— О, я совершенно убежден в том, что именно так она и намерена поступить.

— Что вы будете делать?

— Мы с Сепорой не будем жить, как чужие друг другу люди. Я этого не допущу. Если мне придется вновь ухаживать за собственной женой, я так и сделаю. Когда она станет моей — во всех смыслах этого слова — тогда я и затрону эту тему. Но ни мгновением раньше. Понимаете, я не могу рисковать и ссориться с ней. Это даст ей повод сбежать или попытаться разорвать наш союз. Нам нужны серубелиянцы, как бы не хотелось этого признавать, особенно теперь, когда мы, вероятнее всего, обидели Хемут.

Хотя, если честно, он больше беспокоится о потере Сепоры, чем о столкновении с Хемутом без поддержки короля Эрона. Но в этом он не может признаться своему советнику, ведь это доказывает, что Сепора украла его рассудок вместе с сердцем.

Рашиди улыбается.

— Ваш отец гордился бы вами, Ваше Величество. Он не ошибся, когда назвал вас принцем Соколом. Вы, действительно, смотрите на вещи с более высокой точки зрения, чем большинство людей.

Если бы только Рашиди был Линготом. Тогда он видел бы меня насквозь, и я бы освободился от этого фарса. Тарик поднимает графит, который использовал Рашиди, чтобы обозначить маршрут процессии по случаю помолвки и обводит кварталы низшего класса.

— Итак, мы включим кварталы низшего класса в нашу королевскую процессию и осыплем людей столькими подарками, скольких они еще никогда не видели.

 СЕПОРА

Мать ждёт меня в одиночестве, спокойно осматривая мои покои. Она ничуть не изменилась: свои золотисто-каштановые с легкой проседью волосы она всё ещё заплетает в ту же длинную, тугую косу, спадающую на спину. Двигается также беззвучно и целенаправленно — никогда, если нет цели — и она по-прежнему носит те самые, старомодные серубельские уборы одного покроя, все различных мрачных оттенков, которых по меньшей мере целая дюжина. Мать не любит экстравагантность, не любит привлекать внимания; она всегда учила меня, что мужчины лучше слушают женщину, если не отвлекаются на ее внешний вид. Интересно, что она теперь подумает о моей теорианской одежде: струящиеся почти прозрачные белые брюки, собранные на лодыжке, и подходящая к ним верхняя часть из льна, открывающая плечи и живот. Мои волосы уложены в высокую прическу из множества косичек, которые закреплены серебряными заколками в форме стрекозы с нежными крыльями, трепещущими при любом движении; сегодня утром Анку, моей главной помощнице, понадобился почти час, чтобы нанести серебристые с черным завитушки вокруг моих глаз. Пока я еще не королева, я решила не украшать все свое тело серебряной краской, которое требует это положение. Серебро для королевы, золото для короля. Тарик не в восторге от этого, но мне кажется, что если я начну наносить окраску, то словно признаю поражение и преждевременно смиряюсь с судьбой. Как бы то ни было, мама заметит, что я открывала солнцу неподобающие для члена королевской серубельской семьи места, но этого не избежать.

Я целую вечность наблюдаю, как она элегантно скользит по комнате, словно под длинным платьем у нее колеса вместо ног. При виде её выражения лица, меня охватывает гордость. Комната произвела на неё глубокое впечатление. Я чувствовала почти тоже самое, когда меня впервые сопроводили в новые покои королевы Теории, и в первую ночь я не смогла уснуть в серебряной, огромной кровати с полупрозрачными голубыми шторами, несмотря на мягкое постельное белье и успокаивающий аромат лаванды, витающий среди моих подушек и одеял.

Я до сих пор не привыкла к роскоши и великолепию в так называемой опочивальне, которую мать Тарика создала для себя и, конечно, для будущих королев Теории. Все акцентировано огромным количеством мерцающего серебра, начиная от бра на стенах, которые для освещения обычно, наверняка, наполнялись спекторием, но в которых теперь зажигают огонь, едва солнце касается горизонта, до серебряной резьбы на кровати, ножек стульев и столов и даже вазы с пустынными цветами, которые меняют каждый день. Для королевы Теории подходит только самое лучшее серебро.

