При виде незнакомого офицера солдаты поднялись на ноги.

– Отдыхайте! – мягко и вместе с тем властно сказал тот, подкрепляя слова жестом. – Я ищу своего… знакомого.

– Как его зовут, сэр? – спросил кто-то из полумрака. – Назовите имя, и, может быть, кто-то вам подскажет, где его искать.

– Его зовут Эдвин Гор, – ответил немолодой офицер.

– Эдвин? Да вот же он, тут! – Это уже отозвался Терри. – Эй, новичок, тебя спрашивают! – позвал он.

Эдвин поднялся, приблизился к подъехавшему всаднику. Одной рукой тот держал свою лошадь за уздцы, другая лежала на эфесе шпаги. Глаза двух мужчин встретились.

– Ну, как ты? – тихо спросил офицер.

– Нормально, – коротко ответил Эдвин.

– Не передумал?

– Нет. Сейчас моё место здесь.

– Завтра будет жарко, – сообщил офицер. – Мальборо решил перед зимой дать последнее сражение. Если мы его выиграем, то через две недели в Париже будет подписано соглашение о прекращении военных действий и об окончании войны. По этому соглашению Англии должны перейти во владение обширные территории как здесь, в Пруссии, так и на побережье Балтики.

– Понял. Спасибо, – сказал Эдвин.

– Ты береги себя, – положив руку ему на плечо, сказал офицер.

– Слушаюсь, ваша милость, – ответил Эдвин. – Да и вы тоже… не забывайтесь.

Через полминуты офицер вскочил на коня и исчез в темноте.

– Кто это был? – спросил Джон Патрик, дотрагиваясь до руки Эдвина.

– Мой друг, сэр Генри Орвуд, – ответил тот.

Джон Патрик хотел было выразить своё удивление по поводу столь дружеских, как показалось, отношений высокородного дворянина и простого библиотекаря. Он даже раскрыл рот, из которого просились на волю слова. Но что-то подсказало солдату, что за всем этим вполне может что-то таиться. И он промолчал. Только чуть позднее, когда вовсе затихли голоса над полем, он шепнул на ухо Терри:

– Хочешь, верь, а хочешь, не верь, но сдаётся мне, что этот самый Эдвин Гор – не простой солдат.

– С чего ты взял? – хмуро спросил Терри. Ему давно хотелось спать, и ночные расследования напарника только мешали опытному воину расслабиться.

– Ну, ты видел, как дружески они беседовали?

– И что?

– Да так… – вздохнул Джон Патрик. – Ладно, отдыхай.

Сам он умостился рядом с Терри – спина к спине – и накрылся одеялом с головой. А уже на следующий день судьба дала ему возможность укрепиться в своих подозрениях.

Поутру, сразу же после побудки, полк получил приказ развернуться в боевое построение. Все поняли, что предстоит сражение. И действительно, ближе к полудню, когда скупое осеннее солнце с трудом разогнало туман над полем, вдали показались темно-зелёные ряды неприятеля. Как волны, они плавно покачивались на ветру. Поблёскивали наконечники пик и примкнутые к ружьям длинные прусские штыки. Две армии, похожие друг на друга до мелочей и отличавшиеся только цветом мундиров своих солдат, были уже готовы к бою.

Через какой-то час с небольшим на поле под Эберсвальде уже с трудом можно было разобрать, где свои, а где чужие. Джон Патрик, раненный в руку, но продолжавший палить по врагам, увидел Эдвина Гора. До сих пор не доводилось им столкнуться на поле боя: то ли по приказу командиров их роты разнесло на разные фланги, то ли рукопашная схватка, вспыхнувшая после перестрелки, разметала их в разные стороны…

Но тут вдруг этот самый бывший библиотекарь перед ним предстал – с палашом, в порванном камзоле. Да машет направо и налево так, что пруссаки сыплются наземь рядами. И сразу вокруг него – пустота, мёртвое пространство, будто он силой своей и отвагой отталкивает врагов от себя.

Рубанув пару раз отчаянно, наотмашь, Джон Патрик стал пробираться к Эдвину – на помощь, а может, наоборот, под защиту… И тут увидел то, чего меньше всего ожидал. Откуда ни возьмись – из тумана, из дыма, из отчаянно дерущейся толпы – появился высокий ловкий человек со знакомым лицом, но уже без парика. Да, сомнений не было – это собственной персоной граф Орвуд. Не в штабе Мальборо находился он теперь, не за спинами солдат отсиживался, как многие офицеры. В гуще сражения рубился, наравне со всеми простыми солдатами. И тоже пробивал себе дорогу, стремясь к своему молодому другу, который прорубал дорогу к нему.

