула себе в лицо студёной водицы из стоящей в углу бадейки.

Вернулась на скамью, взяла пряжу – и отложила…

В тот день… В тот день, почти уж шесть лет назад…

Марья подпёрла лоб согнутой в локте левой рукой, правой пощупала пряжу, что лежала рядом на скамье.

Мысли уносились в прошлое. Тогда, шесть лет назад…

Солнце палило нещадно, впрочем, как всегда в это время года. Стояла самая середина лета. Лес, казавшийся высохшим, затаился и молчал! На небольших полянах, поросших буйными остатками прошлогодней, пожелтевшей травы, лишь кое-где зеленела молодая поросль. Воздух над ними вибрировал, искажая видимость, и, казалось, звенел от жара, поднимающегося от земли.

Марья устало разогнулась, отёрла выступивший на лбу пот рукавом рубахи.

С самого утра, наскоро позавтракав мягким домашним сыром и ржаной лепёшкой, она, подхватив поместительное лукошко, плетённое известным в округе мастером Владирием Лосем, отправилась в лес по ягоды.

Она прекрасно знала, где в окружающих их деревню борах можно сыскать спелую малину и ежевику. Может быть, и ранние грибы иль корешки съедобные…

Набрав полную корзину, Марья направилась домой, но поневоле остановилась на большой поляне, посреди которой лежала упавшая высокая сосна.

Поляна, поросшая молоденькой травкой, была усеяна цветами кисельника.

Девушка решила сплести себе венок.

Завтра, с утра, она должна была выходить замуж!

Жених, парень видный, первый охотник по окрестности… вместе с тем был он ей неприятен. Ну вот не то!

В любом случае, ей – круглой сироте – особенно выбирать и не приходилось.

Мать, говорят люди, первая по землям древяничей красавица, умерла родами. Отец, прославленный искусный кузнец, умер, когда Марье было десять вёсен.

Он много рассказывал дочери о свойствах всяких руд и металлов. Много говорил о ковке и закаливании.

После его смерти – всего лишь случайная встреча с Лесным Хозяином, – она осталась одна…

Безумный после суровой, затянувшейся зимы медведь хоть и выглядел жалким и отощавшим, но наглого человека задрал в два счёта! Если, конечно, таковой у его собратьев имелся.