Для принцессы Серубеля это слишком экстравагантно.

Мать останавливается у орнамента, вделанного в стену, выполненного из синих чешуек Змея Наблюдателя. Чешуйки блестят и переливаются и украшены серебром, в виде вьющихся растений, будто чешуйки являются лепестками редкого пустынного цветка. Я прикусываю губу, когда она хмурится. Я раздумывала над тем, чтобы убрать чешую; Змеи Наблюдатели — нежные существа, используемые моим народом только из-за их особенного зрения. Ежедневное созерцание этого орнамента, напоминает мне, что теорианцы ценят только своих больших кошек в качестве домашних животных, и убьют любого Змея только ради его чешуи. Это столь же глупо, как и убийство верблюда ради одного копыта. Но просьба о том, чтобы удалить этот рисунок довольно щекотлива, потому что его оформила сама мать Тарика, а прислуга, назначенная для работы в моих покоях, так его расхваливала. Очевидно, что они любили свою предыдущую королеву. Если я хочу, чтобы они были мне полезны в будущем, то должна завоевать их доверие и преданность; уничтожить что-то, столь дорогое для них — не лучший способ добиться этого.

— Я вынуждена это терпеть, — говорю я матери. — Орнамент очень нравится слугам, и если я велю его убрать, это поставит под угрозу их преданность мне.

Мать заметно вздрагивает. Она оборачивается, а когда ее взгляд окидывает меня с головы до босых ног, её улыбка тает; я сняла обувь, как только вошла во дворец. Я теперь редко её ношу, а когда надеваю, то не ботинки, а кожаные сандалии, как правило, инкрустированные драгоценными камнями. Я предпочитаю обходиться без обуви, в основном из-за скромности, но иногда потому, что они ужасно неудобные.

Мама приходит в себя почти мгновенно, расправляет плечи и приближается ко мне, чтобы обнять. Когда она обхватывает меня руками, ее объятия крепкие, но слова звучат мягко.

— Ты права, что не убрала его, — говорит она мне на ухо. — Тебе действительно нужна верность людей в твоей непосредственной близости. Но мы обсудим это позже.

Если она и шокирована моим нарядом, то вида не показывает. Она знает, что, если я хочу быть королевой Теории, то должна одеваться соответственно.

Она отпускает меня и подводит к зоне отдыха рядом с балконом. Я чувствую себя глупо, следуя за матерью в своей собственной спальне, ведь это я должна принимать ее, как хозяйка. Но я делаю это, как будто всё осталось по-прежнему, как будто ничего не изменилось. И в некотором смысле так и есть. Сейчас она скажет мне, как разобраться с этим беспорядком. Сейчас я снова стану ученицей, а она учительницей.

Слабый ветерок, дующий из проходов в виде арок, заставляет легкие шторы танцевать в лучах заходящего солнца, и мать мгновение наслаждается лучами, прежде чем посмотреть на меня. Ее серые глаза спокойны, даже строги, когда она говорит:

— Мы не можем доверять твоему отцу, Магар Сепора. Он никогда не откажется от цели уничтожить Теорию в пользу союза с нею. У него был бы союз с Теорией уже несколько десятилетий назад, если он хотя бы на полшага пошел на встречу королю Кноси.

Магар Сепора — мое полное имя, и мама использует его только в том случае, если хочет мне что-то внушить. Раньше, когда я была ребенком, это были такие поучения, как например: вечером нельзя переедать, или нужно вставать пораньше, чтобы создать спекторий для отца. Сейчас такой разговор кажется мне нереальным. Разговор, в котором речь пойдёт о том, как помешать отцу. И она права. Я ещё никогда не смотрела на это так. Всё это время отец мог так же просто заключить союз, как и развязывать войну. Я предположила, что он захотел мира, когда узнал о власти и могуществе Тарика и о том, что королевство Теория готово к его нападению. Очевидно, мать так не считает.