Так, рубя и коля врагов на пути, стали сближаться Эдвин Гор и Генри Орвуд. Они шли к одной цели. И уже когда до Эдвина оставалось несколько шагов, услышал Джон Патрик слова дворянина, обращённые к своему библиотекарю.

– Ну что, живой?! – зычно воскликнул граф. – Я так и знал, что найду тебя в самой гуще!

– Прорвёмся! – ответил Эдвин Гор, увернувшись от удара прусского штыка, направленного ему в живот. – Сам же говорил, что опыт массовой рубки исключительно полезен для переосмысления жизненных ориентиров!

И в ту самую минуту что-то горячее вонзилось в шею Джона Патрика. Он почувствовал, как хрустнула кость – то ли позвонок, то ли ключица, – и вокруг всё начало меркнуть, быстро и неотвратимо. Уже где-то в отдалении раздавались голоса людей, звон оружия, выстрелы. Эта битва, как и вся война целиком, стремительно уносилась от него, и ему стало уже безразлично, что произошло в дальнейшем с самим графом Орвудом и его библиотекарем, дравшимся, как настоящий британский лев.

«Война – то кровь. Кровь и грязь. Кровава жижица. Уже столько кровушки пролилось, что землица не спроможна её впитать. А ещё мясо. Человеческо… Коль подвезёт, схоронят в братском погосте, а нету везенья – так и останешься здесь валяться, обернёшься подкормкой для цветков и хлебушка. Когда-нибудь война скончится, и здесь раскинется полюшко, весьма здорово удобренное…»

Какие только думы не лезут в голову, пока идёшь под огнём противника к своему окопу.

«Война – то огонь. Разящий да выжигающий», – следующую мысль Сергию приносит огненный росчерк лучмёта, едва не полоснувший по нему. Спасительная кровавая грязь, в которую как по команде плюхается весь взвод, шипит и пенится, приняв на себя расплескавшийся огонь.

«Война – то стрельба, – отплёвываясь, продолжал думы думать Сергий. – Стельба с пушек и орудий, бомбокидов и огнедыхов, автоматов и минобросов, зенитных многостволок, ракетных приладов, ручных и станковых лучмётов… – Сергий задумывается, вспоминая, что ещё стреляет, – около уха со свистом чиркает пуля. – Пистолей и пулемётов, – добавляет он, с трудом поднимаясь на ноги. – Велико множество измыслено разномастной дряни, чтоб достичь единой цели – вытворить с нас удобриво и грязь! До чего ж тяжеленна байда!» – последняя мысль относилась к лафету лучмёта, пятую версту оттягивающему плечо.

Солдатам на войне тяжко, а лучмётчикам тяжелее впятеро, а может, и вдесятеро. Лучмётчики тащат на горбу стволы, опорные плиты, зарядные капсулы, станины, наводящие контуры. Если, споткнувшись, падаешь, не успев сгруппироваться, тяжеленный вьюк, двигаясь по инерции, врубается в затылок и расплющивает неопытному носильщику голову всмятку, как сырое яйцо.

По команде все поднимаются и идут дальше, с трудом вытаскивая сапоги из грязи. Густая, жирная, она налипает пудовыми кандалами. Тяжело дышать – воздух смрадный, вязкий, кажется, что он липнет к лицу. Ни ветерка, ни дуновения. Только вонь, выворачивающая наизнанку, грязь, хлюпающая под ногами и что-то в этой грязи, твёрдое, о которое постоянно спотыкаешься.

Осветительная ракета огненным ножом вспарывает ночное небо. Лучмётчики ныряют в грязь, жмуря ослепшие глаза.

Вторая ракета, третья… Они висят в воздухе, густом как кисель, выхватывая из мрака измазанные лица ребят и… павших. Вот почему так часто солдаты спотыкаются. В грязи вповалку, а где и в обнимку, лежат и наши, и враги.

Самый младший – Санька Жур, только-только шестнадцать стукнуло, – тихонько охает и матерится. Другие молчат: делают вид, что им не страшно, дескать, на то она и война. Какое там не страшно!

У Сергия душа давно ушла в пятки, а может, и вывалилась в сапоги. Опыта у мальчишек кот наплакал – ускоренные лучмётные курсы, Сурское пехотное училище.